Дитя во времени - Иэн Макьюэн

Сразу после этого, без каких-либо сохранившихся в памяти временных пауз или промежуточных событий, он оказался на улице среди десятка людей, собравшихся перед пешеходным переходом. В руке он держал полную продуктовую сумку. Стивен вспомнил, что так и не успел заплатить. Лосось и фольга достались ему бесплатно, в качестве компенсации. Транспортный поток неохотно замедлил движение и остановился. Стивен пересек улицу вместе с другими покупателями, пытаясь вытерпеть будничный вид окружающего мира. Со стороны происшедшее выглядело безжалостно просто: он пошел за покупками вместе с дочерью, потерял ее и теперь возвращается домой, чтобы рассказать обо всем жене. Байкеры по-прежнему были на своем месте, и так же по-прежнему чуть поодаль лежала жестянка из-под кока-колы с торчащей соломинкой. Даже пес находился под тем же деревом. Поднимаясь по лестнице, Стивен помедлил на сломанной ступеньке. В голове у него гремела музыка, казалось, там играл огромный оркестр, чей диссонирующий напор затих было, пока он стоял, держась за перила, но тут же возобновился, как только Стивен сделал следующий шаг.

Он открыл входную дверь и прислушался. Обстановка и полумрак подсказали ему, что Джулия еще спит. Стивен снял пальто. Когда он поднял его, чтобы повесить, его желудок судорожно сжался и утренний кофе – черного цвета, почему-то подумалось ему, – выплеснулся ему в рот. Стивен сплюнул в подставленные ладони и направился на кухню, чтобы умыться. Ему пришлось переступить через брошенную Кейт пижаму. Это оказалось относительно легко. Затем он вошел в спальню, не имея ни малейшего понятия, что он должен сказать или сделать. Стивен опустился на край кровати. Джулия перевернулась к нему лицом, но продолжала лежать, не открывая глаз. Ощупью она нашла его руку. Ее ладонь была горячей, почти обжигающей. Она что-то сонно пробормотала о том, какие холодные у него пальцы. Потянув его к себе, Джулия спрятала его руку у себя под подбородком. Она нежилась под защитой его присутствия.

Стивен посмотрел на жену, и избитые слова – любящая и заботливая мать, нежно привязанная к своему ребенку, – внезапно обрели для него новый смысл; практичные, пристойные выражения, подумал он, прошедшие проверку временем. Изящный завиток черных волос лежал у нее на щеке, чуть пониже сомкнутых век. Джулия была тихой, мечтательной женщиной с милой улыбкой, она обожала своего мужа и любила говорить ему об этом. Стивен строил свою жизнь вокруг их тесной близости и постепенно стал зависим от нее. Джулия была скрипачкой, она давала уроки в колледже при ратуше. Она и еще трое ее знакомых объединились в струнный квартет. Билеты на их концерты заказывали заранее, и одна из столичных газет уже посвятила им благожелательную заметку. Будущее было, точнее, казалось лучезарным. Левой рукой, кончиками пальцев с огрубевшими подушечками, Джулия поглаживала его запястье. Стивен глядел на нее из невероятного далека, словно их разделяли сотни метров. Его взору открывалась их спальня, многоквартирный дом в эдвардианском стиле, просмоленные крыши задних пристроек, кривобокие водяные баки с осадком на дне, мешанина Южного Лондона, смутные изгибы земли. Джулия была едва различимым пятнышком в клубке простыней. Он продолжал подниматься, еще выше, еще быстрее. По крайней мере, думал Стивен, здесь, в вышине, где воздух разрежен, а город внизу кажется собранием геометрически правильных форм, никто не увидит его чувств и он сможет обрести самообладание.

Именно тогда Джулия открыла глаза и увидела его лицо. Прошло несколько секунд, в течение которых она пыталась понять застывшее на нем выражение, после чего торопливо села на постели и издала недоверчивый возглас, легкий всхлип на грани шумного вдоха. В этот момент в объяснениях не было ни смысла, ни нужды.

В общем и целом подкомитет не был расположен в пользу фонетического алфавита. Полковник Джек Тэкль, активист кампании за прекращение насилия над детьми в семьях, уже успел заявить, что все это сущая чепуха. Молодая женщина по имени Рейчел Мюррей откликнулась на его выпад резким опровержением, тщетно пытаясь скрыть за профессиональной лексикой презрение, дрожавшее в ее словах. Теперь в ее сторону лучезарно улыбалась Тесса Спанки, издатель детских книг, крупная женщина с ямочками у основания каждого пальца на руках. Ее дружелюбное лицо с двойным подбородком сплошь было покрыто веснушками и сетью морщинок. Выступая, она не забывала одаривать своим мягким взглядом каждого из присутствующих. Тесса говорила медленно и рассудительно, словно обращаясь к группе рассерженных детей. Нет такого языка на земле, сказала она, на котором легко было бы выучиться читать и писать. Очень хорошо, если процесс обучения можно совместить с игрой. Но развлечение здесь не главное. Учителям и родителям следует примириться с тем, что в основе своей обучение языку сопряжено с трудностями. Зато победа над трудностями, сказала она, воспитывает в детях чувство собственного достоинства и приучает их к умственной дисциплине. Английский язык с его нерегулярной орфографией, где исключений гораздо больше, чем правил, подобен минному полю, но это поле необходимо пересечь, и без упорных усилий здесь не обойтись. Учителя слишком неохотно прибегают к принуждению, слишком часто стремятся подсахарить горькое питье. Вместо этого они должны признать трудности, должны приветствовать препятствия и привить своим ученикам любовь к их преодолению. Есть только один способ научиться писать без ошибок – сродниться с графическим обликом слова, раствориться в нем. Как еще – и тут она выстрелила хорошо заученным списком – можно запомнить, как пишутся все эти «террасы», «галереи», «инженеры», «циновки» и «яства»? Материнский взгляд миссис Спанки по очереди остановился на внимательных лицах. Усердие, сказала она, прилежание, дисциплина и трудолюбие.

Когда она закончила, раздался одобрительный рокот. Профессор, предлагавший ввести фонетический алфавит, начал говорить о дислексии, о распродаже государственных школ, о нехватке жилья. Послышалось несколько недовольных восклицаний. Обычно уравновешенный, профессор возвысил голос. Две трети одиннадцатилетних школьников из центрального Лондона, заявил он, не умеют читать и писать. Тут вмешался стремительный, как ящерица, Парментер. Потребности специальных детских групп, сказал он, не стоят на повестке дня их подкомитета. Сидевший рядом с ним Канхем усиленно закивал. Подкомитет занимается целями и средствами, а не патологиями. Дискуссия распалась на отдельные разговоры. По какой-то причине предложили голосовать.

Стивен поднял руку, проголосовав за алфавит, который, он знал, не найдет себе применения. Впрочем, ему было все равно, потому что в эту минуту он пересекал широкую полосу потрескавшегося, покрытого рытвинами асфальта, отделявшего друг от друга два городских квартала. С ним была папка с фотографиями и списки имен и адресов, аккуратно перепечатанных и расставленных в алфавитном порядке. Эти фотографии – увеличенные снимки, сделанные во время отпуска, – Стивен показывал каждому, чьим вниманием ему удавалось завладеть. Списки, составленные в библиотеке, где он изучал старые подшивки местных газет, содержали фамилии родителей, чьи дети умерли за последние шесть месяцев. Согласно его теории, одной из многих, Кейт украли, чтобы заменить ею потерянного ребенка. Стивен стучался у дверей и разговаривал с матерями, которые слушали его сперва недоуменно, а затем враждебно. Он посещал нянь и гувернанток. Он ходил по оживленным улицам, показывая всем фотографии Кейт. Он подолгу бродил около супермаркета и задерживался у входа в соседнюю аптеку. Он забирался все дальше и дальше, пока протяженность района его поисков не составила три мили. Он анестезировал себя деятельностью.

Стивен повсюду ходил один, каждый день покидая дом вскоре после того, как наступал поздний зимний рассвет. Полиция утратила интерес к его делу после недели поисков. Беспорядки в северных пригородах, сказали ему в участке, отвлекают все их силы. А Джулия оставалась дома. Она взяла специальный отпуск в колледже. Когда по утрам Стивен выходил на улицу, она сидела в кресле в их спальне, лицом к холодному камину. Там он и находил ее, когда, вернувшись домой вечером, зажигал свет.

Поначалу их отвлекала суета самого унылого рода: собеседования со старшими полицейскими чинами, встречи с командами констеблей, возня со служебными собаками, интерес со стороны нескольких газетчиков, новые объяснения, паническая тоска. На протяжении этого времени Стивен и Джулия держались вместе, задавались недоуменными риторическими вопросами, ночи напролет проводили без сна, предавались рассуждениям, в которых надежда сменялась отчаянием. Но все это было до тех пор, пока время, это безжалостное накопление дней, не обнажило перед ними абсолютную, горькую правду. Молчание вторглось между ними и стало сгущаться. Одежда и игрушки Кейт по-прежнему лежали по всей квартире, ее постель все еще не была убрана. Затем, однажды вечером, беспорядок исчез. Вернувшись домой, Стивен обнаружил, что с кровати снято все белье, а у дверей в детскую стоят три разбухших пластиковых мешка. Он рассердился на Джулию, полный отвращения к этой, как он называл ее про себя, чисто женской тяге к саморазрушению, к умышленному пораженчеству. Но сказать ей об этом он не мог. В их отношениях не осталось места даже для гнева, они наглухо закрылись друг от друга. Они передвигались, словно тени, не имея сил для открытых столкновений. Внезапно их горе стало раздельным, изолированным, невыговариваемым. Их пути разошлись: Стивен остался со своими списками и ежедневными походами по городу, Джулия – в кресле, забывшись в глубокой, замкнутой для постороннего глаза печали. Теперь они были закрыты для взаимного утешения, нежности, любви. Их прежняя близость, их привычная уверенность в том, что они заодно, умерла. Каждый из них жил, съежившись перед лицом своей отдельной потери, и копил невысказанные обиды.