Юлия, дочь Цезаря (СИ) - Львофф Юлия

Цепион потянулся до хруста в костях и резким прыжком вскочил на ноги. С каждым прожитым вне Рима и в такой близости от него днём нетерпение его возрастало всё больше и больше; порою его охватывала настоящая злость на Цезаря: уж он-то должен был понимать, что Квинт Сервилий Цепион, примипил[25] в одном из самых славных легионов, имеет законное право находиться сейчас в самом Городе, а не на его окраине. Конечно, он не сомневался в том, что его семья и без него подготовит всё необходимое для свадьбы, но ему было не по себе от того, что он до сих пор не виделся с Юлией.

Как всегда, когда он думал о ней, у него внутри всё сладко и мучительно заныло. Его тянуло к Юлии с какой-то почти яростной силой, которую в последнее время укрощать становилось всё труднее, возможно, отчасти оттого, что час свидания был уже так близок…

У входа в шатёр послышались голоса; затем разговор вдруг оборвался: как будто кто-то замер в нерешительности или раздумье.

— Эй, кто там? Входи! — Цепион не без сожаления отвлёкся от своих сладких грёз. Он поднял голову и взглянул на вошедших.

— Salutatio[26], Сервилий Цепион! — проговорил один из них тоном человека, проведшего большую часть жизни в военном лагере. — Вести из Рима. Одна из них — лично для тебя.

— Привет тебе, достойный Гирций! — весело отозвался Цепион, пожимая руку посланнику Цезаря. Он давно знал Луция Гирция и испытывал к нему тёплые чувства; он был уверен, что этот человек должен приносить только радостные вести.

— Письмо от Цезаря. — Гирций протянул Цепиону послание, при этом избегая смотреть ему в глаза. — Ответ писать не нужно… И, если ты не возражаешь, я сейчас же покину тебя…

Слова Гирция не предвещали ничего хорошего: они сразу посеяли в душе Цепиона зёрна тревоги, которая разрасталась с каждым мгновением.

— Что случилось? — спросил Цепион, не распечатывая письма, и требовательно взглянул на Гирция, упорно не поднимавшего глаз, а затем на хмурое лицо своего приятеля, одного из центурионов легиона.

— Ну, во-первых, наш император добился успеха на выборах и вчера в сенате с почётом был провозглашён консулом. — Вдохновлённо начав свою речь, Гирций вдруг осёкся и поджал губы.

— Это значит, что наш легион может быть распущен, — продолжил вместо него боевой товарищ Цепиона. — И это, полагаю, во-вторых.

— Догадываюсь, что есть ещё и в-третьих, — жёстко произнёс Цепион, не сводя с посланника Цезаря пристального пытливого взора.

— Скажу лишь, что это очень личное, — тихо ответил Гирций и, покосившись в сторону центуриона, прибавил: — Не думаю, что тебе, Квинт, нужны свидетели. Прочти-ка лучше сам…

Цепион сорвал печать и, отойдя в сторону, развернул письмо. С первой же строки чёткие острые, как пики копий, буквы запрыгали у него перед глазами, замелькали в бешеном ритме, размылись и наконец слились в одно зловещее пятно. Цепион опустил веки; лист папируса мелко дрожал в его руке.

— Я очень сожалею, Квинт, что всё так случилось, — снова заговорил Гирций. — Но ты должен понять, что Цезарь пошёл на это ради достижения благополучия в государстве. Так бывало и в прежние времена…

— Замолчи! — воскликнул Цепион в ярости, не дав Гирцию договорить, и, не в силах совладать с собой (слишком велико было пережитое им потрясение), занёс руку, чтобы ударить его.

Центурион успел перехватить его руку и тем самым спас своего товарища от наказания, которое неминуемо последовало бы за этим безрассудным опрометчивым поступком: Гирций по своему положению и воинскому званию был выше Цепиона.

Чтобы унять дрожь, Цепион стиснул кулаки и теперь тупо смотрел на бронзовую лампаду с мёртвым чёрным фитилем. Его не покидало чувство раздавленности; никогда прежде его так не унижали: точно Цезарь наступил на его простёртое тело выпачканными в навозной жиже калигами[27]. А ведь он почитал его как родного отца, был предан ему всем сердцем и ради славы Цезаря был готов с отвагой идти на любую опасность… И что же теперь? Человек, которому он привык верить, предал его, бессовестно обманул!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Квинт, я не осуждаю тебя за твой порыв, — раздался спокойный голос Гирция, — я понимаю твою обиду. Но ты мужчина, а не безвольный юнец. Ты воин, которому по плечу любые невзгоды и тяготы судьбы. Оставайся верным себе и помни: каждая потеря в жизни окупается — пусть не сразу, со временем — новым обретением.

Цепион, словно пробуждаясь от тяжкого сна, медленно поднял голову; взгляд его серо-голубых глаз был мрачен.

— Потерю веры в близких людей ничем не окупить, — с горечью возразил он.

Какое-то время все трое, собравшиеся в шатре Цепиона, хранили молчание. Первым напряжённую тишину нарушил Луций Гирций.

— Я, наверное, не должен говорить тебе то, что скажу, — нерешительно начал он, исподлобья глядя на Цепиона. Его худое, плотно обтянутое кожей лицо потемнело. — В юности меня женили не на той, которую я любил и которой клялся в верности, и, возможно, по этой причине я сочувствую тебе и Юлии. Не держи на неё зла, Квинт: она ни в чём не виновата, видят боги…

Гирций ещё говорил что-то о традициях, о гражданском долге, о благе для государства, но Цепион не слушал его. В сердце вспыхнула надежда, и внезапно появилась уверенность, что не всё ещё потеряно, что есть смысл бороться за своё счастье, которое он не представлял без Юлии.

— Так значит, — заговорил он низким хриплым голосом, стараясь не выдать своего волнения, — Юлия не по своей воле согласилась стать женой Помпея? Её к этому вынудили?

— Цезарь ни с кем это не обсуждал, — уклончиво ответил Гирций.

— Я всё понял! — воскликнул Цепион; в груди у него снова бушевала ярость. — Юлия не любит Помпея, и Цезарь, зная об этом, навязывает ей супружество, которое сделает её несчастной!

— Как бы там ни было, дочь Цезаря станет женой того, кто нужен самому Цезарю. Увы, Юлия не вольна распоряжаться своей судьбой.

— И когда же свадьба? — после недолгой паузы спросил Цепион сквозь судорожно стиснутые зубы.

— Цезарь пока не назначил день: готовился к консульским выборам, сам понимаешь, — ответил Гирций и чуть погодя прибавил: — Но надо полагать, это произойдёт довольно скоро. Цезарь никогда не медлит с воплощением задуманного в жизнь, тем паче если к тому его побуждают обстоятельства. Залог успеха — в точных выверенных действиях: в жизни так же как и на поле битвы.

— В стратегии человеческих отношений должна быть душа, — заметил Цепион с болью в голосе. — Цезарь, какие бы победы он ни одерживал в сражениях с врагами Рима, не имеет права ради собственной корысти играть судьбами близких и преданных ему людей.

— Сильные люди, к ним я причисляю и Цезаря, готовы идти на любые жертвы, но не ради личной выгоды, а для блага отечества, — возразил ему Гирций, сдвинув брови. — Благодаря Сцеволе, Курциям и подобным им Рим выстоял в великих войнах, выстоял и победил! То были славные времена, но на смену героям далёкого прошлого пришли такие, как Марий, Помпей и Цезарь. Будущее Рима — за Цезарем!

Выслушав Гирция, Цепион мрачно ухмыльнулся:

— Тебе бы на рострах[28] выступать…

Вдруг лицо его исказилось от злобы. Закусив губы едва ли не до крови, он скомкал папирус, который держал в руке, и бросил его под ноги изумлённому посланнику Цезаря.

Гирций хотел что-то сказать, но передумал и только с укором взглянул на Цепиона.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Когда он был уже у порога, Цепион окликнул его и спросил:

— Где он прячет Юлию? Не в Риме же, правда?

— Вряд ли тебе удастся увидеться с ней до свадьбы, — неохотно ответил Гирций. — Зная твой горячий нрав, Цезарь предпринял кое-какие меры. Могу лишь сказать, что ты угадал: он услал Юлию на одну загородных вилл. В Риме её нет.

Глава 4

Как часто бывало в Кампании поздней осенью, чудесный солнечный день неожиданно омрачился непогодой. На всё побережье опустился густой серый сумрак; небо заволокла сизая пелена; со стороны моря время от времени доносился глухой шум, похожий на отдалённые раскаты грома.