Зачарованный остров - Стэн Харт

В следующем сезоне они сблизились. И вот много лет спустя они снова встретились, когда Гарри стал приятелем Гейл. Тот самый Гарри, который прошел лечение в обществе анонимных алкоголиков, на кого сейчас так рассчитывает его отец.

Гейл! Старик беспокоится о ней, она его единственная родственница, он заменил ей умерших родителей. На его деньги Гейл училась в трех или четырех частных школах и колледжах, потом Боутс послал ее в Сорбонну и Роллинз-колледж во Флориде. Она делала успехи в катании на водных лыжах. Как говорил Самнер Боутс, фигурка у нее для этого вполне подходящая. Он всячески ее поддерживал.

Но все ее начинания кончились провалом, она умудрялась все испортить. Теперь ей тридцать шесть или вроде того, и придурковатая хиппи с дипломом живет в большом доме, который для себя построила. Конечно, она все еще симпатяга, но с придурью, женщина без тормозов, по выражению Беннета. Она слишком себе на уме и сексуально озабочена.

Беннет оглядел других посетителей бара. Рядом сидела компания из трех мужчин, они были моложе Беннета и явно давно не брали бритву в руки. Если бы он захотел, хватило бы нескольких секунд, чтобы очистить от них бар. Он все еще оставался здоровяком с крепкими кулаками. На одной его руке остался большой шрам от пореза. Он часто участвовал в драках, когда служил в армии. Беннет напряг мышцы и почувствовал, как вздулись бицепсы.

Он допил свой стакан виски.

«Пока хватит для опохмела!» — подумал Беннет и, расплатившись, вышел из бара, направляясь к дому своего отца.

Он собирался сменить одежду, сыграть партию в теннис, а потом подумать о планах на вечер.

В половине шестого Беннет направился в машине по Фармингтон-авеню к центру Хартфорда. Он чувствовал себя превосходно в своем новом серебряном «ягуаре-ХКЕ», развалившись на чуть откинутом сиденье и слушая радио.

Беннету повезло: когда он вернулся домой утром, отец дремал и ничего не заметил. Беннет отлично поиграл с Сигни часа полтора. Она — отличная женщина и очень предана его отцу. Сигни имела привычку играть в теннис, раздевшись полностью до пояса, чтобы одновременно загорать под ласковым хартфордским солнышком.

Беннет уже привык к этому, ему нравилась ее полненькая фигурка, хотя он не находил Сигни слишком эротичной. Она была, ну… слишком скандинавкой, что ли, такая индифферентная, короче, его она не возбуждала. Совсем другое дело — Мэри Рестелли с презрительным взглядом и чулками в руках.

Отец снова прокручивал свою заезженную пластинку — про то, как начался пожар в цирке, огонь отсек его от детей, как он чудом уцелел и весь остаток своей жизни мучается, брошенный всеми, вынужденный жить в уединении. Старый хрыч напомнил ему, что Беннет его приемный сын, а вот в Гейл течет его родная кровь, и, хотя она только его племянница, он обязан о ней заботиться.

Самнер обвинил Беннета — это была его навязчивая мысль, — что тот хочет заграбастать все наследство. Этого не будет, заверил старик, все на законных основаниях (эти чертовы законы!) перейдет к Гейл, ибо Беннет никогда не проявлял уважения к семье, которая его усыновила.

Самнер завелся, он заявил, что Беннет не совершил в своей жизни ни одного благородного поступка и что пока он сам не умер, то обязан помогать ближним и вытаскивать их из дерьма, и что он просто обязан спасти Гейл. Так и будет, говорил старик.

Беннет кружил на машине по городу, морщась при воспоминании о тирадах Самнера Боутса.

«Какого черта я должен помогать Гейл? И вообще, кто может ей помочь? Нужно с кем-то посоветоваться. Поговорю-ка я с Сэмом Рестелли, надо засадить Гейл в тюрьму, ведь можно сфабриковать липовое обвинение против нее», — думал Беннет.

Если она вляпается во что-нибудь, старик утихомирится, и Беннет получит то, что ему причитается. Надо все хорошенько обмозговать, а разговор с Сэмом не будет лишним.

В любом случае ему предстояла партия в покер этой ночью, возможно, там будет и Мэри Рестелли, можно будет с ней выпить. Он снова хотел ее, только надо трахнуться не в таком пьяном состоянии, как накануне. Беннет представил ее соблазнительное тело, как она снимает свою юбку-шотландку. Но он не смог припомнить, как она вела себя в постели…

Он поставил свой «ягуар» на небольшой площадке перед рестораном «У Сэнди» и прошел в клуб с черного хода. Он знал, что Сэм Рестелли и его друзья уважали его именно такого — с тяжелым взглядом и крепкими кулаками, настоящего Буйвола-Боутса.

Их уважение означало, что он «свой парень», — никаких моральных принципов, всякой этической ерунды, никакой так называемой «общественной жизни» и прочей суеты. Беннет был необыкновенно самоуверен еще в детстве, потом он стал еще наглее. Он знал, что в драке побьет любого. Годы занятия регби еще больше закалили его тело, его можно было назвать Железным Буйволом.

Действительно, когда кто-то накидывался на него, как это бывало в баре «У Сэнди», они словно натыкались на цементную стену, и уж никому бы не поздоровилось, наскочи они на его тяжелый кулак, многократно усиленный весом мощного тела.

Беннет никогда не знал страха. Нельзя сказать, что он ненавидел людей, но его отношения с окружающими всегда были поверхностными, он просто удовлетворял свои физиологические потребности теми способами, какие могли предложить ему его приятели. Он не пытался понять кого бы то ни было настолько, чтобы злиться на него или бояться, но он нуждался в том же, в чем нуждались его друзья, хотя сами по себе они его не интересовали.

Он стал таким со второго курса колледжа в Лумисе, когда приехал из Коннектикута, где отец снимал для него летний домик, где он жил со служанкой Уллой. Тогда он был пятнадцатилетним парнишкой, только начинавшим свою спортивную карьеру. В Хартфорде поговаривали, что со временем он станет выдающимся игроком, ему непременно следует поступить в университет, где культивируют американский футбол, например, в Йеле. Его ждала слава, и Беннет решился на все, хотя ничем всерьез не увлекался.

Все, что он знал, это то, что не было никого сильнее его в защите и никто не мог блокировать его на поле. Он хорошо играл, получал награды и хотел попасть в команду «Джайнтс», но его забрали в армию, и когда он демобилизовался, то стал шляться по кабакам Хартфорда.

Телевидение вконец отвадило его от футбола. Игроки типа Кайла Роута или Фрэнка Джиффорда вызывали у Беннета только раздражение. С их белозубыми сверкающими улыбками, они были похожи на тех парней, с которыми он вырос в Хартфорде. Беннет же предпочел соленые орешки, бутылочное пиво и карты. Телевизионщики превратили футбол в театрализованное шоу. В его времена игроки валялись в грязи, а эти нынешние наводили перед матчем марафет в раздевалке. Все это было Беннету явно не по нутру.