Были, не были (сборник) - Элеонора Татаринцева

Еще обжигали желанием огнеметные встречи где-то на чужой территории зеленеющих скверов, пустынных привокзальных улиц. Но уже сквозила горечь во вкусе губ. Предчувствие разочарований преследовало эту несостоявшуюся пару. Продуваемые всеми ветрами виадуки возносили их на своих горбах подальше от городской смуты, над огнями, над суетой людской толпы, над проходящими поездами, идущими каждый своей дорогой. Их дороги шли кругами, постоянно возвращаясь в исходную точку.

Городской парк представлял собой оставленный нетронутым кусок тайги, родственный заповедным скалам на другом берегу. Суровый Енисей нес стремительную волну, легко ударяя ею в деревянные мостки. Отсюда далеким казался город с его чужими домами и чужими судьбами. Мишаня уводил свою подругу подальше от любопытных глаз, но нигде не находил радости. Оба прекрасно понимали, что судьба играет не на их территории и не в их пользу, но не могли преодолеть невыносимую силу тяготения друг к другу.

«Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…»

Они и несли всякую чушь, совсем не прекрасную. В этой фазе отношений преобладал надрыв. Раздражало буквально все: холодный ветер, луна, нестерпимым сиянием режущая глаза, девчачий смех со стороны парка…

– Дешевки! – презрительно выплюнул он свою злость.

Галину обожгло это оскорбление, пусть и в чужой адрес, пусть и необоснованное, но тем более, зачем?! Сквозь презрительный прицел чужого равнодушия выстрел вполне может выбрать и ее направление. Да знаешь ли ты, правильный, когда мы, бабы, плачем, а когда смеемся, что за этим прячется?

– Я из той же породы, верно? Бей уж заодно!

– Ты не такая!

– Ой, ли! Как судить…

И, правда, как? По признаку собственности? Но ведь необъективно. Что я наделал? Поспешно:

– Ты не представляешь, что для меня значишь. Я на все способен, чтобы доказать тебе свою любовь… Хочешь, Енисей переплыву!

Гордость взбрыкнула, ударила копытом. Грива по ветру плещется. А спутница его маленькая, жалкая такая, но задачу завернула покруче.

– Смог бы перед женщиной в знак почтения встать на колени. Хотя, может, я этого и не заслуживаю…

Дернулся, как от пощечины. Высокомерно набычил шею, но медленно согнулся в поклоне. А колени, как в замедленной съемке двинулись вниз и рухнули в юную траву у самых ее ног. Галина охнула, вместо торжества получив только отражение его уязвленной гордости. Склонившись, лихорадочно принялась целовать лохматую голову, попутно силясь поднять хоть за уши.

– Встань! Да, встань же, наконец! Я не хотела…

Мудрый Енисей плескался в берега, да вдали синела заповедная гора Токмак. Больше свидетелей не было. И никогда в жизни Михаил не повторил подобное. Ни перед одной из женщин. Галина была единственной. Была в ней какая-то власть, ради которой и Енисей не страшно было переплыть…

– Ну, чем тебе еще доказать, что люблю?!

Только башмаки скинул и в воду. Она кинулась, повисла на плечах, повизгивая, как преданная собачка, но уломала все же, вытащила, уже по колено мокрого, взъерошенного. Потом сушились у костра, смеялись, любились, как умели, откровенно и жарко. И проклюнувшаяся жизнь внутри нее радостно трепетала, впитывая токи этой любви. Потом тайком пробирались в общежитие по крыше и через открытое окно комнаты парней. Те очень честно делали вид, что спали.

О ее беременности ему не дано было узнать. Он резко изменил поведение, устав от надрывов и двусмысленности. Достали смешки парней:

– С тобой крутится тут, а на выходные мужа ублажать ездит!

Что ж, в этом тоже была правда. И в один «прекрасный момент» он привел в гости в общежитие девчонку, с которой сознательно познакомился недавно. Просто так, напоказ!

Вольному – воля! А рабу – кнут! Перетерпела, переплакала и, в который уже раз, взяла судьбу в свои руки. Свое квалификационное свидетельство получила с отличием и – в дорогу. Он тоже. На том же поезде. В том же направлении. Но в разных вагонах.

Долго ему еще потом помнились эти два часа до ее станции, где всей кожей чувствовал ее присутствие в соседнем вагоне… А она все ждала, все надеялась, что подойдет. Хотя бы проститься… Не случилось!

Ее встречали. Все тот же, законный, с сынишкой на руках. Мишаня стоял в тамбуре и сверху наблюдал. Она схватила малыша, обняла и повернулась лицом к вагону. Их глаза на мгновение встретились, ничего не успев передать вслед. Поезд пошел дальше.

Парнишка встрепенулся, поправил рюкзак и направился к выходу на перрон. Мимоходом покосился на странного мужика, пялившегося на него с соседней скамьи. Что-то в облике его казалось знакомым, хотя, вряд ли! Нет у него в этом транзитном городе знакомцев и быть не может. Отслужив срочную в в/ч славного города Абакана, он возвращался в свой родной волжский городок, где ждали его мама и старший брат и где он сам родился двадцать лет тому назад.

И нет ему никакого дела до странного мужика из дремучей тайги, кряжистого и заросшего, как старый кедр. И пусть он даже кого-то ему напоминает, это не повод для беспокойства! Тем более что больше они никогда и не встретятся.

Правильно! Они и не встретились. Михаил прибыл благополучно на свою малую станцию, где работал бригадиром путейцев и жил размеренной семейной жизнью. Вел хозяйство, сажал огород, растил трех дочек и ничего, и никогда так и не узнал о пареньке, так похожем на него в юности.

Фотографическая память

Санька терпеть не мог это зеркало. Старинное (или просто старое), доставшееся в наследство еще от тетки, а той, в свою очередь, еще аж от каких-то родственников!.. В общем, в глазах Саньки столь древний образ зеркала вовсе не прибавлял к нему почтительности. Оно (зеркало) платило мальчишке той же монетой. И даже не притворялось равнодушным, как и полагалось бы любому предмету обихода. Нет же, сознательно издевалось – нарочито сплющивало и без того щуплую фигурку мальчика. А на лицо, только еще подступающее к прыщеватому возрасту, накладывало тени и пятна, издевательски подчеркивая недостатки. И единственное, что заставляло Саньку время от времени изучать свое отражение, – попытка найти хоть какое-то сходство с человеком, давно исчезнувшим из его жизни.

Не получалось… Оставалось только в который раз скорчить рожу самому себе, нелюбимому, и отвернуться. Дела ждали…

Матери дома уже не было – дворники встают рано. Впрочем, это не являлось проблемой для сына. Он уже давно был самостоятельным. Завтрак тоже не проблема: нормально – макароны отварить с сахаром и маслом за милую душу! Можно гренки поджарить из слегка постаревшего хлеба. А если толстопузый холодильник расщедрится на продукты, то и яичницу сварганить. Да мало ли еще что! Руки есть, голова работает…

Сготовил с расчетом на двоих. Мать забежит в перерыве между уличными работами и мытьем подъездов в соседнем доме. К тому времени, когда Санька возвратится из школы, она снова где-нибудь чем-нибудь будет промышлять. Может, семечками пойдет торговать на угол, может, пустые бутылки собирать по скверам и возле ларьков. А что? Тоже хлеб, если постараться! Это она так пыталась вдолбить сыну, что каждый труд достоин уважения. И мать надо уважать только за то, что она – мать! А сын ее стыдился. Серая мышка – невзрачная, ворчливая. Она еще не подошла к своему 35-летнему рубежу, а выглядела на все 45. Выдохлась, так и не надышавшись.

Был в ее жизни яркий послешкольный период, когда с наивной радостью первооткрывателя ринулась она в областной центр поступать в институт на геологический факультет. Почему геологический? Да просто поманили в свое время яркой романтикой дорог студенты – практиканты, квартировавшие в их дому. Она тогда влюбилась во всех сразу и в каждого по отдельности. И, смело отряхнув с ног пыль родной деревни, после выпускного отправилась покорять город. Закружилась в вихре влюбленности вместе с одним из абитуриентов – это у нее лучше получилось, чем сдача экзаменов! Срезавшись, домой не вернулась. Повезло, что родная тетка, одиноко проживающая в этом самом городе в крохотной «двушке», взяла на себя заботу о непутевой племяннице. А позже приютила и, так называемого, «мужа». Павел, в отличие от Полины, легко поступил, легко учился, легко пошел в «примаки». Он вообще все делал легко. Так же и отцом стал, не задумываясь. Полине роль юной матери как-то не пришлась по душе. Хлопотно и скучно. Опять-таки выручила тетка. «Хоть на старости лет еще понянчу!» – решила она и честно свое решение выполнила. Как сумела. Осталась она в Санькиной памяти лишь запахами: сладкого молочного супа, который малыш любил вопреки всем детским правилам, ароматом свежеиспеченных пирогов с капустой или тыквой. А еще она очень вкусно варила варенье из шиповника. Все эти лакомства остались далеко в Санькином прошлом, так же как и сама добрая старая фея без особых примет.

Мать в поисках работы перебрала весь простейший круг востребованных профессий: почтальон, дворник, продавец в газетном, а потом и в пивном ларьке. Все они недорого стоили и только в комплекте дуг с другом могли обеспечить хоть какой-то прожиточный минимум. Иногда что-то подбрасывали родители Павла. А тот учился, брался за любое дело шумно, азартно. Если нужда заставляла, мог и грузчиком подработать. Но когда начиналась полевая практика, Павел особенно радовался. Еще бы! Возникала возможность распроститься подобру-поздорову с этой тесной, пропахшей нищетой и детским бельем квартиркой, и хотя бы на время окунуться в веселый молодежный быт палаточного общежития.