Умоляй, ведьма. Часть 2 - Лайм Сильвия

– Какая разница? Даже если ты не лишила меня этой части души, ее забрал Лашкарахест.

Горгулья медленно моргнула, хрустя веками.

– Лашкарахест высасывает то, до чего может добраться, – проговорила она негромко, – а затем отравляет тебя своим ядом, способным проникнуть в самую душу.

Услышав эти слова, Дрейгон невольно вздрогнул. Он лишь на миг прикрыл веки, но тут вспомнил события пятнадцатилетней давности так, словно они произошли вчера.

Нестерпимая, чудовищная боль в сердце. Огонь, сжигающий внутренности, привкус пепла во рту. И огромный паук, вонзающий свои жвалы в его тело и выпускающий свой яд прямо в его кровь…

– В тебе его отрава, и пока она там, внутри твоих костей, мышц, мозга и даже мыслей, ты мало чем отличаешься от Трясинных пауков, – говорила горгулья. – Но Огонь отравить нельзя.

– Что это значит? – нахмурился Дрейгон, а затем в его глазах вдруг блеснуло осознание. Он приподнял бровь, вопросительно глядя на собеседницу, и вдруг откинул голову назад и громко расхохотался. – Ты хочешь сказать, что раз моя способность любить превращена в Искру Огня, то эту способность Лашкарахест не смог отравить?

Хьельгвирана молчала, продолжая глядеть на черного колдуна, который последние пятнадцать лет смеялся невероятно редко.

– Это чушь, – вдруг резко успокоившись, бросил Дрейгон, наклонившись опасно близко к демону Рока. – Потому что, каким бы мерзким существом ни был отец Трясинных пауков, он все же забрал мою любовь к Кларетте. Любовь, из-за которой я едва не сгорел заживо. Если бы не он, то благодаря твоему подарку, – принц коснулся сердца, в котором давно было пусто, – меня уже не было бы в живых. Иначе почему, по-твоему, я ничего не чувствую к Кларетте?

Это должен был быть шах и мат. Но неожиданно горгулья снова покачала головой.

– Потому что твоя любовь к этой женщине давно умерла, – прозвучал хриплый голос статуи. – Лашкарахест помогает лишь на время. С годами все чувства возвращаются, и чем они сильнее, тем быстрее его яд перестает действовать. Разница лишь в том, что иногда на восстановление может потребоваться четверть века… или половина. А то и гораздо больше. Но с любовью это не работает! Особенно с любовью, которая горит Искрой Огня. Тебе давно наплевать на Кларетту, а твоя способность любить жива и только и ждет того, чтобы стряхнуть с себя остатки яда.

Дрейгон сжал губы. Ему определенно не слишком нравилось то, что он слышал.

– И к чему же ты клонишь, Хелли? – негромко проговорил он, краем глаза замечая, что луна клонится к горизонту. Небо еще было непроглядно-темным, но рассвет становился все ближе. А значит, у него осталось не так много времени.

Горгулья же повернула голову вперед и начала медленно, но окончательно застывать, словно считала их разговор подходящим к концу. И только ее рот еще двигался:

– Ты все еще можешь влюбиться, Антрацитовый принц. И когда ты это сделаешь, яд Лашкарахеста начнет терять свою силу во всем твоем теле. Ты освободишься от всех цепей. Снова будешь свободен…

– Какого дракона, Хьельгвирана? Если я влюблюсь вновь, с твоей Искрой в груди я сгорю! Более дурацкого совета ты дать мне не могла, клянусь своими проклятыми перьями!

Он стиснул зубы, глядя на кончики пальцев, ногти на которых уже начинали поблескивать медью.

Утро было все ближе.

Затем он вновь посмотрел на горгулью и понял, что та ему уже не ответит. Она снова обратилась в камень. И хотя колдун и знал, что дух демона Огня наверняка где-то неподалеку, было ясно, что она вряд ли вернется. Хьельгвирана всегда была очень гордой горгульей.

И, как и все женщины, любила оставлять за собой последнее слово.

– Вот же… – прошипел Дрейгон, сжимая ладонь в кулак.

Ногти чуть впились в кожу, но колдун не обратил внимания. Он ужасно злился.

На Хьельгвирану – за то, что дает какие-то детские и наивные советы.

На Искру Огня у себя в груди – за то, что она слишком нужна ему.

На себя – за то, что так долго не может найти способ освободиться от всех оков.

Как слабак…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Однажды он уже позволил себе слабость. Одна ошибка – и он проиграл, едва не погибнув.

Теперь следовало найти выход из всех ловушек, в которые он угодил по воле Рока. Это было непросто! А старая подруга не пожелала предложить ему ничего лучшего, чем сгореть.

Влюбиться! Он должен влюбиться!

И в кого, интересно? Может быть, в недоведьму, которая имела наглость привязать его кровавым договором?

Дрейгон снова материализовал в воздухе призрачную цепочку, связывающую его с Мартеллой Довилье, и проследил взглядом ее конец, уходящий за шторы.

И если Хьельгвирана не подразумевала себя в качестве любовной цели, то, судя по всему, она имела в виду именно Мартеллу.

– Даже если бы я вдруг решил влюбиться и сгореть заживо, эту недоведьму выбрал бы в последнюю очередь, – бросил он сквозь зубы, сжав цепь рукой.

Впрочем… хотя брови и сошлись на переносице, привычной злости в его словах не было.

А затем его лицо вдруг озарилось какой-то мрачной мыслью, губы изогнулись в усмешке. Он резко развернулся и двинулся прочь с балкона, направляясь в одну из своих комнат. А именно – ту, которая делила стену с покоями Мартеллы.

Почти во всю ширину стены расположился высокий, до самого потолка, деревянный шкаф, инкрустированный малахитом. В нем было не меньше пяти дверей, десятка ящичков и столько же ниш, заполненных книгами и свитками.

Дрейгон невозмутимо подошел к одной из дверей, провел рукой вдоль замка, и в тот же миг щели изнутри шкафа полыхнули зеленью. Тут же из ниоткуда появился темный проход, внутрь которого и вошел хозяин замка, а через мгновение точно такой же шкаф открылся со стороны покоев его гостьи…

Мартеллы Довилье… неинициированной ведьмы, которая в это время находилась в ванной и понятия не имела, что в ее комнате появился кое-кто чужой.

Дрейгон не спеша прошелся по комнате, расположение и убранство которой знал наизусть, невозмутимо осмотрелся по сторонам в поисках своей «хозяйки», ничуть не беспокоясь о том, что, скорее всего, смутил бы бедняжку неожиданным появлением.

Впрочем, колдун чувствовал, что именно в этой комнате Мартеллы нет. Цепь, которая связывала их невидимой, но крепкой нитью, подсказывала ему почти в точности то место, где находится девушка. Более того, даже иногда он мог чувствовать по этой цепи ее собственные эмоции.

Это было странно. Нечто новое для Антрацитового принца – так глубоко проникать в чужое сердце. Впрочем, колдун не сказал бы, что его это тяготило. Когда собственных чувств почти не осталось, очень интересно ощутить хотя бы чужие.

Дрейгон не признавался в этом самому себе, но ему нравилась эта связь. Благодаря ей он впервые за пятнадцать лет ощутил себя по-настоящему живым.

Не иссушенным почти до основания куском дерева, который вечность не касался корнями ни плодородной земли, ни прохладной воды.

Рядом с Мартеллой, которая никогда не скупилась на ответные эмоции, в черной пустыне Дрейгона Ранвидаль впервые за полтора десятилетия шел дождь.

Впрочем, это не мешало колдуну нарочно бесить девушку, злить ее и выводить из себя. А может, как раз это ему и нравилось – ведь тогда он еще ярче чувствовал.

Ну и нельзя забывать о том, что ему было тяжело простить факт собственного рабского положения. Пусть Дрейгон прекрасно знал, что у Мартеллы ее первое в жизни настоящее колдовство получилось совершенно случайно и фактически она вообще слабо понимала, что делает, он, как строгий учитель, считал, что нерадивых учеников следует хорошенько наказывать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Особенно если наказывать так интересно…

Неторопливо подойдя к ванной комнате, Антрацитовый принц замер. Он опустил голову, прислушиваясь к тому, что творилось внутри помещения.

Внутри него самого…

А затем просто взялся за ручку двери и дернул на себя.

Ванная комната обдала его потоком теплого воздуха, и Дрейгон шагнул внутрь.