Останься живым - Сергей Наумов

– Где же вы?.. – задохнулся Седой, готовый расцеловать немца за такой подарок.

Старик усмехнулся. Глаза, которые он близоруко щурил во время разговора, теперь широко открылись и поблескивали хитрецой, отражая в зрачках качнувшийся багрово-медный листок пламени в плошке.

– Я купил все это у сапера, работавшего здесь. Отдал, можно сказать, целое состояние – тысячу марок и два перно в придачу. Парень был молодой и любил выпить.

Седой плохо слушал Гросса. Он смотрел на миноискатель и чувствовал себя так, словно ему второй раз подарили жизнь. Теперь нужно действовать. Обстановка подсказала Седому простую и дерзкую мысль – разминировать часть минного поля, добраться до бункера и заминировать единственный проход немецкими же минами.

Гросс понял разведчика с полуслова и быстро нарисовал план, где бункер был помечен крестом.

– У края овражка одинокая яблоня, вы ее увидите и в темноте – она сейчас цветет... От нее начинается минное поле, сразу влево. На вышках два прожектора. Они включаются с интервалом в десять минут... – Старика снова забил кашель. – Мне сказали, что будет десант... Это правда?

– Возможно, – сказал Седой. – Рота отчаянных парней с неба не помешала бы. А пока нужен крепкий мешок для мин.

– Мы найдем это скоро. – Гросс улыбнулся одними губами и ловко достал из ящика стола второй стакан. Он разлил вино поровну, поднял свой стакан и чуть торжественно сказал: – Смерть фашизму!

– За тебя, товарищ Гросс, – просто сказал Седой и чуть отхлебнул из стакана.

Путь от дома до овражка разведчик преодолел быстро, шел в полный рост, надежно охраняемый темнотой. Овражек, поросший густым кустарником, пришлось преодолевать по-пластунски – сюда доставал луч прожектора.

Седой полз, выставив вперед миноискатель, застывая неподвижным взгорком при каждом всплеске света. А вот и белое пламя яблоньки. Сейчас влево и наискось, через поле, прощупывая каждый метр.

Седой осторожно перемещал рамку миноискателя над прошлогодней стерней, вводил в землю щуп и слушал. Если в наушниках прекращался тонкий, похожий на комариный писк, он приступал к самой опасной части работы – разгребал над миной землю и выворачивал взрыватель. Мины он складывал в мешок. За два часа набрал всего десять штук. Дальше путь оказался свободным.

"Десять противопехоток на всякий случай – не похоже на аккуратистов немцев, – думал Седой. – А может быть, у них больше не было мин?"

Прожектор, как лезвие бритвы, срезал спасительный мрак и холодил сердце.

До бункера оставалось метров триста. И вдруг призрачный свет пролился на землю сверху. Разошлись облака, и в просвет скользнул тусклый серебристый диск.

Седой перевернулся на спину, давая отдохнуть затекшим от напряжения рукам и шее, – все равно двигаться сейчас было нельзя.

Луна, пришитая к темному пологу ветхой ниткой Медведицы, казалось, раскачивалась, готовая вот-вот сорваться с небосвода.

Седой догадался: пришла усталость, это она закачала его. Сейчас не хватало только уснуть.

Там, в ночи, – спящие поля и большие цветущие яблони, реки, освобожденные ото льда и еще закованные лед, горы, робко ждущие солнца. Там, далеко на востоке, – окна домов со следами светомаскировки, сон миллионов людей и вечный сон солдат в братских могилах. Там его Родина, измученная и прекрасная.

Здесь – притаившиеся жилища и холод близкого опустошения. Пронзительно-яркие глаза машин, ползущих в смерть, как загнанные звери.

Седой остро ощутил одиночество. Сердце заколотилось быстро и больно. Чувство обиды, что придется умереть в день, когда кончается война, перехватило горло.

Что же ты, Букреев? Послал меня умирать среди чужих полей. Ведь столько смертей ходило надо мной, а ты послал испытывать судьбу еще раз. А мне ведь, Букреев, еще род свой продолжить надо, землю свою увидеть, памятник ребятам, погибшим на границе, изладить. Что же ты, Букреев?.. Пора выбрасывать десант... Десант в район плотины.

Эта мысль уплывала, растворялась в тумане, постепенно превращаясь в сон, в который трудно поверить. Сознание застлал сумрак дремоты.

"Останься живым..." – услышал вдруг Седой и открыл глаза. Усталость всей войны все-таки укачала его. Он привык к грохоту передовой, бомбежкам, лязгу и крику; здесь же, в ухоженных аккуратных полях, было тихо. Спокойствие разбуженной теплом земли поднималось к Седому сотнями запахов, обостренных ночным сыроватым воздухом. В полях кто-то всхлипывал. Тонко кричала птица. Свистели крылья. Птицы не спали. Должно быть, кто-то разорил их гнезда.

Луны не было видно. Ее снова спрятали облака. Над землей повис туманец, словно сверху опустили белесый занавес. Скоро рассвет. Нужно торопиться.

Триста метров, отделявших его от бункера, показались Седому долгими, изматывающими километрами пути. Миноискатель то и дело натыкался на мины. Теперь разведчик не просто обходил их, он искал проход между смертями, закованными в металлические корпуса.

Посветлело. Но и туман стал гуще, затрудняя видимость.

Тропу – проход к бункеру Седой узнал по редким красным вешкам. Разведчик сбросил ранец, снял наушники, отложил миноискатель и щуп, достал из мешка короткую лопатку. Хотел закопать инструменты, чтобы эсэсовцы не смогли воспользоваться ими, но потом раздумал и просто разбросал их в разные стороны на минном поле. Так было надежнее.

В мешке – одиннадцать мин. Три из них разведчик поставил у самого бункера, остальные на тропе, продвигаясь прямо к сторожевым вышкам, мелькавшим иногда сквозь редеющие клубы тумана.

Это было нехитрое дело – ставить мины, но у Седого от смертельной усталости дрожали руки, когда он закреплял в железный корпус противопехотки вывернутый накануне взрыватель.

Последнюю мину Седой решил замаскировать у самой кромки плотины, где тропа-проход круто поворачивала в сторону. Он положил мину за пазуху и неспешно двинулся по тропе, осторожно прислушиваясь к звукам проснувшегося мира, ища в них стук шагов или шорох дыхания.

– Руки вверх! Повернись!

Голос словно упал с неба.

Седой остановился, вскинул руки и повернулся лицом к бункеру.

Сбоку зашуршали кусты, и кто-то легко и бесшумно прыгнул на тропу и встал за спиной разведчика.

"Вот и последняя рукопашная", – мелькнула мысль.

И другая мысль, острая, бьющая в самое сердце: "Он видел, как я ставил мины, и срочно вызовет саперов. Тогда все было напрасно".

– Тебе придется проделать работу наоборот... Разминировать проход...

Вкрадчивый, тихий голос. Маленькая отсрочка? Наверное, он боится, что их саперы могут не успеть... Нужно только не двигаться. Тогда он приблизится.

– Шевелись!..