Чтение с листа - Елена Холмогорова

– Вы к кому? – это сухо, к женщинам.

У Веты она всегда спрашивала совета, куда в Москве ходят «приличные люди», и очень огорчилась, узнав, что у нее на факультете учатся одни девочки:

– А сами-то где женихов искать собираетесь? – все выпытывала она и удивлялась, что это может не быть главной заботой.

На самом деле Вета лукавила. И тема эта ее весьма занимала. Прошлым летом, когда ездили в диалектологическую экспедицию на Вологодчину, к ним присоединили несколько мальчиков-историков, с одним из которых у нее сразу же установился тон легкого флирта, и все вокруг начали перемигиваться, давать советы и всячески способствовать развитию их с Митей романа. Руководительница группы смотрела сквозь пальцы на поздние приходы по вечерам, ставила их вместе на дежурства по кухне. Вете все это льстило, ей приятно было открыто ходить, взявшись за руки, по деревенской улице и целоваться в ближайшей роще. Они строили планы, как в Москве пойдут в театр и на каток, но ей почему-то не было весело думать об этом, не хотелось купить новую кофточку, даже не рвалась она скорее поведать о своем счастье Надюше. Но похвастаться все же захотелось, и она устроила совместный поход в Исторический музей, где Митя, ясное дело, разливался соловьем про любимые свои древности. Но нет, счастья не было. И «курортный роман» тихо сошел на нет.

Ветке-то хорошо, волосы по плечам распустила, челку набок смахнула – и всегда причесана. Или наоборот – стянула в хвост конский или пучок на затылке, даже стильно. А она каждый божий день должна воевать со своими кудрями, чтобы потом, еле скрывая ярость, слышать: «Счастливая, волосы сами вьются». А Ветка за собой следить не умеет, она ей на день рождения тушь купила шикарную, час в «Ванде» в очереди стояла – ресницы, как наклеенные, ни комочка, пушистые, так только по праздникам ею пользуется. Еще не хватало платочек на голову – и в церковь, Надюша уже заметила, как она подолгу с Тоней сидит, беседует. А недавно на стенку икону повесила…

И вдруг сегодня Люба огорошила Вету вопросом:

– Слушай, а ты крещеная?

Вета поняла, что Люба сменила на посту Тоню – маленькую, сухонькую, какую-то юркую, как ящерка, казавшуюся древней старушкой, хотя сыну было всего двадцать пять. Тоня не скрывала, что ходит в церковь, брызгала святой водой на свое рабочее место, чем приводила в ярость Нину Кирилловну («Брезгует нами!»), не ела мяса в пост и по засаленной тетрадочке читала молитвы, про себя, но шевеля губами.

– Меня-то бабушка у батюшки знакомого в Туле окрестила, – продолжала Люба, переходя на шепот, – так мне Тоня обещала написать молитву на жениха и какой иконе свечку ставить.

Вопрос веры никогда особенно Вету не трогал, она считала Бога принадлежностью прошлого века, атрибутом классической литературы и живописи, не существующим в современной жизни. Хотя на Пасху она несколько раз ходила к церкви, окруженной милицией, поглазеть на крестный ход, послушать нестройное пение и со всеми вместе покричать: «Воистину воскрес!». Но потом процессия скрывалась в храме, и она возвращалась домой смотреть по телевизору концерт западных рок-музыкантов, который показывали только в эту ночь, как будто это могло отвлечь православных от их главного праздника. Мама красила яйца луковой шелухой и покупала к чаю кекс «Весенний», который, смеясь, все называли истинным именем «кулич».

В жизни Вета не встречала ни одного живого верующего, а в церкви заходила только во время экскурсий. Но в тот единственный раз, когда они с Митей целый день провели вместе, была поездка во Владимир и Суздаль от их факультета. Митя был очень горд, что с ним поехала девушка, вел себя нарочито развязно и нелепо красовался перед однокурсниками. Преподаватель договорился, что их отвезут туда, куда обычно не любят ездить экскурсионные автобусы из-за разбитой дороги, – к церкви Покрова на Нерли.

У Веты захватило дух… Это была не просто красота, храм окружал только ей видимый ореол, нимб, ей захотелось встать на колени и сказать что-то очень важное, может быть, вообще самое главное в жизни. Она попыталась объяснить это Мите, когда всех торопливо загнали обратно в автобус («Запомните, шедевр архитектуры, торжество пропорций, а внутрь не пускают, потому что ничего не сохранилось»), но тот был озабочен термосом с чаем.

Дома расспросила родителей. Нет, ни у мамы, ни у отца в семье религиозных традиций не было.

– Хотя моя бабушка, прабабка твоя, Наталья Егоровна Тихая в церковь захаживала, икона висела, она и сейчас где-то на антресолях, – сказала мама.

Икону эту Вета нашла: Богородица с младенцем на потемневшей доске – и унесла в свою комнату. Она знала, что для икон есть какой-то красный угол, но повесила просто на стену, как картину. Говорила всем – фамильная, память о прабабушке, и жалела, что утратилась их родовая фамилия – Тихая, мамина девичья, сама она, как и мама, звалась по папе – Яснова, тоже вообще-то красиво.

Раздражение никогда не идет на пользу. Волосы не желали укладываться, время бежало, Надюша вспомнила про невыученную латынь, и настроение вконец испортилось. Она спустилась вниз, удивившись, что Вета оживленно болтает с деревенщиной Любой, пожаловалась на адскую головную боль, сказала, что останется дома, и тупо провалялась весь день, то включая, то выключая телевизор. К вечеру она поняла, что на самом деле остро завидует «правильной» подруге Ветке.

А в церковь «по делу» Вета впервые попала как раз из-за Тони. Приходит однажды – та плачет, и рука у нее загипсованная на перевязи.

– Тетя Тоня, как угораздило?

– По грехам моим, видно, деточка. Наказал Господь, прямо в храме оступилась, плитка в полу выпала. Молилась перед иконой Спаса Нерукотворного, а сзади старушка подошла свечку поставить, так я, чтоб дать ей дорогу, шагнула в сторону, да и споткнулась. Главное: первый день Великого поста был, самый покаянный, а у меня рука правая сломана – даже не перекреститься. Точно – Божья кара.

– Да ладно вам, тетя Тоня, убиваться, случайно так вышло. Главное, чтобы срослась кость правильно, – стала утешать Вета.

– Случайного, девочка, в нашей жизни ничего нет. Бог всевидящий, у него даже волосы на твоей голове сочтены, – возразила Тоня.

– Может, помочь вам чем-то?

– Сходи в храм, подай записочку за мое здравие.

– А как, я не знаю.

– Так я научу.

Войти в церковь не экскурсанткой оказалось страшно. Было пусто и гулко, каждый шаг отдавался в висках. «Свечной ящик» нашелся прямо при входе. Вета подала записку.

– Простая или заказная? – спросила ее странно молодая и бледно-восковая женщина в темном платочке.

– Давайте как лучше, – глупо ответила Вета, удивившись, не все ли равно Богу, если он и вправду всевидящ.

Она купила свечку и, как велела тетя Тоня, поставила ее целителю Пантелеймону, краснея, спросив у восковой женщины, где эта икона. Постояла, глядя на горящую свечку, пытаясь представить себе, что вот она придет к Тоне, а у нее уже гипса нет, и рука в порядке. Но тут же устыдилась собственной веры в такое простое, прямолинейное чудо.

Рука срослась в обещанный врачами срок, а Вета много лет не переступала порога храма.

Репетиция свадьбы

1974

Сначала она остолбенела. В прямом смысле слова. Превратилась в каменный, нет, бетонный столб. И не от того, что Надюша говорила – смысл не сразу дошел, а потому что та заливалась слезами и все повторяла: «Ты никогда меня не простишь, я сука, сука последняя!», и даже порывалась встать перед Ветой на колени.

Как ни старался, не мог не сравнивать. У Надюши длинное белое платье – кружевное, по-старинному, как-то по-бальному открытое, цветы в незнакомой пышной прическе, непривычное соотношение в росте из-за высоких каблуков, а главное – взгляд, которому он никак не мог найти определения, – не то растерянный, не то торжествующий. От кукол и мишек на машину он сумел отбояриться, а вот черный костюм жениху и ленты для свидетелей обсуждению не подлежали. Его дружок был в темно-сером костюме, надеванном всего один раз на школьный выпускной, и лента с несуразно огромной от плеча до пупка надписью «Свидетель», скорее, оживляла его нелепо официальный вид. А Вета с буднично собранными в хвост волосами выглядела не лучшим образом. Ей страшно не шел вынужденно-поросячий цвет платья, подбиравшийся под красную с золотом широкую ленту, некрасиво перерезавшую фигуру по диагонали.

На самом деле Вета ничего не испытала, кроме облегчения. Уже полгода она не могла понять, что творится с Надюшей, а про Митю думать забыла. У нее была новая компания – однокурсница познакомила. Там пели под гитару «Милая моя, солнышко лесное…», «Лыжи у печки стоят…», топтались в медленном танце, пили кислое вино и целовались на лестничной клетке. И Миша, будущий муж, уже приглядывался к ней и просил распускать волосы, чтобы падали на плечи. Так легко быть благородной…