Тевтонка - Октавия Колотилина

Ну конечно! На марше — это совсем другое дело, можно и после вечерней молитвы есть. Прочитав три раза «Отче наш», Грета вгрызлась в мякушку.

Мм, наконец-то еда!

Бочка с водой стояла тут же; отхлебнув полковшика, Грета почувствовала, как от верха живота по всему телу разбегаются искры. Теперь бы завалиться поспать…

Хлеб лучше есть поосторожней: в прошлый раз попался молочный зуб, а весной Поль выудил из лепёшки наконечник стрелы. Волокнистое мясо восхитительно пахло бульоном, но вот-вот наступит пятница, пост. Фед поуговаривал для порядка — и сам расправился с говядиной. Потом выпятил назидательно губы:

— На пустое нутро плохо в бой идти. И с привидениями встречаться, к коим мы скоро полезем. Ты вот грамотей, Генрих, а не знаешь, что под замком духов злых — как семян в подсолнечнике. Зачем ты комтуру сказал нас туда гнать?

— Какие ещё духи, — махнула рукой Грета. — Черти от креста бегут.

— Да? Вот фон Шеллок тоже так думал. Он без слуг ехал в крепость Рагнету и решил сократить путь по жмудскому болоту. Вечерело, туман поднимался. И тут смотрит — ползёт что-то, лапки паучьи, само зелёное, круглое, тина висит. Пригляделся: святые угодники! Голова утопленника. А из тумана ещё такая же тварь бежит, да ещё, да быстрее всё, быстрей! Окружили они рыцаря, как волчья стая, да и утащили к себе. Один конь вернулся.

— Конь-то всё и рассказал, — хмыкнула Грета. — Боишься?

В ответ Фед вскочил, опрокинув лавку, и показал жестами, насколько он боится и кого именно. Причём использовал не только кулаки и колени, а вообще все части тела.

Сверху раздались гнусные смешки. В дверь просунулась белобрысая башка коротышки Одо и захихикала:

— Эй, Фед, отплясываешь лучше жмудского шамана! Уж не обратился ли ты в язычество?

Созревший прыщ у него на носу был чем-то вроде фамильного герба. Прыщ гулял по лицу, вспухал то на левой ноздре, то на правой, то захватывал бровь, то скатывался к подбородку. В тёмной комнате белая головка всегда вещала: «Вот хозяин, здесь». Хозяин же ласково называл его «мой личный герольд».

На улице послышалось: «Гуситав, стой! Одо, дерьжи его!»

Одо даже не собирался держать, а шмыгнул к перилам, пропуская тело. Оно с лязгом запрыгало по лестнице, покладисто пересчитало все ступеньки, не пропустив ни одной, после чего простёрлось у ног Феда. Который тут же вздёрнул тело за шкирку. От рёва толстяка даже спящие поварята заворочались:

— Брат Густав? Ты что, из пивоварни?!

Тело утвердительно замычало.

— Идиот, чего до такого-то блаженства доводить? Нам на задание идти. Тебя комтур, если узнает, на куски порежет и страждущим раздаст!

— Уи, мы нашили его непотидалёку от пивоварини, — сообщил Поль из Прованса, враскоряку ступая по лестнице. Кривые ноги он загибал носками врозь, изображая небрежность. Усики его закручивались вверх, на боку француза болтался короткий меч, а на груди, под сюрко с крестом, что-то подозрительно лязгало.

Ведь всем же сказано — не брать тяжёлую броню! Или кнехт не передал?

Грета попыталась напомнить братьям Устав, который запрещал вкушать адское зелье. Также он запрещал ругаться, предаваться похоти, чем-либо владеть, говорить или петь после повечерия, есть сало по пятницам. В ответ Одо выдал такую сложную конструкцию, что рядом с ней кафедральный собор в Кёльне казался палаткой. Густав громко всхрапнул.

Грета вздохнула — и решила отложить проповедь.

Последними пришли отец Антонио и брат Бриан, который шутя покачивал в ладони тяжеленный кожаный мешок. Мешок распух от сухарей и фляг с водой. На животе брата блистала обнова: сполохи огня плясали в квадратных медных пластинках.

— Рыцарский пояс? — не поверила Грета. — Тебе дали золотые шпоры? И ты молчишь?!

Тот застенчиво улыбнулся, поправил кольчужную рубаху.

Между ними вклинился брат Одо, задрал голову и прищурился, словно курица на фигу:

— Глянь, Генрих, какая у нашего тёпленького рыцаря рожа довольная, столько масла — хоть пироги жарь. Ты пока по дорожным кабакам шатался да под стенами лазил, он тут подвиги совершал.

— Дорожные кабаки? — рассмеялась Грета. — С чего ты решил?

— Народ говорит. Где тебя носило-то две недели? Небось, все ходы тайные знаешь, а братьям показать — шиш, чернокнижник эдакий.

— Одо, люди читают необязательно для того, чтобы вызывать демонов.

— Ха! А зачем тогда губами шлёпать и свечи жечь? Забавы ради?

Не обращая внимания на коротышку, Грета с изумлением разглядывала Бриана: у него и раньше были такие мощные руки и необъятная грудь и? Или это рыцарское звание? А карие глаза прежние, большие и влажные, словно у отцовского борзого пса, когда скулит под столом и кладёт слюнявую морду на колени… Наконец, спросила:

— Расскажешь, за что тебя посвятили?

Но шансов открыть рот Бриану не представилось. Одо понёсся, как турецкая конница перед тяжёлым латником, не давая и слова вклинить:

— Да, слушай, ту вылазку же устроили, когда ты уже исчез! Знаешь, он самого великого маршала спас. Мы с Гансом крушили литвинов — ну, жмудь поганая, в звериных шкурах, а злые, что бесы. Прямо на клинки лезут, ты его сечёшь, а он вроде не чувствует, рогатиной тычет. Тут вылетает справа клин шляхтичей, отборные все, заразы, даже кони в броне. И прорвали они наших. Хоругвь за полминуты расшвыряли, копьями уже до великого маршала дотягиваются, «Сдавайся!» — кричат.

— Ты рядом ошивался? — Грета прищурилась. — А что же сам за начальство не встал?

— Я тебе висельник или святой? — огрызнулся Одо. — У шляхтича у каждого плечи шире, чем я ростом, латы миланские, секиры молотят, как пест в маслобойке. Великий маршал уже и ладони начал поднимать, да тут Бриан с двуручником прорубился. Как звезданёт ихнего главного, который с хвостом страуса на шлеме, под копьё нырнул, второго за пояс — и на землю. А конь брата, Скалик, так и прёт, копыта острые, лосиные, зубы медвежьи — знаешь его, бешеный. От шляхетских лошадок полетели клоки, они и шарахнулись прочь. Бриан лезет на них вепрем, ревёт чего-то, раскидывает шляхтичей. Тут остальные наши налегли, брешь закрыли, да и отступили мы с божьей помощью к замку.

Одо повёл носом, схватил с ближайшей полки бутылку, отхлебнул — и поперхнулся:

— Тьфу, уксус! Герман Ганс в тот же вечер Бриана по плечам мечом стукал и всё приговаривал: «Славно врагов когтил! Кречет, истинный кречет!» Небось, загордишься теперь, на нас, сержантов, поплёвывать будешь?

Бриан во время рассказа стыдливо морщился, теребил свою ладанку. Услышав подколку, он пихнул Одо в бок и отвернулся.

Надо же — в девятнадцать лет стал рыцарем. Крупные губы, пушок вместо бороды.

И он