Рабочий-большевик в подполье - Александр Карпович Петров

Заканчивая зимний период и переходя к летней, более слабой работе, мы решили устроить маевку (1893 год). Достали лодки, и множество молодежи и рабочих выехали на острова рано утром с лозунгами: «8-часовой рабочий день!», «Свобода слова, стачек, собраний!», «Долой самодержавие!»[21]

Жандармы прослышали о маевке и что было много лодок от Петровых. Тот самый жандарм, что заходил к отцу раньше, явился вечером к нам. Мы с братом, усталые, уже спали на полу, а он, шагая через нас, допытывал отца:

— Я слышал, что какой-то Петров давал лодки рабочим, не ты ли?

Отец же мой не мог допустить и мысли, чтобы мы взяли лодки у него без спросу (лодки были чужие, чиновников), и потому в простоте душевной сказал:

— Тут есть конторщик Петров, может быть, у него.

Жандармы бросились туда и, конечно, ничего не нашли. Однако помнится, некоторых рабочих преследовали до самых домов. Участники маевки помнили ее весь год и, встречаясь, обменивались впечатлениями.

Движение в эту зиму приняло широкие размеры, мы со Стопани ложились не раньше двух часов ночи и уже в семь—восемь были на ногах. На лето А. М. счел более разумным уехать на дачу, чтобы замести следы, а я снова поступил на завод, где и проработал все лето. Мы договорились с А. М., что мне лучше поступить на поденную работу, чтобы не терять связи с фабриками и заводами, а иметь возможность, смотря по надобности, переходить с одного места на другое. За «нерабочие дни» А. М. предложил мне возместить из денег организации. По его же предложению в середине лета я ездил на месяц в имение его матери «Муратово», чтобы усыпить бдительность жандармов. Мы знали, что за мной следят. Казанская жандармерия воспользовалась очень опытным сыщиком, учителем А. Н. Соловьевым, который усиленно следил за учениками. Под видом дружеских отношений, сближения, тот то устраивал экскурсии на завод, то заходил случайно к нам на квартиры: ко мне, к Г. С. Кондрашову и Богумелю, но ничего у нас не находил. Зайдя как-то «с купанья» к Семенову, он как раз и застал его за переписыванием «Коммунистического манифеста». Однако тот нашелся и объяснил, что рукопись эта случайно попала ему в «Очерках политической экономии», купленных им на базаре. Соловьев взял с него честное слово, что он сожжет ее, но Семенов, конечно, переписал, как всегда, и передал нам. Жандармам же об этом случае стало известно, и они усилили слежку.

В это лето особое внимание было уделено организации женского кружка среди работниц фабрики Алафузова. В кружке приняли участие сестра Бурцева, родственница Табейкина и жены других активных рабочих[22]. Этот центральный кружок работниц являлся как бы ситом, через которое отсеивалась более культурная часть работниц фабрики. Внешне члены кружка приняли культурный вид: появились соответствующие блузки, очки, стриженые волосы, и кружок задавал тон «под курсистку» работницам- ткачихам. Прилив в этот кружок женской молодежи был большой, тем более что многие активные рабочие присматривали в кружке себе подруг жизни. Работа и жизнь в кружке кипела. Программа кружка была общеобразовательная и благодаря соревнованию работниц с молодыми рабочими, которых они хотели догнать в знаниях, выполнялась успешно. Рабочие же, в свою очередь, стремились познакомиться с теми вопросами, которые интересовали женщин. Происходил живой обмен мнений, споры и оживленная умственная работа. Нередко в кружок проникали слухи, что какой-нибудь молодой рабочий делал предложение курсистке из тех, которые были связаны с рабочими; она, конечно, прямо не отказывала и обещала «подумать».

В это же лето (1893 год) создали мусульманский кружок. Но придать активный характер ему не удавалось... Много труда нужно было положить на обработку членов кружка: татарской литературы совсем не было, русский язык плохо понимали. Главари его (Зариф Галеев и др.) собирались переводить «Коммунистический манифест» на татарский язык[23].

В это время создался еврейский кружок, где вел работу И. Богумель. Состоял он из сапожников, портных и других ремесленников г. Казани. Недостатка в руководителях не было, так как еврейская учащаяся молодежь оказалась очень отзывчивой. В этом кружке поднимались вопросы рабочего движения в общеказанском масштабе.

Движение в Казани росло вширь и вглубь. Активные руководители из рабочих стали задумываться, во что оно может вылиться. Так как не было партийного руководства, не было точного организационного плана, то приходилось в личных беседах, спорах и т. д. выяснять мнения о судьбах движения. Так, помню беседу с товарищем детства, сыном сторожа завода Крестовникова, Есюниным. Идя вокруг колоссального завода, который нам было впору обойти в день, мы чувствовали, что капитал так же крепок и могуч, как эта стена, и все же сознание наше настолько выросло, что мы задумывались о рабочем движении в России. Есюнин пессимистически смотрел на руководство и роль интеллигенции в рабочем движении. Он говорил: «Освобождение рабочих — дело самих рабочих» — и искал выхода, где достать средства для дальнейшей работы. «Без материальных средств, — говорил он, — наше движение замрет само собой, без преследования жандармов. Смотри, Саша, здесь в Казани имеется большая организация, а у нас нет ни литературы достаточно, ни денег для содержания работников. Вот я мог бы всецело отдаться революционной работе, но кто будет меня содержать?».

И у него в голове вырастала своя система под влиянием чтения о Роберте Оуэне[24].

— Не лучше ли, Саша, нам, даровитым и активным рабочим, тайно заняться созданием капитала, стать во главе фабрик-объединений и, постепенно организовывая своих рабочих в сильную и крепкую армию, сделаться сильными их поддержкой и проводить свою линию?

— Лучше быть эксплуатируемым, чем эксплуататором, — возразил я. — Ведь мы знаем и Маркса и Лассаля[25], мы знаем германскую социал-демократическую партию. Вот то же нужно и нам. Нужно организовать рабочих по всей Волге — от Твери до Астрахани.

Он согласился со мной.

Беседовал я и с другими товарищами — А. Бурцевым, Тихоновым, Осиповым, которые позже действительно оказались в разных волжских городах — Ярославле, Нижнем, Астрахани.

В конце лета работа по организации, агитации и пропаганде приняла планомерный характер. Собрания происходили в один определенный день — по воскресеньям; группы в 20—30 человек на квартире у меня, у Табейкина, Сапожникова, Бурцева, Есюнина, Тихонова, Кондрашова, И. Богумеля и А. Семенова.

У меня собирались активные рабочие, обсуждались планы по организации, по распределению нелегальной литературы, кому давать переписывать нелегальные рукописи, характеристики руководителей кружков, степень их надежности, в какой кружок кого