Мой сын Далай-Лама. Рассказ матери - Дики Церинг

Я много раз спрашивала деда, не хотел ли он, чтобы я родилась мальчиком. Я не вынесла бы разочарования, если бы он подтвердил мои опасения, Он дергал меня за уши и отвечал:

– Разве в таком случае я сказал бы, что ты девочка, еще до твоего рождения?

Его слова наполняли меня восторгом. Для меня очень много значило, чтобы меня любили ради меня самой, независимо от того, девочка я или мальчик.

Те ранние годы моей жизни были полны радости. Они никогда не изгладятся из моей памяти. Я могла смеяться, словно только что услышала самую смешную шутку в мире, наслаждаться красотой деревьев и цветов, гладить лошадей и коров и мечтать обо всем, что только мог вообразить мой детский ум.

3. Беззаботное детство

Неожиданно пришла разлука с дедом и бабушкой. В 1905 году дед купил ферму в Гуяху (другое название – Танантван), примерно в семидесяти пяти километрах от Цонки. Сначала это была территория, населенная мусульманами, но когда они начали войну с китайцами, те их изгнали. Тогда-то дед и приобрел эту усадьбу. Вернувшись в Цонку, он сообщил сыновьям о своей покупке и поинтересовался, не хотел ли кто-нибудь из них уехать и поселиться на новом месте. Оба брата моего отца отказались на том основании, что предпочитают не селиться в мусульманском районе. Мои же родители пожелали переехать.

Я не помню переезда семьи, ведь тогда мне было всего пять лет. Гуяху было очаровательным местом, оно не слишком отличалось от Чурхи. Расстояние между ними было невелико, так что нам требовалось от трех до пяти часов, чтобы доехать на лошадях от одной деревни до другой. В те дни передвигаться можно было на повозке, запряженной дри, дзо или лошадьми, или верхом. Мы переехали в Гуяху с восемью или девятью слугами, стадом овец и несколькими людьми, занимавшимися уходом за животными, прихватив с собой только одежду, еду и самое необходимое.

Разлука с дедом и бабушкой разрывала мое сердце. Но дед часто навещал нас. Он любил лошадей и отлично ездил верхом, пользуясь любой возможностью навестить родственников и друзей. Уезжая, он всегда говорил моей матери: «Дома Янзом, не позволяй детям выходить, пусть они будут на террасе или в саду, чтобы их не съели волки». Поговаривали, что волки уносили детей. Однако нас, девочек, вообще редко выпускали из дому, а если выпускали, то только на террасу. Родители были очень строги с нами.

Отношения между братьями и сестрами всегда были нежными и теплыми – наши братья часто принимали на себя роль «маленьких отцов». Эти связи были особенно близкими, поскольку подразумевалось, что сестры скоро выйдут замуж и покинут родной дом. Кроме того, долгом брата было обеспечить сестре счастливое и свободное детство, чтобы она смогла взять свои мечты с собой во взрослую жизнь.

У меня было трое братьев. Старший остался дома с женой и детьми. Второй умер в десятилетнем возрасте. Когда родился мой третий брат, родители пошли к ламе попросить его совета: следует их сыну стать монахом или мирянином? Лама посоветовал родителям отдать сына в монастырь и сказал, что, если они оставят его дома, он долго не проживет. Родители полностью доверяли ламам и потому решили, что мой младший брат отправится в монастырь в Кумбуме.

Я была очень привязана к брату. Поскольку я знала, что ему предстоит вскоре оставить нас, чтобы принять монашеский сан, я уделяла ему больше внимания и любви, чем другим братьям и сестрам. Когда я видела, что кто-нибудь из них ссорится с ним, то немедленно бросалась ему на помощь и даже дралась за него. Когда он оставил дом, я с родителями часто навещала его, а впоследствии он сам нередко приезжал к нам в гости.

В большинстве тибетских семей один из сыновей всегда становился монахом, если только семья не была слишком маленькой. В этом случае мальчики должны были работать в хозяйстве.

Обычно в монастыри отправляли мальчиков из бедных семей, поскольку их содержание требовало значительных экономических затрат. В деревне Цонка было неслыханным делом посылать девочек в женский монастырь, да такого поблизости и не было. В Лхасе немало девочек становились монахинями, некоторые из них – по экономическим причинам, поскольку их родители считали, что собирать им приданое было бы слишком обременительно.

После переезда мое беззаботное детство закончилось. Началась новая жизнь. Времени для игр теперь не оставалось. Я оказалась под опекой матери, которая стала учить меня жизни в мире женщин и хозяйственным обязанностям. В то время в Амдо на плечи дочерей ложилось множество домашних обязанностей, даже если по западным меркам они были еще совсем малы, лет шести-семи. Я должна была научиться делать лапшу, заваривать чай и печь хлеб на всю семью. В семь лет я едва доставала до кухонного стола. Чтобы приготовить тесто, мне приходилось становиться на стул.

За нашим домом был двор с садом, огороженный высокой толстой стеной. Когда родители уходили, они отправляли меня туда с наказом готовить обед. Уходя, они запирали дверь дома на засов с наружной стороны. С раннего возраста нас приучали подметать и убираться в своих комнатах. Если мы убирали недостаточно тщательно, мать говорила с сарказмом:

– Ты работаешь медленно, как умывающаяся кошка.

Когда я не готовила и не занималась уборкой, мама учила меня кроить одежду и вышивать. В Амдо для женщины считалось позором не уметь вышивать нашу национальную одежду и обувь. К двенадцати годам я уже шила штаны и кофточки себе, а также братьям и сестрам.

Мама великолепно шила иглой. Она самостоятельно, без всякой помощи, сшила приданое к свадьбе всем своим восьми дочерям. Портных никогда не нанимали. Независимо от численности семьи и количества необходимой одежды, обуви и головных уборов, все это делалось своими силами.

Таково было образование девочек в 1907 году. В те времена никто и не слышал о том, чтобы девочки ходили в школу, учились читать и писать. Мальчики должны были с детства обрабатывать землю и работать на ферме. Если семья была зажиточной и в ней было много сыновей, их посылали учиться в школу. Школа находилась довольно далеко от нашего дома, поэтому мои братья в нее не ходили. В школе мальчиков учили тибетскому и китайскому языкам, а также диалектам амдо и цонка.

Мой отец получил начальное четырехлетнее образование и умел читать и писать.

Единственное, чему нас учили, – это молитва. Когда мы жили с дедом и бабушкой, вечерами дед созывал нас на общую молитву. Даже когда мы переехали, молитвенные бдения продолжались. Мы собирались и читали молитву по четкам в течение часа или двух. Бабушка каждое утро молилась у семейного алтаря, зажигая масляные лампады и совершая подношения богам. Затем она шла во дворик, читая свои молитвы по четкам. Если, идя по полю, мы встречали ламу, то должны были трижды пасть ниц. Будучи крестьянами, мы слабо разбирались в религии, но наша вера была крепка.