Странник, пришедший издалека - Михаил Ахманов

– Ну хорошо, – сказал Скиф, представляя сейчас эту койку, скрытую мерцающей пленкой защитного кокона, – хорошо, с этим мы разобрались. А со всем остальным?

Об остальном Джамаль рассказывал не один час. Путники успели пересечь неширокую цепочку холмов, перебраться вброд через два-три ручья и углубиться в степь километров на двадцать. Оранжево-золотое амм-хамматское солнце поднялось в зенит, потом неторопливо покатилось к западному горизонту, к морю, оставшемуся далеко позади; в прозрачном степном воздухе повеяло вечерней прохладой, стада газелей, оленей и антилоп потянулись на водопой, бирюзовое небо начало темнеть, наливаться огненными предзакатными красками. Князь все говорил и говорил, и, слушая его, Скиф невольно задавался вопросом: кто же шагает сейчас рядом с ним? То ли прежний Джамаль, финансовый гений с темпераментом авантюриста, человек хоть и странный, но понятный, невзирая на все странности; то ли Наблюдатель с далекой и неведомой планеты Телг, четырежды рожденный в разных мирах, сменивший не одну личину, проживший не одну жизнь, преодолевший безмерные пространства – такие, что не постигнуть ни разумом, ни чувством.

Обе эти личности сосуществовали в Джамале в неразрывном и тесном единении. Пожалуй, о двух личностях не стоило и говорить; по сути дела, он являлся созданием на редкость цельным, помнившим как свою земную биографию, так и все прочие жизни, иные существования и ипостаси, объединенные одной задачей: разыскивать и наблюдать. Он вел свои поиски в трех мирах, считая с земным, и надеялся, что теперь его миссия близка к завершению. Личины, которые он надевал, не были чем-то искусственным и чуждым; возрождаясь в каждом мире, принимая новый облик и новую судьбу, он становился частицей новой своей родины – такой же, как любое из мириад существ, родившихся и проживших свой век на Земле. А значит, он был земным человеком, хоть сам временами утверждал обратное; и Скиф, успокоившись на сей счет, уже не видел разницы между Джамалем прежним и Джамалем нынешним.

Смеркалось, в небесах вспыхнули первые звезды, темно-красный диск Миа медленно всплывал над горизонтом, озаряя степь багровыми отблесками. Скиф, продолжая слушать речи Джамаля, начал озираться по сторонам, присматривая место для ночлега. За день они одолели немалое расстояние и теперь приблизились к небольшому озеру у подошвы крутого холма. Водоем окружали заросли высокой травы, походившей по виду на бамбук; стебли ее, как помнилось Скифу, были мягкими и гибкими, но довольно прочными. Вполне подходящий материал, чтобы сплести сандалии для князя, решил он, выбрав это место для ночлега. Вода плескалась рядом, а в зарослях хватало сухостоя для подстилок и костра – правда, жарить на костре было нечего: днем Скиф не охотился, увлеченный беседой. Ну, ничего, подумалось ему, на первый раз обойдемся консервами.

Вскоре, нарезав сухих стеблей, они расположились рядом с банками в руках, то и дело прикладываясь к фляге. Перед ними пылал костер, разожженный вспышкой лазера; за кругом мерцающего света лежала холмистая степь, полная прохлады, таинственных шорохов и шелеста трав. Они поели; пища была еще земной, но вода в объемистой фляге и огонь, плясавший над грудой сушняка, уже принадлежали Амм Хаммату.

Но Скиф об этом сейчас не думал. Внимая речам Джамаля, он будто бы отключился от реальности, забыл про темную амм-хамматскую степь, расстилавшуюся вокруг, про купола и золотые рощи, про город на скале, увенчанный двадцатью башнями, где поджидала его Сийя ап'Хенан. И даже о ней он не вспоминал в этот миг, ибо рассказы князя были такими же чарующими, как сказки «Тысячи и одной ночи» или эллинские предания о битвах богов и титанов. Правда, казалось ему, что Джамаль слегка обеспокоен тем, как будут восприняты его истории. Повествуя о делах удивительных и необычайных, он как бы старался подчеркнуть, что ничего удивительного и необычайного в них нет, что цель его поисков не столь уж отличается от целей и задач Системы и сам он, наподобие Скифа, Самурая или Сентября, принадлежит к некой межзвездной Суперсистеме, является ее агентом и полномочным эмиссаром.

Таковым был его статус, если определять его в земных терминах; и Скиф уже собирался успокоить своего компаньона, сказав, что теперь ему все понятно и что он не считает телгского Наблюдателя коварным инопланетным чудищем, а готов рассматривать его как союзника и коллегу. Но тут за спинами путников, в высокой траве, раздался шорох, а затем над ними взметнулась большая ременная сеть. Не успел Скиф выхватить оружие, как был повержен наземь, спеленут и связан; жуткие маски склонились над ним, а перевернутая лодка багровой луны, будто символ поражения, плыла в вышине, насмешливо покачивая днищем.

Коготь проволок его вокруг костра, не скупясь на зуботычины и пинки. Резким ударом о барабан Тха остановил танец, и теперь разгоряченные шинкасы сгрудились за спиной вождя, не выпуская из рук своих ножей и маленьких топориков. Маски их чуть подрагивали, и Скифу казалось, что они ухмыляются, предвкушая новое развлечение. От воинов разило потом и кислым запахом хмельной пеки.

Цепь дернулась вверх, ошейник врезался в челюсть, заставив Скифа задрать голову. Он стоял перед Гиеной Тха в унизительной позе, согнувшись и вытянув связанные руки ниже колен; ремень, соединявший запястья со щиколотками, не позволял выпрямиться.

Тха, на редкость упитанный среди своего сухощавого воинства, поерзал в седле толстым задом и оттянул двумя пальцами отвислую нижнюю губу – знак удивления, принятый среди шинкасов. Он не смотрел на пленника, видно, считая его недостойным ни взгляда, ни плевка; узкие щелочки меж припухлых век уставились на Когтя, лицо перекосила гримаса раздраженного недоумения.

– Что надо? – пропыхтел вождь. – Зачем твой тащить сюда этот падаль? Этот бледный вошь?

На следующий день после пленения Скиф выяснил, что язык степных разбойников ничем существенным не отличается от наречия амазонок. Слова оказались теми же самыми, но было их гораздо меньше, если не вспоминать о ругани; кроме того, глагольные формы отсутствовали напрочь. «Такие изыски, – размышлял Скиф, – не для шинкасов; под толстыми их черепами не наблюдалось изобилия мыслей. Они думали о вещах понятных и простых – о женщинах и лошадях, о драках, пьянках и жратве, о набегах и добыче, о золоте и серебре, о пленниках, коих ару-интаны обращали в покорных сену. Пожалуй, самым отвлеченным соображением являлась идея о собственном величии и непобедимости, сидевшая в темени всякого шинкаса словно гвоздь в доске; свои победы они считали естественной закономерностью, а поражения – происками злобного Хадара, нечистого и завистливого божества…» Скиф, руководствуясь этой доктриной, надеялся, что вызов его не останется без ответа.

Его охранник, сжимая в одной руке цепь, а в другой – огромную секиру, вытянулся перед вождем.

– Мутноглазая зюла говорить: убить шинкас! Любой шинкас! Любой воин! Убить без топора, без меча, без ножа. Ткнуть пальцем – и убить! Плюнуть – и убить! Ха!

Гиена почесал толстую щеку и ухмыльнулся.

– Зюла – ядовитый тварь. Ядовитый слюна! Вдруг плюнуть – убить, а? Убить! Семь ног Хадара! Быть Коготь – нет Когтя!

Выпустив цепь, Коготь поднес грязную ладонь к губам Скифа. Пальцы у него были толстые, с обломанными ногтями; кожа, покрытая валиками мозолей, напоминала древесную кору.

– Плюнуть! – рявкнул он. – Плюнуть! Скиф плюнул, и шинкас с торжествующим видом вытер ладонь о голый живот.

– Коготь не умирать! Коготь брать нож, резать глотку длинноносой крысе!

Воины за спиной Тха одобрительно загалдели, а сам князек в задумчивости принялся оглаживать то свое ожерелье, то отвислую щеку, то рукоять торчавшего за поясом меча. Меч этот был Скифу отлично знаком: его драгоценная катана в черном лакированном футляре, ставшая добычей победителей, а с ней и охотничий нож, кисет с золотом и пуговицы с пижамы Джамаля. Всем остальным шинкасы побрезговали, оставив в траве, у прогоревшего кострища, рюкзак, консервы, лазер, компас и прочее добро. Скиф полагал, что, не ведая назначения этих предметов, дикари сочли их бесполезными и недостойными называться добычей. Его скрутили ремнями и подвергли обыску, быстрому и не слишком тщательному, ибо понятия о карманах у шинкасов явно не было. Пластинка Стража, висевшая под рубахой, не возбудила их алчности, не нашли они и проволоку в комбинезонной лямке, и плоскую коробочку, прощальный дар дяди Коли.

Тха наконец принял решение. Повернувшись к Скифу, он дважды ударил в барабан и с важностью произнес:

– Твой хочет драться? Твой будет драться. Шинкас смотреть и думать: вот кафал кусать пирга! Очень весело! Ха-ха!

Кафалами у шинкасов звались те безобидные длинноухие создания, полукролики-полукрысы, на которых Скиф с Джамалем охотились в амм-хамматских степях и лесах во время прошлого визита. Что касается пиргов, то они внушали степным разбойникам опасливую ненависть, так как хищников сильнее и страшнее их в степи не водилось. Впрочем, сила, ловкость и едва ли не человеческий разум пиргов пользовались у шинкасов уважением – в той мере, в которой этот дикий народ мог испытывать подобное чувство. Судя по репликам, услышанным Скифом, пирги являлись Белыми Родичами – уже знакомыми ему степными тиграми с белоснежной шерстью, заключившими союз с племенем Сийи ап'Хенан.