Почему Льву Толстому так нравился рассказ А.П. Чехова «Душечка»[статья] - Александр Семенкин

После отъезда ветеринарного врача Смирнина начинается четвертая глава в жизни Душечки. Оленька оказывается уже совершенно одна: «Теперь уже она была совершенно одна. По вечерам Оленька сидела на крылечке, и ей слышно было, как в «Тиволи» играла музыка и лопались ракеты, но это уже не вызывало никаких мыслей. Глядела она безучастно на свой пустой двор, ни о чем не думала, ничего не хотела, а потом, когда наступала ночь, шла спать и видела во сне свой пустой двор.

А главное, что хуже всего, у нее уже не было никаких мнений. Она видела кругом себя предметы и понимала все, что происходило кругом, но ни о чем не могла составить мнения и не знала, о чем ей говорить. А как это ужасно, не иметь никакого мнения! Видишь, например, как стоит бутылка или идет дождь, или едет мужик на телеге, но для чего эта бутылка, или дождь, или мужик, какой в них смысл, сказать не можешь, и даже за тысячу рублей ничего не сказал бы. При Кукине и Пустовалове и потом при ветеринаре Оленька могла объяснить все и сказала бы свое мнение о чем угодно, теперь же и среди мыслей и в сердце у нее была такая же пустота, как на дворе. И так жутко и так горько, как будто объелась полыни» (579).

Когда возле Оленьки нет любимого существа, она теряет способность к самостоятельному мнению и поэтому не знает, о чем ей говорить. Ироническое отношение автора к героине отражает сравнение ее состояния с тем, как если бы она объелась полыни. Жить самою собой, своими только делами и заботами Душечка не умела. Ольге Семеновне недостает субъективности в отношениях с миром вещей. Оказывается, фундаментальная потребность Душечки — это не столько потребность в любви, сколько потребность в определенности мнений, во внешней направленности существования. Однако именно этого дара Душечка и лишена, поскольку он предполагает актуализацию сокровенности личного бытия, актуализацию личной тайны. «И вдруг нахлынут воспоминания о прошлом, сладко сожмется сердце, и из глаз польются обильные слезы, но это только на минуту, а там опять пустота, и неизвестно, зачем живешь. Ей бы такую любовь, которая захватила бы все ее существо, всю душу, разум, дала бы ей мысли, направление жизни, согрела бы ее стареющую кровь. И ни одной радости, и нет никакого мнения. Что сказала Мавра-кухарака, то и хорошо» (581). Душечка готова повторять мнения даже за своей кухаркой Маврой, до такой степени она лишена самостоятельности в суждениях.

Но вдруг в один июльский день возвращается полковой ветеринарный врач Смирнин вместе со своим сыном, гимназистом Сашей. Начинается четвертая привязанность Душечки к десятилетнему мальчику-гимназисту Саше. В этой главке также представлен мотив чаепития: «Оленька поговорила с ним, напоила его чаем, и сердце у нее в груди стало вдруг теплым и сладко сжалось, точно этот мальчик был ее родной сын» (581);

«Он встает, одевается, молится Богу, потом садится чай пить; выпивает три стакана чаю и съедает два больших бублика» (582). У Душечки вместе с появлением нового объекта привязанности снова, после долгого перерыва, появляются суждения и мнения: «- Островом называется часть суши… — повторила она, и это было ее первое мнение, которое она высказала с уверенностью после стольких лет молчания и пустоты в мыслях.

И она уже имела свои мнения и за ужином говорила с родителями Саши о том, как теперь детям трудно учиться в гимназиях, но что все-таки классическое образование лучше реального, так как из гимназии всюду открыта дорога: хочешь — иди в доктора, хочешь — в инженеры» (581). Значимость концовки рассказа у Чехова всегда велика, как в анекдоте или притче. Как представляется, никакого превращения Душечки во взрослую душу под облагораживающим воздействием материнского чувства в финальной части произведения не происходит. Последняя привязанность совершенно обнажает несостоятельность Ольги Семеновны как личности. Полнота человеческого бытия для Чехова заключается в максимальной личностной самобытности субъекта жизни. Подлинная самоактуализация личности Душечки в последней привязанности так и не наступает, она лишь имитируется сентиментально-героической патетикой материнской жертвенности: «Она останавливается и смотрит ему вслед не мигая, пока он не скрывается в подъезде гимназии. Ах как она его любит! Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней все более и более разгоралось материнское чувство. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает — почему?» (582) Как представляется, в тоне автора звучит ирония, когда он говорит о глубине чувства Душечки, которая как была не способна к настоящей любви, так и осталась, потому что ее личность неразвита. Душечка вновь заимствует мнения своего объекта привязанности, теперь уже мальчика Саши: «Трудно теперь стало в гимназии учиться, — рассказывает она на базаре. — Шутка ли, вчера в первом классе задали басню наизусть, да перевод латинский, да задачу… Ну, где тут маленькому?

И она начинает говорить об учителях, об уроках, об учебниках, — то же самое, что говорит о них Саша» (583). Ветеринарный образ мысли сменяется гимназическим.

В этой главке также представлен мотив сна: «Она засыпает и все думает о том же, и слезы текут у нее по щекам из закрытых глаз» (583). Снова сны Душечки повторяют ее дневные заботы и дела. В рассказе возникает и мотив плача. В конце рассказа при всей неспособности к самостоятельным мнениям героиня, по-видимому, осознает, что ее сущность — пустота.

Характер Душечки является выдающимся художественным открытием Чехова-психолога. Духовная, умственная скудость в глазах Чехова оборачивается недостатком душевности. Как представляется, текст рассказа противится интерпретации Толстого. Саркастическая ирония в рассказе обнаруживает иллюзорность внутреннего, сокровенного, личностного в человеке. Героиня практически лишена своего голоса, ее духовная жизнь — эхо чужих голосов. Отсутствие самостоятельной внутренней заданности приводит к тому, что предельно случайным оказывается духовное содержание «я» героини. Сюжет рассказа составляет цепь типажных превращений, маскарадная смена характеров. Она имеет в своей основе внутреннюю пустоту Душечки, отсутствие у нее собственных взглядов, мнений, убеждений, неспособность героини к духовной самостоятельности. Объекты беззаветных привязанностей Душечки для ее безличной души оставались декорациями и живыми куклами. Душечка является художественной вершиной чеховского сарказма.

Для Душечки характерны тяга к смыслу, цели, направлению жизни и неспособность к самоопределению, неумение актуализировать этот смысл в себе самой.

Чеховский юмор вскрывает острый дефицит личного, внутреннего при ролевой определенности характерного. Художественная сверхзадача Чехова заключается в пробуждении у читателя самостоятельного отношения к себе и окружающему миру.

1 Тюпа В.И. Художественность чеховского рассказа. — М., 1989. — С. 58–79.

2 Лакшин В.Я. Толстой и Чехов — М., 1975. — С. 81–97. 3Там же.

4 Там же.

5 Там же.

6 Тюпа В.И. Указ. соч.

7 Паперный З.С. Записные книжки Чехова. — М., 1976.

8 Там же.

9 Чехов А.П. Рассказы и повести. — М., 1981. — С. 572. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием номера страницы в скобках.

10 Тюпа В.И. Указ. соч.

Александр Константинович Семенкин, соискатель кафедры русской литературы МПГУ