След на стекле - Линвуд Баркли

Так что я никогда не шел по следу «Мальтийского сокола»[2] или похищенного плутония. В реальном мире частного сыска речь обычно шла о краденых продуктах, строительных материалах, бензине или автомобилях. А совсем недавно мне довелось разоблачить похитителя саженцев кедра, пропадавших всякий раз, как только владелец дома вкапывал их в своем саду.

Когда кто-то у вас крадет, вы не только желаете вернуть свое добро, но и обязательно хотите выяснить личность вора. Между тем полиция слишком занята и малочисленна, чтобы уделять внимание столь мелким преступлениям. Признаюсь, расследования единичного случая, однократной кражи трудны даже для меня, но если история повторяется по одному сценарию раз за разом и орудует какой-нибудь серийный воришка, я наверняка смогу вам помочь, поскольку располагаю временем и способен спокойно ждать, когда сукин сын снова возьмется за свое черное дело.

Нет, это не работа инженера-ракетчика. Здесь нужно лишь терпеливо сидеть в засаде и не позволять себе заснуть от скуки.

Поиски людей в этом смысле представляли не больше сложностей. Мужья и жены, сыновья и дочери пропадали так же часто, как отбивные и дрова, бензин и «тойоты», хотя, судя по моему опыту, зачастую вещи хотели разыскать гораздо активнее, чем людей. Кто-то угонял ваш пикап, и вы, естественно, стремились его вернуть. Но если однажды вечером домой не являлся ваш муж – вечно пьяный драчливый бабник, – вы могли невольно задаться вопросом, уж не улыбнулась ли вам удача.

Но нам самим в последнее время Фортуна что-то никак не улыбалась.

Я открыл холодильник, достал пиво и вернулся в гостиную, где плюхнулся, как мешок с песком, в кожаное кресло с откидной спинкой. На журнальном столике лежали несколько страниц, вырванных из альбома для рисования, с набросками лица Скотта.

В профиль, в три четверти и анфас, как на фото в паспорте. Рядом с рисунками была разбросана полудюжина заточенных угольных карандашей разной твердости и небольшой сосуд-распылитель фиксирующей жидкости размером с баллончик геля для бритья, какой обычно берут с собой в дорогу. Когда Донна доводила рисунок до стадии, на которой уже не могла продолжать, – а она не завершила ни один, находя в них какие-то дефекты, – то закрепляла изображение фиксатором, чтобы уголь не размазался. Но сохраняла она даже те портреты, на которых, по ее мнению, Скотт совсем не был похож на себя, сберегая на будущее, чтобы потом скопировать хотя бы одну все же удавшуюся черту лица. В комнате стоял запах химиката, и я понял, что она сегодня чуть раньше пользовалась фиксатором. У меня это вещество вызывало удушье.

В этом состояла стратегия выживания Донны. Ей необходимо было рисовать портреты нашего сына. Некоторые по памяти, другие по фотоснимкам. Я находил их по всему дому. Здесь – в кухне, – рядом с кроватью, в ее машине. Один провисел пару дней, прикрепленный скотчем к зеркалу в ванной, и жена рассматривала его, накладывая макияж. Мне казалось, что в том рисунке Донна достигла почти идеального сходства, и она сама, видимо, какое-то время так думала, но потом сняла его и сунула в папку со множеством других отвергнутых вариантов.

– Но ведь рисунок хорош, – сказал я.

– Уши не вышли, – ответила она.

По меркам этих дней, разговор получился более чем продолжительный.

Я сомневался, что ее одержимость желанием создать рисунок, в совершенстве передающий образ нашего сына, была чем-то здоровым и приносила пользу. Как ей самой, так и мне. Если бы Донна с той же страстью, сидя за компьютером, выплескивала свою боль в стихах или воспоминаниях, у меня не возникало бы подобного ощущения. Такой метод примирения с горем стал бы актом более интимным, не затрагивал бы меня прямо, не вовлекал бы до такой степени, хотя она все равно могла бы иногда просить прочитать написанное. Однако наброски портретов безнадежно втягивали меня в порочный круг. От них некуда было деться. Не знаю, помогали ли они Донне, но мне лишь постоянно напоминали о нашей утрате, о жизненном крахе. А тот факт, что столь многие рисунки оставались незавершенными и выходили недостаточно хорошими, особо подчеркивал, насколько глубокими были проблемы самого Скотта.

Естественно, Донне тоже не слишком нравилось, как справляюсь со всем этим я сам.

Я нашел пульт от телевизора под рисунком лица Скотта, на котором один глаз остался не проработанным, почти полностью убрал звук и стал переключать каналы. Они расплодились в невероятном количестве. Программы, целиком посвященные еде, гольфу или комическим сериалам сорокалетней давности. Даже покеру. Люди сидели за столом и играли в карты. Отличный канал! Что еще они придумают? Парчиси[3] в прямом эфире? Я прощелкал двести каналов за пять минут, а потом повторил эту операцию.

Мне было очень трудно хоть на чем-то сосредоточить внимание. Я сам поставил себе диагноз, назвав этот недуг ПТС-ДКВ. Посттравматический синдром дефицита концентрации внимания. Я не мог ни на чем сфокусироваться, потому что сознание постоянно и целиком занимала только одна мысль. Мне удавалось справляться с работой (более или менее), но он всегда присутствовал на заднем плане – этот своего рода белый шум[4].

Наконец я остановил свой выбор на новостях одной из телестудий в Буффало.

Троих жителей ограбили перед винным магазином в Кенморе. В Уэст-Сенеке мужчина натравил своего питбуля на женщину, которой пришлось потом наложить тридцать швов. Владелец собаки заявил полиции, что она «странно посмотрела на пса». В Чиктоуаге имел место случай «обстрела с велосипеда». Крутивший педали мужчина трижды выстрелил в сторону дома, ранив в плечо хозяина, сидевшего на диване в своей гостиной и смотревшего сериал «Все любят Рэймонда». Двоих мужчин срочно доставили в медицинский центр округа Эри после того, как их подстрелили на выходе из бара. Отделение кредитного союза на Мэйн-стрит подверглось ограблению. Неизвестный сунул кассиру записку, утверждая, что вооружен пистолетом, хотя оружия при нем так никто и не заметил. И словно всего этого было мало, полиция Буффало вела поиски троих подростков, которые ударили ножом четырнадцатилетнего мальчишку на задворках одного из домов на Ласаль-авеню, а потом облили бензином и чиркнули спичкой. Парень находился в больнице, еще живой, но никто не мог предсказать, как долго он протянет.

Только за один вечер.

Я выключил телевизор и просмотрел сегодняшний номер «Буффало ньюс», засунутый в плетеную стойку для периодики рядом с креслом. Отдельные тематические разделы газеты Донна куда-то дела днем. На полосе, посвященной новостям из мелких населенных пунктов, окружавших огромный Буффало, я обнаружил статью, обвинявшую нашу местную полицию в излишней жестокости во время проводившегося в августе Гриффонского джазового фестиваля. Тогда несколько парней из другого города устроили драку, прервали концерт и начали красть напитки из пивной палатки, а полицейские из Гриффона, по утверждению автора, не произвели положенных по закону арестов и не выдвинули обвинений. Они запихнули хулиганов в свои машины и отвезли к городской водонапорной башне. А там выбили им достаточное количество зубов, чтобы получилось целое ожерелье.

Мэр Берт Сэндерс заявил, что сделает своим приоритетом дисциплинарные меры в отношении несдержанных охранников порядка, но не получил особой поддержки ни от членов городского совета, ни от добропорядочных жителей Гриффона. Последних не волновало, скольких зубов лишилось иногороднее хулиганье, лишь бы наше тихое местечко ничем не напоминало Буффало.

Мегаполис располагался менее чем в часе езды от нас, но по сравнению с Гриффоном казался подобием другой планеты. Население Гриффона составляло восемь тысяч человек и резко увеличивалось летом. В это время к нам съезжались туристы, чтобы спустить на воду лодки и порыбачить на реке Ниагара, поучаствовать в праздниках вроде упомянутого джазового фестиваля и побродить по мелким сувенирным лавочкам, все еще привлекавшим клиентов, несмотря на мощную конкуренцию со стороны новых торговых центров, заполонивших западную часть штата Нью-Йорк. Всех этих «Косткосов», «Уол-мартов» и «Таргетов».

Сейчас, в конце октября, Гриффон вернулся в свое обычное полусонное состояние. Уровень преступности оставался так низок, что не вызывал беспокойства. Нет, двери своих домов люди привыкли крепко запирать – ищи дураков! – но в городке не имелось ни одного уголка, где страшно было бы оказаться с наступлением темноты. Закрываясь вечером, владельцы магазинов не опускали на витрины тяжелые металлические ставни. В три часа ночи над нашими головами не кружили вертолеты, высвечивая окрестности мощными прожекторами. Но все же ощущение некоторой тревоги присутствовало, объясняясь близостью Буффало, где преступность примерно в три раза превышала средний по стране показатель, а сам город регулярно попадал в список двадцати наиболее опасных для жизни крупных населенных пунктов Америки. Горожане опасались, что в любой момент бесчинствующие орды могут рвануть на север, подобно смертоносным зомби, и положить конец нашему более-менее спокойному существованию.