Дом, который построил Джек - Эд Макбейн

— Расскажи-ка об этой драке, — попросил Мэтью.

— Нет проблем.

Это было седьмого сентября прошлого года, ночью в уик-энд перед Днем труда. Звонок с жалобой на это сборище раздался без четверти одиннадцать. Управление полиции Калузы отреагировало не спеша, только в одиннадцать двадцать четыре. Дело было в «Скандале», в баре для гомиков, над греческим ресторанчиком в Майкл-Мьюз.

Приехавший туда по вызову полицейский в форме — в Калузе носят такой голубой костюмчик — поставил свою машину за углом. Он сразу понял, кто был причиной вызова: высокий блондин удерживал за руку этакую знойного вида бабенку в пурпурном платье и туфлях на высоком каблуке и с ремешками на лодыжках, с пурпурной кожаной сумочкой на плече и в светлом парике с завитками. У блондина текла кровь из пореза над левым глазом, а женщина старалась вырваться от него, но он крепко ее держал. Та ночь выдалась жаркой и влажной. Платье на женщине было в беспорядке. Вокруг подмышек и на груди расплывались большие пятна пота. Офицер полиции записал, что температура была девяносто шесть градусов по Фаренгейту, о чем можно было судить без всякого термометра — по одному виду этой дамы.

Блондин представился Джонатаном Пэрришем и сказал, что это он позвонил в полицию, потому что у него пропал бумажник и стянуть его было некому, кроме этой темпераментной дамы. Он трепался с ней в баре… сказал он, их разговор внезапно перешел на секс. Дама сказала ему, что занимается этим и берет по сотне баксов за сеанс. Он вытащил бумажник и положил его на стойку бара, а потом она извинилась и ушла в сортир, а его бумажник-то тю-тю, исчез! Она скоро вернулась и на его слова о пропавшем бумажнике заявила, что знать о нем ничего не знает. Тогда он и вызвал полицию. И теперь он хотел, чтобы полицейский обыскал женщину и туалет, потому что если бумажник не отыщется в ее сумочке, лифчике или трусах, то тогда он может оказаться и в туалетном бачке.

Полицейский Рэндольф Хэсти не знал, как ему быть. Он не мог обыскивать даму, не имея на то веских причин, а заявление Пэрриша было явно недостаточно весомо. Поэтому был уверен, что окажется по уши в дерьме, если он, мужчина-полицейский, станет искать в трусах и лифчике этой красотки. Он даже не был убежден, что имеет право входить в женский туалет без ордера на обыск. Подумав обо всем этом, он в своем рапорте ограничился такими осторожными словами: «В начальный момент улики на месте происшествия были неясны, согласно 901.151». Это был шифр из флоридского кодекса о задержании и обыске. Но уже в следующие десять минут Хэсти еще больше запутался. Красотка в парике и с большими грудями стала казаться ему неестественной. Слишком много помады было у нее на губах, и косметики вокруг глаз. И голос какой-то сипловатый. Может, это вовсе и не женщина? Но в таком случае он ИМЕЕТ ПРАВО обыскать ее, то есть его. Если, конечно, в самом деле был совершен уголовный проступок.

Тут Пэрриш сказал ему, что эта дама ударила его в глаз своей сумочкой и нанесла кровоточащий порез, что было несомненно уликой оскорбления действием, то есть преступлением первой степени. Если, конечно, Пэрриш говорил правду.

— Так вы обвиняете этого человека в оскорблении действием? — спросил его Хэсти.

— Да, обвиняю, — ответил Пэрриш.

— Мисс, — сказал Хэсти, — вы не мужчина?

Знойная блондинка в пурпурном платье ничего не ответила.

— Если это лицо — мужчина, — сказал Хэсти Пэрришу, — то, полагаю, я могу обыскать его.

— Да, это мужчина, — сказал Пэрриш.

— Как вас зовут, мисс? — спросил Хэсти.

Блондинка по-прежнему молчала.

— Его зовут Марк Делассандро, — сказал Пэрриш.

— Очень хорошо, мисс. — И Хэсти приступил к обыску.

С явным смущением он обнаружил под лифчиком Делассандро парочку грудей из губчатой резины, а в трусах — нашлепки из такого же материала для увеличения ягодиц. Однако бумажника Пэрриша там не было. Как и в женском туалете, куда он вошел, деликатно постучав в дверь и отрывисто рявкнув: «Офицер полиции идет!»

— Я не нашел свидетельств совершения преступления, — сказал он Пэрришу.

— А разве это не преступление, что он ударил меня своей сумочкой?

— Вы готовы это заявить под присягой? — спросил Хэсти.

— Да, готов.

В полицейском участке, который назывался в благопристойной Калузе Управлением общественной безопасности, Блум поговорил с Марком Делассандро и выяснил, что они с Пэрришем живут вместе как любовники с середины июля. В тот вечер они отправились в «Скандал» — причем на Делассандро были платье, парик, туфли и все эти резиновые подкладочки, купленные для него Пэрришем в калузском дамском магазинчике под названием «Разная ерунда», и этот порез над глазом появился в результате скоротечной ссоры, которая началась у них где-то в половине одиннадцатого.

Из слов Делассандро он понял, что ссора произошла из-за того, что Пэрриш принялся флиртовать с каким-то здоровенным двадцатилетним сукиным сыном, в голубой морской тельняшке и драконом-татуировкой на груди. После пары рюмок мартини этот педик стал хвастаться, что он-де единственный во всем Нью-Йорке может напрягать любой орган своего тела посильнее тех, кто выступает в мюзик-холле. Он сидел такой сексуальный и хитрющий и весь этак извивался и хвастал, словно Мистер Америка, а Пэрриш, глядя на него с обожанием, моргал ресничками. Делассандро почувствовал себя не в своей тарелке, ревновал и ощущал нечто похожее на женскую беспомощность. Тогда он взял сумочку, размахнулся и от души врезал ею по голове Пэрриша, рассчитывая выбить ему глаз, но, к сожалению, дело ограничилось лишь небольшим порезом.

Делассандро утверждал, что вся эта история с бумажником выдумана. Пэрриш вообще никогда не носил при себе бумажника, потому что бугор нарушил бы линию его сшитых на заказ брюк да к тому же исказил бы ту естественную выпуклость, которой он любил щеголять. Что касается сексуального приставания к мужчине, то они с Пэрришем часто разыгрывали на публике этакое представление, забавы ради, что-то вроде игры, которая их обоих волновала. Однако он почувствовал, что уязвлен, и ударил Пэрриша сумкой, пытаясь выбить ему глаз.

«Стало быть, наверняка оскорбление действием, — подумал Мэтью. — А вторым обвинением может быть попытка оскорбления действием с отягчающими обстоятельствами».

— В чем же вы его обвинили? — спросил он.

— Да ни в чем, — ответил Блум.

Мэтью удивленно посмотрел на него.

— Я тебе объясню, Мэтью, — сказал Блум. — По моему мнению, это обычная семейная стычка, которую полицейский должен уладить на месте. Но это было не совсем так, поскольку Делассандро признался, что хотел выбить Пэрришу глаз, а это считается причинением серьезного телесного повреждения, влечет за собой постоянную нетрудоспособность и физический недостаток, как определено в нашем уставе под кодом 784.045… Поэтому я вмешался в это дело. Ты следишь за ходом моей мысли?

— Слежу, слежу.

— Так вот, я стал думать. Если я отправлю Делассандро за решетку — а ему всего двадцать четыре года, — то уже через десять минут его возьмут в оборот уголовнички, и ему придется провести годик в тюрьме по обвинению в оскорблении действием, да еще пять лет за отягчающие обстоятельства. Вот я и спросил себя: «Мори, разве ссора между двумя педиками — достаточное основание, чтобы отправить этого мальца в тюрьму, где ему на спине нарисуют сиську и будут трахать круглые сутки?» И знаешь, какой я получил ответ?

— Какой же?

— «Мори, я думаю, тебе лучше всего предупредить его и отпустить восвояси». Ты меня понимаешь?

— Разумеется. У тебя доброе сердце.

— Черт подери, — сказал Блум. — Пэрриш ведь не представил нам заявление, как обещал, а Делассандро отказался подписать свое признание и заявил, что он все это выдумал. Поэтому я спросил себя: «Мори, а собственно, где дело-то?» И знаешь, какой я получил ответ? «Нет у тебя никакого дела, Мори».

— Да-а. Ты и отпустил Делассандро на все четыре стороны.

— Да, отпустил, — сказал Блум. — И у нас с тобой этого разговора не было.

— А ты не видел его после убийства?

— Делассандро-то? Он живет в Сан-Франциско. Он не убивал Пэрриша, если ты это имеешь в виду. Я уже тебе говорил, кто убийца, только ты плохо меня слушаешь.

— Я тебя хорошо слушаю, Морис.

— Мы уже говорили, что этот Джонатан вел роскошную жизнь на денежки своего благородного брата из Канзаса…

— Из Индианы.

— Неважно откуда, главное, что у него лопнуло терпение, особенно когда он увидел всех этих выпендривающихся гомиков…

— Кстати, твоих главных свидетелей, Мори.

— Не думай, что прокурора штата это не беспокоит. Но они слышали и видели эту ссору, Мэтью, и это главное. А братец проснулся еще более взбешенным, чем ночью. Священник, который живет по соседству, слышал, перепалка там была, что надо.