С моей-то рожей - Фредерик Дар

Медина схватил белый лист бумаги и сунул мне в лицо.

– А нет ли у вас желания испачкать это чернилами?

Его глаза, почти вылезшие из орбит, горели. Я задумчиво водил кончиками пальцев по гладкой поверхности бумаги и чувствовал, что больше не в силах бороться с искушением. Она действовала на меня, как кровать на обессилевшего человека.

– Итак, вы согласны?

– Да, я принимаю ваше предложение!

Часть II

1

Моя комната было уютной и веселой, как букет полевых цветов. Стены, обтянутые кретоном, и мебель в сельском стиле наводили на мысль о богатых трактирах с вывесками, написанными готическими буквами. Письменный стол располагался у окна. Лампа с рефлектором, папки, чернила, карандаши, стопки чистой бумаги, пишущая машинка. Короче, это было явное приглашение к работе.

Окно выходило в осенний сад. Позолоченные ветви каштанов шумели под ударами ветра и стучали в оконные стекла.

– Вас все здесь устраивает? – озабоченно спросил Медина. Он походил на гостя больше меня, не сняв удобного пальто из верблюжьей шерсти, с моим чемоданом в руках.

– Это самая чудесная комната из всех, где я когда-либо жил...

– Тем лучше...

Медина положил чемодан на кровать и указал на дверь.

– Это ванная комната.

Затем он распахнул платяной шкаф, и я увидел новый халат, висевший на плечиках.

– Вот наряд истинного литератора. Его выбирала Эмма, и я надеюсь, он зам понравится.

Такая любезность обескураживала. Я даже не знал, что ответить.

– Отлично, – сказал Медина, потирая руки, – а теперь поговорим о работе. Я подобрал для вас подходящую рубрику в своей газете.

– Как? Уже?

– Разве я вам не говорил, что являюсь ответственным секретарем в редакции? Нас не удовлетворял малый, который вел телерубрику. Пришлось его выгнать.

Я помрачнел.

– Гм... мне это не слишком нравится!

– Не стоит переживать. Решение о его увольнении было принято давным-давно, задолго до вашего появления. Я сказал главному редактору, что сам займусь телекритикой, пока не найду достойной кандидатуры. Мне показалось весьма интересным это дело...

Он не на шутку разговорился. Бледное лицо с холодными глазами оживилось.

– Телевидение прекрасно тем, что критический анализ его программ можно осуществлять, не выходя из дома. У меня в гостиной прекрасный телевизор. Вы будете выбирать самые неудачные передачи. В конечном счете предметом ваших забот будет лишь проблема выбора.

Я скептически хмыкнул.

– Но я никогда не видел телепередач. Не забывайте, что я вернулся из Испании.

– Тем лучше. Вы будете воспринимать телевидение свежим взглядом, открывая для себя этот вид искусства одновременно с теми, кто им занимается. Не правда ли, потрясающее занятие для человека в вашем положении?

– Возможно, вы правы.

– Для начала моя жена познакомит вас с существующими передачами и их ведущими. Она достаточно глубоко знает эту проблему, так как телевидение является ее единственным развлечением, когда она остается по вечерам одна. А это случается довольно часто...

Когда он ушел, я тотчас же расположился перед телевизором. Новая форма выражения моментально покорила мое сердце. Меня потрясала возможность сидеть в домашнем халате с сигаретой в зубах и одновременно присутствовать на спектакле варьете.

Через некоторое время ко мне присоединилась Эмма. Она устроилась на диване, свернувшись калачиком, как роскошная кошка, и взирала своим спокойным взглядом на волшебный прямоугольник.

– Вам нравится? – бесстрастно спросила она.

– Вы хотите знать, потрясает ли это меня до глубины души?

– Неужели телевидение произвело на вас такое впечатление?

– Разве вы не понимаете, как чудесно иметь возможность по команде вызвать к себе в дом людей и затем прогнать их одним поворотом ручки!

– Эти люди не всегда бывают интересны. Я бы даже сказала, они очень редко бывают интересны.

– Какое это имеет значение, если вы не обязаны терпеть их присутствие. Вы их принимаете или выбрасываете вон, в зависимости от настроения.

Мой энтузиазм забавлял Эмму гораздо больше, чем глупая песенка в исполнении толстого южанина, гримасничающего на экране.

– Если вы будете относиться к телевидению с таким восторгом, то не сможете оценивать передачи критически. Вам следует иметь в виду, что искусство, которое вы только открываете для себя, во Франции уже стало привычным. Люди перестали говорить, что телевидение – удивительное изобретение. Они его приняли и требуют от него определенной отдачи. Это вполне соответствует человеческой натуре.

Я молча слушал ее рассуждения, думая про себя, что Медина не покривил душой, характеризуя свою жену как умную женщину. Поначалу меня шокировала эта пара. Его я находил холодным, весьма неприятным типом, у которого явно отсутствовали столь милые сердцу любой женщины качества: нежность, увлеченность, шарм. Она же, напротив, была прелестной, живой, веселой. Теперь же я понял, что служило в этой паре объединяющим началом: одинаковый тип ума, едкий и холодный. Они оба воспринимали жизнь такой, какой она была, не украшая ее поэзией, как смотрит часовщик через свою лупу на шестеренки часов.

Меня несколько озадачило то, что Медина решился оставить меня наедине со своей молодой женой в пустом доме. До войны я входил в число признанных сердцеедов, к тому же долгое время я вообще был лишен женского общества.

Когда за хозяином дома захлопнулась дверь и несколько минут спустя послышался рев мотора отъезжающей машины, я внезапно ощутил некоторое беспокойство, осознав, что в доме остались только я и Эмма. Впрочем, эта женщина могла спокойно жить бок о бок с посторонним мужчиной, не опасаясь его притязаний. Я знал, что стоит мне осмелиться на какой-либо двусмысленный жест, она ответит таким взглядом, что все мои дальнейшие попытки обольщения покажутся бессмысленными. Абсолютное отсутствие страха служило ей своего рода броней.

– О чем вы задумались? – внезапно спросила она.

– О вас, – честно признался я, пересказав свои мысли.

Эмма слушала меня так, как и должна была слушать подобная женщина мужчину в подобной ситуации, то есть абсолютно спокойно, почти забавляясь. Когда я замолчал, она засмеялась. Я невольно подумал о ее губах, упругих и теплых. Устыдившись своих мыслей, я отвел глаза от очаровательного лица.

– Вы, оказывается, тонкий психолог, месье Руа. Я действительно вас не боюсь, как, впрочем, и других мужчин. Просто я абсолютно равнодушна к мужскому полу.

Видя мое изумленное лицо, она вновь засмеялась.

– Успокойтесь, это вовсе не означает, что я испытываю склонность к женщинам. Все дело в том, что я люблю только саму себя. Я единственное существо, в ком я могу быть более или менее уверена. Вы меня понимаете?

– Но тогда для чего вы вышли замуж?

– Потому что ненавижу одиночество и не имею ни малейшего желания работать. Фернан умный парень. У него неплохое положение, и оно будет с каждым днем улучшаться, так как он карьерист. Кроме того, мой муж обещал, что не будет настаивать на ребенке. О чем же еще можно мечтать? Идеальный спутник жизни!

– Но вы чудовищная эгоистка, Эмма!

– И горжусь этим. Жизнь слишком коротка, чтобы не быть эгоисткой. Такой уж я уродилась.

Ее слова обескураживали. Женщина казалась одинокой, совершенно одинокой. Она жила в своем собственном мирке, словно закованная в панцирь черепаха. Мне представлялась довольно печальной такая жизнь, но Эмма, видимо, была счастлива.

– Сколько вам лет, месье Руа?

– Не обращайтесь ко мне так. Мне всего лишь сорок четыре года. Хотя по-настоящему у меня нет возраста.

– Вы жалеете о своем прежнем лице?

– Еще как! В нем не было ничего особенного, но я к нему привык.

– Привыкнете и к этому.

– Вряд ли.

– Наверное, это странное ощущение – жить под маской?

– Очень странное!

Мы замолчали, уставившись на экран. Показывали весьма нудную пьесу, претендующую на произведение для избранных. В ней было много нарочитости, скудоумных рассуждений с претензией на философские откровения. Главный герой, бесцветный первый любовник, изо всех сил напускающий на себя грусть, казалось, завяз в авторском тексте, как в смоле. Он из кожи вон лез, чтобы придать своим нелепым репликам хоть какое-то подобие правды. Его попытки выглядеть "посвященным" были нелепы и смешны.

– Эта пьеса предоставляет вам блестящую возможность отвести душу, не так ли? – спросила Эмма. – Легкая добыча для вашего пера! Отличное упражнение для отработки стиля.

Эмма явно втягивала меня в игру. Как только на экране мелькнуло слово "Конец", я поднялся.

– Ну что же. Надо ковать железо, пока оно горячо.

Оставив Эмму смотреть матч по американской вольной борьбе, я отправился к себе, чтобы вступить в состязание иного рода. Предстояло узнать, в каком состоянии пребывает мой писательский дар, не ослабел ли? Посетит ли меня вдохновение? Напомню еще раз, я немало перевел бумаги в изгнании, но никогда не касался современных тем. А ведь именно сиюминутная ситуация является предметом внимания памфлетиста.