Тетрадь четвертая - Марина Цветаева

Переводимы смыслы. Слова непереводимы. Переведя горячий — heiss —. Heiss und weiss — (пустыня). Горячая и белая — не то. Короче, переводимо слово, звук — непереводим.

Там, где единица не понятие, а слово (дальше не разобрать, было что-то верное)

* * *

Бойтесь понятий, облекающихся в слова, радуйтесь словам, обнажающим понятия.

(NB! Поняла: бойтесь одежды, радуйтесь — сути. Май 1939 г.)

* * *

…Там, где конец дыханья —

Начало души

* * *

Отрывок письма к Б<орису> (на песке st. gill’cкoro plage à l’infini[23] — карандашом)

Этот уезд из Чехии, эти экскурсии (воображаемые, его, — 1939 г.) в Париж и в Лондон — точно нарочно, чтобы ты тогда мог полюбить меня. Теперь я еду в Чехию,[24] а ты больше всего на свете любишь свою жену,[25] и всё в порядке вещей. Б<орис>, одна здесь, другая там — можно, обе там, два там[26] — невозможно и не бывает.

Я ни с кем не делю <пропуск одного слова>, это моя страна и моя роль, поэтому не думай обо мне вовсе.

Двум поездам вслед не глядят. (В два глаза — одному.)

Тоскуй, люби, угрызайся, живи с ней на расстоянии, как какой-то час жил со мной, но не втягивай меня.

Человеческого сердца хватает только на одно отсутствие, оттого оно (отсутствие) так полно.

…Не бойся, что я чем-нб. преуменьшаю твою любовь к жене, но «я люблю ее больше всего на свете» — зачем ты мне это твердишь, это ей надо знать, не мне.

(NB! Твердил — себе. Потом с ней разошелся.)

Я привыкла к жизни — в мире совершенном: в душе. Оттого мне здесь не хочется, не можется, не стóится.

* * *

Как тихо пишется. Как шумно печатается.

(Ноябрь 1926 г. — Типография.)

* * *

— Смерть Рильке: 29-го декабря 1926 г.

Я рада, что последнее что он от меня слышал: Bellevue.[27] Он, так любивший ландшафты Франции. Bellevue — в этом названии моего городка — весь его первый взгляд оттуда на землю. Вот уж — Belle Vue!

* * *

А нынче, гуляя с Муром, изумлена: красные верхи деревьев! — Что это? — Молодые прутья (отпрыски) бессмертья.

* * *

Мур — 2-го апреля 1927 г.

— Мур, вот Barnrn!

— Козел.

Нагибается, целует, делает рукой, и, уже уходя: — «Налоду масса, дени мало. Всё».

* * *

(NB! Первая Мурина фраза.)

* * *

(О Есенине) — У Ес<енина> был песенный дар, а личности не было. Его трагедия — трагедия пустоты. К 30-ти годам он внутренно кончился. У него была только молодость.

* * *

(Пел — и пил.)

* * *

Аля в детстве говорила: горблюд, а Мур, сейчас: люблюд (от: люблю).

* * *

Июнь 1927 г.

Слово научило меня всему. (Даже хозяйству.)

* * *

В какую-то секунду пути цель начинает лететь на нас. Единственная мысль: не уклониться.

* * *

О Л<ейтенанте> Шм<идте> Б. П.[28] — Победа человека, к<отор>ый не есть ты, к<оторо>го в тебе нет. Победа всех против одного. Ш<мидт> ноет. Ш<мидт> слюнит. Ш<мидт> нытик. Слезь и слизь.

* * *

Письма Ш<мидта> — срифмованный жаргон 1905 г.

* * *

— Дети, вы меня сбросите!

* * *

— Дети, вы меня вспомните!

* * *

Le moule en est brisé.[29]

(Надпись на могильном камне.)

* * *

Поэзия

Это сочинила одна семилетняя крестьянская девочка, когда мы на Оке катались на лодке:

Серафима-отца

Окатила овца

* * *

Не глазами, а слезами

Я глядела на тебя

* * *

(Конец записной книжки 1926 г. — 1927 г.)

* * *

Мур — осень-зима 1938 г. Пастёр

Tu es en lutte perpétuelle contre les choses (inanimées) inertes.[30]

* * *

Я: — Почему у тебя такая голова стала маленькая?

Мур: — Вымыли.

* * *

— Кот! Да у тебя — усы!

— А как же кот — без усов?

* * *

— Отрывок из неотосл<анного> письма — Elancourt, лето 1934 года. (Муру 9 л.)

Нынче, возвращаясь с Муром из Траппов (ибо это — Траппы!)[31] в ответ на какое-то его размышление сказала ему слово Гауптмана, к<отор>ое знаю с детства:

— Миром движут голод и любовь.[32]

— Голод — да, быстрый ответ. — Любовь — нет. Мало — любят. Я не говорю о маленьких, этот велосипедист, напр., — это — всё равно, я не говорю о любви одного человека к другому. Я говорю о важном, главных. Голод и злоба — да.

А слово Гауптмана — неглубоко, ибо та любовь, о которой он говорит — тот же голод. (Даже не жажда.)

ВЫПИСКИ ИЗ ЧЕРНОЙ КЛЕЕНЧАТОЙ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ 1937–1938 ГГ

— последней зимы в Ванве:

Милые дети,

Я никогда о вас отдельно не думаю: я всегда думаю, что вы люди или нелюди (как мы). Но говорят, что вы есть, что вы — особая порода, еще поддающаяся воздействию.

Потому:

— Никогда не лейте зря воды, п. ч. в эту же секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек.

— Но оттого что я не пролью этой воды, он этой воды не получит!

— Не получит, но на свете станет одним бессмысленным преступлением меньше.

— Потому же никогда не бросайте хлеба, а увидите на улице, под ногами, подымайте и кладите на ближний забор, ибо есть не только пустыни, где умирают без воды, но трущобы, где умирают без хлеба. Кроме того, м. б. этот хлеб заметит голодный, и ему менее совестно будет взять его так, чем с земли.

Никогда не бойтесь смешного, и если видите человека в глупом положении: 1) постарайтесь его из него извлечь, если же невозможно — прыгайте в него к нему как в воду, вдвоем глупое положение делится пополам: по половинке на каждого — или же, на худой конец — не видьте его.

Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают — раз так охотно на них ссылаются (NB! ряд примеров, к<отор>ые сейчас опускаю). 2) у всех есть второе имя: никто, и совсем нет лица: бельмо. Если вам скажут: так никто не делает (не одевается, не думает, и т. д.) отвечайте: — А я — кто.

В более же важных случаях — поступках —

— Et s’il n’en reste qu’un — je serai celui-là.[33]

Не говорите «немодно», но всегда говорите: неблагородно. И в рифму — и лучше (звучит и получается).

Не слишком сердитесь на своих родителей, — помните, что и они были вами, и вы будете ими.

Кроме того, для вас они — родители, для себя — я. Не исчерпывайте их — их родительством.

Не осуждайте своих родителей на смерть раньше (ваших) сорока лет. А тогда — рука не подымется!

* * *

Увидя на дороге камень — убирайте, представьте себе, что это вы бежите и расшибаете себе нос, и из сочувствия (себе в другом) — убирайте.

* * *

Не стесняйтесь уступить старшему место в трамвае.

Стесняйтесь — не уступить.

* * *

Не отличайте себя от других — в материальном. Другие — это тоже вы, тот же вы. (Все одинаково хотят есть, спать, сесть — и т. д.)

* * *

Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно — сознания. После победы стойте с опущенными глазами, или с поднятыми — и протянутой рукой.

* * *

Не отзывайтесь при других иронически о своем любимом животном (чем бы ни было — любимом). Другие уйдут, свой — останется.

* * *

Книгу листайте с верхнего угла страницы. — Почему? — П. ч. читают не снизу вверх, а сверху вниз.

Кроме того — это у меня в руке.

* * *

Наклоняйте суповую тарелку к себе, а не к другому: суп едят к себе, а не от себя 2) чтобы, в случае беды, пролить суп не на скатерть и не на vis-à-vis,[34] a себе на колени.

* * *

Когда вам будут говорить: — Это романтизм — вы спросите: — Что такое романтизм? — и увидите, что никто не знает, что люди берут в рот (и даже дерутся им! и даже плюются им! запускают <пропуск одного слова> вам в лоб!) слово, смысла к<оторо>го они не знают.

Когда же окончательно убедитесь, что не знают, сами отвечайте бессмертным словом Жуковского:

Романтизм — это душа.

* * *

Когда вас будут укорять в отсутствии «реализма», отвечайте вопросом:

— Почему башмаки — реализм, а душа — нет? Что более реально: башмаки, которые проносились, или душа, к<отор>ая не пронашивается? И кто мне в последнюю минуту (смерти) поможет: — башмак?

— Но подите-ка покажите душу!

— Но (говорю их языком) подите-ка покажите почки или печень. А они всё-таки — есть, и никто своих почек глазами не видел.