Могло быть и хуже. Истории знаменитых пациентов и их горе-врачей - Йорг Циттлау

Полностью ошибочный диагноз, непростительно преуменьшающий опасность заболевания! Примечательно, что придворный врач осыпал пациента целым градом медикаментов: шпанские мушки, пиявки, ацетат калия (для лечения насморка), хинная кора (для борьбы с лихорадкой; Шиллер уже достаточно отравил ею свой организм в Мангейме) и корень серпентарии, использовавшийся как противоядие при змеиных укусах. Хушке также использовал смесь рицинового масла и опиумной настойки, бывшую слабительным и болеутоляющим средством. Сложно представить, какую реакцию она должна была вызвать. Шиллер начал от нее бредить. 9 мая 1805 года его страдания наконец прекратились.

Как высокопоставленному медику, доктору Хушке было доверено вскрытие тела Шиллера. Здесь он уже не мог ошибиться, так как «слабые», «воспаленные» и «разрушенные» легкие однозначно указывали на туберкулез. Состояние легких было напрямую связано с перикардитом, одно могло зависеть от другого; почки «лишились своего обычного вида», а о сердце можно было сказать только, что это «пустая сумка» с бесчисленными морщинами. «Можно только удивляться, что при таком состоянии здоровья бедняга прожил так долго», — резюмировал Хушке.

Остается добавить, что тогда не существовало лекарства против туберкулеза. Знаний об этой болезни было еще слишком мало, вокруг нее множились предрассудки, которые культивировались и разносились дальше именитыми врачами. Одним из них был доктор Рене Лаеннек, изобретатель стетоскопа. Он определял туберкулез как дурную судьбу, телесно выражавшуюся в опухоли. Как заметил французский медик, болезнь была хоть и неизлечима, но, к счастью, не заразна. Доктор Лаеннек умер в 1826 году в возрасте сорока пяти лет — от туберкулеза.

Залеченный насмерть: последняя битва Наполеона Бонапарта

«У врачей на совести больше человеческих жизней, чем у генералов». Так говорил солдат, потерявший веру в возможности медицины, — Наполеон Бонапарт. Ему недавно исполнилось сорок, но он уже чувствовал себя стариком. Он пополнел, и едва ли что-то осталось от его бывшей подвижности. Его все чаще мучили спазмы желудка, но сильнее всего он страдал от внезапных приступов усталости.

Перед битвой под Аустерлицем он спал так крепко, что офицерам с огромным трудом удалось его разбудить. В марте 1814 года он еще мог ускользнуть от немецких войск, но кольцо его врагов все теснее смыкалось вокруг Парижа. Граф Лавалетт советовал ему заключить мир — но посреди беседы Наполеон погрузился в глубокий сон. Казалось, что он больше не принимает никакого участия в ходе событий.

Врачи не могли ему помочь. Не справился даже Жан-Николя Корвизар, единственный из лекарей, кому генерал еще доверял. Тот уже однажды его спас: когда в 1809 году Наполеон занял Вену, на затылке у него образовался огромный фурункул, возможно, как следствие постоянно высоко застегнутого воротника шинели. Осматривавший его австрийский придворный врач предложил долгое лечение от опасного «отека мозга». Но об этом Наполеон и слышать не хотел, и потому приказал вызвать доктора Корвизара. Тот наложил на больное место противовоспалительный пластырь, и фурункул был побежден, что для Наполеона стало поводом к высказыванию: «Я не верю в медицину, я верю в Корвизара».

Тем не менее у Наполеона не было оснований не доверять искусству медицины. В молодости он не нуждался в ней, а уже будучи генералом, он мог наблюдать, как проворные хирурги штопали его солдат. И самому ему требовались врачи, лечившие пиявками его геморрой, из-за чего верховая езда оказывалась сущим мучением. Но против сыпного тифа, который выкашивал его армию и привел к поражению в русской кампании 1812 года, медицина была бессильна. Эта болезнь вызывается бактериями, а во времена Наполеона еще не было антибиотиков. Также и против изнурявших Наполеона приступов усталости медицина не имела тогда никаких средств, как, пожалуй, и сейчас не имеет. Бонапарт страдал, скорее всего, не от нарколепсии, «сонной болезни», как часто можно услышать, а попросту оттого, что он слишком мало спал и испытывал сильный стресс. В этом, пожалуй, меньше всего вины его докторов. Мы можем считать его приступы ярости против собственных врачей просто привычкой срываться на всех и вся. Чего же нельзя оставить без внимания, так это обстоятельств его заточения на острове св. Елены.

15 октября 1815 года Наполеон со своей маленькой свитой ступил на землю острова. Ему было сорок шесть, и он уже пережил поражение от англичан и пруссаков при Ватерлоо. Надежда на приют в Англии или Америке не оправдалась. Он был отстранен от дел и изгнан на остров св. Елены, который находился почти в двух тысячах километров к западу от Африки и трех тысячах километров к востоку от Бразилии. Наполеон прибыл на остров в дурном расположении духа. Сама местность приводила в уныние: голый скалистый берег моря вдали от остального мира. Наполеон заявлял, что лучше было бы остаться в Египте, где он оказался незадолго до смены веков. «Тогда я был бы императором всего Востока».

Климат острова был удушающе жарким и влажным, небо покрывали плотные облака, но сквозь них палило солнце. Наполеон был перевезен в Лонгвуд, маленькую ферму с тесными темными комнатами, в которых плесень до потолка покрывала стены, а пол прогнил. Он понимал, что в таких условиях его состояние не улучшится. И действительно, очень скоро у него появились острые проблемы со здоровьем. Один из его спутников отмечал: «Кожа пациента бледная и имеет желтоватую окраску, он жалуется на сильный метеоризм… Император чувствует постоянную тяжесть под ложечкой, не может лежать на левом боку и чувствует жжение в верхней левой части живота».

Врач Наполеона, британец по имени Барри О’Мира, диагностировал начинающееся воспаление печени, возможно как следствие амебиаза, который был нередок на тропическом острове. Однако комендант острова сэр Гудзон Лоу и слышать об этом не хотел. Он бы не возражал, если бы знаменитый пленник «исчез отсюда вследствие продолжительной болезни, которую наши медики могли бы назвать причиной его смерти», как он писал в британское министерство иностранных дел. Но диагноз «воспаление печени» мог нанести урон престижу Британской Империи, поскольку болезнь могли напрямую связать с условиями содержания.

Барри О’Мира так и не смог ничего добиться своими заявлениями об амебиазе и гепатите и был вскоре отозван. Нужна была замена, но на сей раз врач не должен был быть англичанином. 20 сентября 1819 года на остров прибыл доктор Франческо Антоммарки.

Немногословный сорокалетний врач подходил для теперешней работы на единственном основании: он родился на Корсике, как и его пациент. По специальности он был патологоанатомом. Он достаточно быстро осмотрел своего пациента, а потом переехал жить в Джеймстаун, столицу острова св. Елены, и чаще всего оставался там вне досягаемости.

На время Наполеону стало лучше, он даже начал садовничать. Однако в октябре 1820 года последовало новое обострение болезни, и снова причиной были желудок и печень. Наполеон был «бледен как лист бумаги», страдал от адской боли; его рвало кровью. Чтобы вывести дурные соки из организма, Антоммарки ставил ему банки, которые нагревал открытым огнем. К тому же делал он это так неумело, что пациент получил ожоги.

17 марта 1821 года у Наполеона случилось нарушение кровообращения, а его врач в это время сидел в кафе Джеймстауна. К тому моменту, как он пришел, пациент уже оправился и сам. Хотя и ненадолго. 21 марта снова началась сильная рвота, и в этот раз врач уже был на своем месте — и назначил рвотные средства! Это примерно то же самое, что ударить пациента, страдающего от мигрени, кувалдой по голове. Соответствующими были и результаты применения рвотного для Наполеона: он ворочался всю ночь на своей кровати и страдал от жажды. Вдобавок у него началась икота, из-за которой кислота из желудка выплеснулась в рот. Лихорадка и обильное потоотделение еще больше ослабили пациента. Но он снова выжил.

Спутники Наполеона потребовали от коменданта отозвать Антоммарки и найти ему другого медика. Так появился доктор Арчибальд Арнотт, военный врач, для которого повиновение своему коменданту было важнее, чем здоровье пациента. После беглого осмотра и короткого измерения пульса он доложил своему начальнику, что считает Наполеона ипохондриком и предполагает возможность его побега с острова, если найдется корабль. На основании этого заявления сэр Гудзон Лоу усилил караулы. Однако 10 апреля Наполеону стало так плохо, что даже Арнотт вынужден был признать свою ошибку: «Его желудок извергал обратно все, что бы он ни съел. Кажется, силы со все нарастающей быстротой покидали его… Все его тело было холодным». Наполеон понимал, что ему уже ничто не в силах помочь, и продиктовал свое завещание. В нем он указал, что его тело после смерти должно быть вскрыто для выяснения причины смерти. Он выбрал для этой цели доктора Антоммарки, поскольку тот был профессиональным патологоанатомом и урожденным корсиканцем.