Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни - Яков Гордин

Предстоящая дуэль с Толстым во многом определила его поведение. Толстой — великий дуэлянт, бретер-убийца, легко бравший на душу чужую смерть, превосходный стрелок и опытнейший поединщик — и на этот раз пустил бы в дело свое страшное искусство, тем более, что инициатором дуэли был Пушкин.

Эта скорая и неизбежная, по мнению Пушкина, встреча заставляла его непрестанно испытывать себя — не только часами сажая в стену пулю за пулей и укрепляя руку ношением железной трости, но и подставляя грудь под чужие выстрелы, вырабатывая ту особую психологическую сноровку, которая помогает дуэлянту вести себя у барьера максимально целесообразно, вырабатывая безотказный механизм поведения, свойственный профессионалам.

Неожиданная ссылка отодвинула события конца десятых годов. Привезенный в двадцать шестом году в Москву, Пушкин в тот же день отправил Толстому вызов, но прошедшее пятилетие притупило для него остроту оскорбления, а Толстой постарел и больше не жаждал крови. Катастрофа 14 декабря радикально изменила общую ситуацию и осветила прошлое новым светом. Стало не до сведения счетов — даже таких. По желанию Толстого они помирились.

Предвидя роль дуэлей в своей судьбе, он жадно интересовался всем, что касалось поединков. «Дуэли особенно занимали Пушкина», — вспоминал Липранди.

Неистовства молодых людей

…Зайдя в огород, дрались и кричали караул.

Идейная дуэль в жизни российских дворян была явлением определяющим, но нечастым. Крупный пунктир идейных дуэлей на протяжении екатерининского, павловского, александровского царствований окружала буйная, веселая, иногда анекдотическая стихия дуэлей случайных, нелепых, но кончавшихся подчас довольно скверно.

До самого конца XVIII века в России еще не стрелялись, но рубились и кололись. Дуэль на шпагах или саблях куда менее угрожала жизни противников, чем обмен пистолетными выстрелами. («Паршивая дуэль на саблях», — писал Пушкин Дегильи.)

В «Капитанской дочке» поединок изображен сугубо иронически. Ирония начинается с княжнинского эпиграфа к главе:

— Ин изволь и стань же в позитуру.Посмотришь, проколю как я твою фигуру!

Хотя Гринев дерется за честь дамы, а Швабрин и в самом деле заслуживает наказания, но дуэльная ситуация выглядит донельзя забавно: «Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу и застал его с иголкою в руках: по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушенья на зиму. „А, Петр Андреич! — сказал он, увидя меня. — Добро пожаловать! Как это вас бог принес? по какому делу, смею спросить?“ Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом. Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз. „Вы изволите говорить, — сказал он мне, — что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб я при том был свидетелем? Так ли? смею спросить“. — „Точно так“. — „Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли? Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?“».

И эта сцена «переговоров с секундантом», и все дальнейшее выглядит как пародия на дуэльный сюжет и на самую идею дуэли. Это, однако же, совсем не так. Пушкин, с его удивительным чутьем на исторический колорит и вниманием к быту, представил здесь столкновение понятий двух эпох. Героическое отношение Гринева к поединку кажется смешным потому, что оно сталкивается с представлениями людей, выросших в другие времена, не воспринимающих дуэльную идею как необходимый атрибут дворянского жизненного стиля. Она кажется им блажью. Иван Игнатьич подходит к дуэли с позиции здравого смысла. А с позиции бытового здравого смысла дуэль, не имеющая оттенка судебного поединка, а призванная только потрафить самолюбию дуэлянтов, несомненно, абсурдна.

Дворцовая площадь

Литография. 1820-е гг.

«Да зачем же мне тут быть свидетелем? — вопрошает Иван Игнатьич. — С какой стати? Люди дерутся; что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».

Для старого офицера поединок ничем не отличается от парного боя во время войны. Только он бессмыслен и неправеден, ибо дерутся свои.

«Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять». Он и не мог понять смысла дуэли, ибо она не входила в систему его представлений о нормах воинской жизни.

Вряд ли и сам Петр Андреевич сумел бы объяснить разницу между поединком и вооруженной дракой. Но он — человек иной формации — ощущает свое право на это не совсем понятное, но притягательное деяние.

С другой же стороны, рыцарские, хотя и смутные, представления Гринева отнюдь не совпадают со столичным гвардейским цинизмом Швабрина, для которого важно убить противника, что он однажды и сделал, а не соблюсти правила чести. Он хладнокровно предлагает обойтись без секундантов, хотя это и против правил. И не потому, что Швабрин какой-то особенный злодей, а потому, что дуэльный кодекс еще размыт и неопределен.

Зимний дворец

Литография К. Беггрова. 1820-е гг.

Поединок окончился бы купанием Швабрина в реке, куда загонял его побеждающий Гринев, если бы не внезапное появление Савельича. И вот тут отсутствие секундантов позволило Швабрину нанести предательский удар.

Именно такой поворот дела и показывает некий оттенок отношения Пушкина к стихии «незаконных», неканонических дуэлей, открывающих возможности для убийств, прикрытых дуэльной терминологией.

Возможности такие возникали часто. Особенно в армейском захолустье, среди изнывающих от скуки и безделья офицеров.

Осенью 1802 года полковник Юношевский, командовавший Азовским гарнизонным батальоном, представил рапорт[2]: «Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу: сего сентября 22 дня состоящий в вверенном мне Азовском гарнизонном баталионе Азовской крепости плац-адъютант Краузе вызвал за крепость оного баталиона капитана Линтварева на поединок и там, зайдя в огород, дрались и кричали караул, посему посланный с гауптвахты караульный унтер-офицер с рядовыми, прибежавши туда, в той драке их разнял, после сего из них первый Краузе прибежал ко мне с жалобою, за ним в след пришел капитан Линтварев, окровавленный от избитой головы, и, как казалось, опасен жизни, то учинено ему было освидетельствование, по которому показалось: по нанесенному удару ему в голову пробита на лбу кожа с мясом, рана длиною линий в восемь геометрических…»

Сами обстоятельства поединка вполне напоминают подобные же обстоятельства дуэли у Белогорской крепости. Гринев и Швабрин так же дерутся без свидетелей за крепостной стеной. А их арест пятью инвалидами после первой попытки решить дело чести удивительно схож с появлением перед Краузе и Линтваревым караульного унтер-офицера с рядовыми.

В кратком своем рапорте полковник Юношевский не счел возможным изложить историю анекдотического поединка в полном ее виде. И не из любви к лапидарности. Без малого через год генерал-лейтенант Шепелев, инспектор кавалерии Кавказской инспекции, ознакомившись с материалами суда над участниками дуэли, проведенного на месте, подал императору Александру подробный рапорт: «Военный суд, произведенный при Азовском гарнизонном баталионе, оного же баталиона над капитаном Линтваревым и плац-адъютантом прапорщиком Краузе, которые были судимы по высочайшему его императорского величества повелению за выход на дуэль, у сего представляя, донести имею честь: что комиссия воинского суда, находя действительно по следствию ею произведенному капитана Линтварева и плац-адъютанта Краузе в том выходе на дуэль виновными, который произошел от ссоры, случившейся в квартире полковника Юношевского за биллиардною игрою, приговорила за таковой законопротивный поступок капитана Линтварева и прапорщика Краузе, согласно воинского устава 49-й главы 14-го пункта смертию казнить… И сверх того заключенною сентенциею подвергает к нижеследующим по закону наказаниям коснувшихся к сему делу чиновников, а именно: штабс-капитана Глазатова и благочинного священника Филиппова за недонесение начальству о виденной ими ссоре и о следствии от того происшедшем; первого по силе устава 49-й главы 10-го пункта наказать, а последнего предать суждению духовного правления; поручика Глинку за упущение по службе за откомандирование от гауптвахтенного караула малого числа людей, а притом без всякого оружия для разнятия дравшихся капитана Линтварева и прапорщика Краузе, отчего и последовало, что те посланные не в силах были разнять и доставить по надлежащему на гауптвахту, по 40-му артикулу лишить живота; унтер-офицера Дмитриева за неисполнение по службе и за отдачу самопроизвольную капитану Линтвареву обнаженной шпаги по 28-му артикулу отстранить от службы и по все разы на сколько он отставлен будет за рядового служить; а о баталионном командире полковнике Юношевском, за случившийся на его квартире между офицерами предосудительный и службе вред наносящий беспорядок, за непроизведение должного обследования о происшедшем дуэле между капитаном Линтваревым и прапорщиком Краузе и потому за несправедливое о том государю императору донесение, за позволение офицерам заниматься биллиардною игрою в такое время, когда должна отправляться служба, и что оный, будучи отвлечен биллиардною игрою не был при вахт-параде как следует по уставу, и наконец, за неприличное отдание пароля дежурному майору в биллиардной комнате и при биллиардной игре, предается на рассмотрение высшему начальству».