Перекоп ушел на Юг - Василий Кучерявенко

На какую-то минуту-другую самолеты скрылись, но вот снова послышался шум моторов за кормой судна. Через несколько секунд моряки увидели, что бомбардировщики легли на боевой курс.

По всему судну резко задребезжал звонок тревоги. Моряки мгновенно разбежались по своим местам.

Кочегар Макаренков выскочил на трап из кочегарки. Следом за ним стремительно поднялся и Стыврин, всегда такой медлительный, уравновешенный. По тревоге их сменили у котлов, и они направились, как им было указано, на палубу, к огромному, связанному из манильского троса пластырю, которым закрывают пробоину под водой.

Радченко спустился в кочегарку. Видя, что, оставшись у котлов один, Бахирев обливается потом, он принялся шуровать уголь в топках. Пламя с гулом вырывалось из раскрытой топки, на миг освещая то полуобнаженный торс Бахирева, то накрученное на голову мокрое полотенце. Но едва только он закрывал дверцу топки, как снова все погружалось в темноту.

— Что там? — спросил Бахирев.

— Самолеты налетели на судно! — крикнул Радченко, забрасывая новую порцию угля.

Коренастый, невысокий, всегда чуть медлительный, Радченко вмиг преобразился у топок, работал легко и быстро. Потное лицо его то освещалось, то покрывалось тенью, круглые глаза блестели.

— Японские? — переспросил Бахирев.

Радченко не успел ответить. Раздался взрыв, судно резко вздрогнуло, а в машине погасло электричество. Стало темно. Бахирев понял, что в судно попала бомба. «Вероятно, наверху хлопцам трудно приходится», — подумал он, а вслух выругался:

— Чувствуешь? Японские пираты бомбят… — И еще лихорадочнее заработал лопаткой.

Андрианов стоял на мостике, машинально считал сброшенные бомбы. Демидов резко отдавал команду, а матрос Василий Зверев, стоявший у штурвала, торопливо перекладывал руль. Судно описывало зигзаги, уклоняясь от бомб. Кругом рвались бомбы, подымая огромные всплески воды, поминутно обрушивающиеся на судно. От визга и взрыва бомб стоял адский шум, трудно было что-либо услышать, и Василий Зверев, скорее по шевелившимся губам, нежели по крику, догадывался о командах, отдаваемых капитаном. Он с огромным напряжением быстро перекладывал штурвал то вправо, то влево. По мокрому лицу его катился пот, заливая глаза, но Василий не мог даже подумать о том, чтобы оторвать руку от штурвала, вытереть лицо.

Одна бомба с визгом и грохотом ухнула в подшкиперскую, около брамшпиля. Вспыхнул пожар, вырвалось желтое пламя, всю носовую часть парохода заволокло дымом. Языки огня взметнулись высоко над судном.

Боцман Соколов, кочегары Стыврин, Анипко и Рева безжизненно распластались на палубе. Их убило разорвавшейся бомбой. Рядом с ними валялся пожарный шланг. Михаил Панфилович, крепко зажав в руке брандспойт, лежал с открытыми стекленеющими глазами. Пущенная под напором вода хлестала длинной упругой струей.

Сбежав с мостика, Андрианов с трудом высвободил из окоченевшей руки Соколова шланг; казалось, и мертвым боцман не хотел уступать своей обязанности другому. Третий помощник направил струю воды в огонь. С другого борта, из другого шланга тоже била струя воды в очаг будущего пожара. В этот момент на лебедках второго трюма разорвалась еще бомба. Воздушной волной Андрианова с силой отбросило в сторону, и он упал плашмя. Левая рука его была перебита. Кровь текла из руки, ушей, рта и носа. Превозмогая невыносимую боль, Андрианов поднялся и, шатаясь, взялся за брандспойт. Но вода не шла. Он хотел крикнуть на мостик, чтобы позвонили в машину, узнали, что случилось с насосом, почему не идет вода. Но мостика уже не было. На его месте виднелась лишь бесформенная груда скрюченного, свернувшегося железа.

Самолеты продолжали бомбить судно.

— Восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто бомб, — машинально подсчитывал взрывы Андрианов.

Еле держась на ногах и обливаясь кровью, он побрел на спардек и только поднялся по трапу, как увидел неподвижно распростертого Алексея Зорина. Живот у машиниста был разворочен осколком, вид моряка был ужасен, бледное лицо его исказили судороги.

Увидев помощника капитана, Зорин еле слышно прошептал:

— Помоги, Иван Степанович…

— Сейчас, сейчас, Алексей, потерпи, дорогой, побегу позову Евдокию Васильевну…

Медленно окинув потухающим взглядом Андрианова, Зорин прошептал:

— И вы ранены тоже… Вот и смерть… И от кого!.. — И из его глаз покатились слезы.

Восемнадцать самолетов кружилось над судном, непрерывно сбрасывая бомбы. Недалеко от «Перекопа» плавала перевернутая шлюпка, за которую цеплялись измученные люди. Самолеты расстреливали их в упор.

Андрианов вбежал в медпункт.

— Евдокия Васильевна, — закричал он, — там, на спардеке, Зорин умирает… Зорин умирает… Перевяжите его!..

Евдокия Васильевна была бледна, губы ее дрожали.

— У меня бинтов нет, — растерянно ответила судовой медик Костюк.

И, обращаясь к буфетчице Рахмановой, распорядилась: — Несите простыни, режьте на бинты…

Евдокия Васильевна поспешила на спардек, но вскоре вернулась оттуда: помощь ее не понадобилась— Зорин был мертв…

Судно дрогнуло. Это опять в носовую часть попала бомба. «Перекоп» еще больше зарылся носом в воду. Послышалась команда Демидова:.

— Всем оставить судно!..

Услышав голос капитана, члены экипажа выбежали из медпункта на палубу. Здесь Байдаков и Друт вместе с матросами спускали шлюпку, усаживая в нее четверых раненых. А заметив женщин и раненого Андрианова, Байдаков крикнул:

— Быстрее прыгайте в шлюпку!

Но едва люди вскочили в нее, как рядом раздался новый взрыв. Тали перебило, шлюпка упала на воду и перевернулась, накрыв всех сидевших в ней.

Не теряя самообладания, Андрианов пробовал вынырнуть на свет, но каждый раз больно ударялся о шлюпку. Дышать было нечем. Он начал захлебываться, силы его слабели. В голове мелькнула мысль: «Что же это, неужели гибель?..»

В это время кто-то крепко ухватил его за ноги, и он почувствовал, что тонет. Собрав последние силы. Андрианов сделал рывок и уже в следующую секунду всплыл на поверхность, метрах в шести от судна. А чуть ближе к борту погружающегося судна в воде барахталась Айна Николаевна с зажатыми в одной руке простынями, которые она захватила для бинтов.

Самолеты продолжали бомбежку и обстрел.

Авиабомбы рвались вокруг парохода, поднимая высокие столбы воды. Клубы желтого дыма, вспышки огня, вихри снарядных осколков и водяных брызг от пуль — все смешалось в невообразимый хаос.

Плиско лихорадочно передавал в эфир:

«СОС тчк Бомбят японские самолеты тчк Широта ноль четыре градуса зпт двадцать минут тчк Долгота…»

Раздался взрыв. Аппаратура радиостанции полностью вышла из строя. Стенки рубки рвануло, и они полетели неведомо куда. Плиско очутился на спардеке. Ии радиорубки, ни аппаратуры больше не было. На палубе валялся вахтенный журнал. Плиско схватил его, поискал позывные, вложил обратно. В нем уже лежало несколько радиограмм, полученных из Владивостока на имя моряков «Перекопа». Были и две радиограммы боцману Михаилу Соколову из Владивостока, от его товарища Пашнина, и с парохода «Свирь», от боцмана Тимофея Штепенко. Радист вспомнил высокого жилистого моряка Штепенко с седой головой и обветренным, продолговатым лицом, с горбатым носом и смеющимися глазами. На кителе у него всегда блестел ромб значка с маленьким орденом Красного Знамени наверху и с картой Ледовитого океана внизу — память о походе в Арктику на ледорезе «Литке».

На еще уцелевшем правом крыле мостика стояли Демидов и Бударин. К ним и подбежал взволнованный Плиско:

— Товарищ капитан! Связь нарушена, радиограмму всю передать не удалось.

— Идите на корму, быстрее спускайтесь в шлюпку, — приказал капитан и добавил: — Судно тонет. Очень жаль…

— Николай Федорович, — окликнул Плиско первый помощник, — не осталось ли хоть аварийного передатчика?

— Товарищ первый помощник, я все обыскал — ничего…

— Бегите, еще несколько минут судно, может, и продержится. Бегите, а то будет поздно. Прощайте.

Взглянув на капитана и первого помощника, Плиско побежал на корму, засунув за пазуху вахтенный журнал и радиограммы. По пути он сбросил за борт три спасательных плота, немного помедлив, сбросил и четвертый, но почему-то закрепил его пеньковым концом у борта парохода. Тут радист услышал, что кто-то его окликает. Поднял голову и увидел, что перед ним стоит Погребной — стройный и как будто еще более поседевший за эти часы. Плиско упорно смотрел на Ефима Кирилловича, словно не понимал, зачем тот окликнул его.

— Быстро спускайтесь за борт, быстро, Николай Федорович! — кричал ему старший механик. — Что вы там копаетесь!

— Самолеты пошли на новый заход, — долетел и в кочегарку голос сверху.