Ужатые книги (сборник) - Александр Образцов

Марина головой с самого начала понимала то, что глаз никому и никогда ничего не расскажет, но все-таки трусила – а если?.. И с каждым днем все больше убеждалась в том, что «если» не будет, что глаз принадлежит ей так полно и беззаветно, как никто на свете принадлежать не может.

И тогда она ставила его перед собой на стол и долго смотрела в упор, передавая ему что-то чужое и страшное со дна своей души. И она раздевалась перед ним и делала то, что ей раньше и в голову бы не пришло. И снова смотрела на него в упор. Глаз был карий. Иногда он как бы темнел.

Тогда она поспешно накрывала его коробкой и начинала что-то петь, немного фальшивя. Она никак не могла понять, до какой степени глаз – человек? Слышит ли он, как она фальшивит и мучается угрызениями совести? Сочувствует он ей или презирает? Или тупо предан?..

Масса вопросов. Жить стало так интересно!

Глаз всегда был при Марине. Она сделала ему в сумочке уголок из коробочки от бижутерии и выстилала ее каждый день свежим платочком. Иногда на тротуаре она не могла удержаться от совсем уже детского проявления нежности: подносила сумку к губам и щебетала что-то на птичьем языке.

Однажды в кино с Леонидом Марина забылась и решила порадовать глаз: вынула его из сумочки и на раскрытой ладони повернула в сторону экрана.

– Эй! Что это у тебя? – удивился Леонид.

– Не твое дело, – сказала Марина, пряча глаз в сумочку.

– Да ты что, в натуре, мне тут паришь, – сказал Леонид, – это у тебя глаз, что ли? Живой?

– Нет. Дохлый, – ответила Марина, решаясь на выбор. Затем она встала и вышла из зала. Хотя с Леонидом у них второй год шло нормально.

Но глаз был выше всех остальных, как поняла Марина с некоторым ужасом. В конце концов, даже лесбиянки рожают от доноров – пришло ей в голову. И много чего прочего насыпалось на эту тему.

И можно представить себе отчаяние Марины, когда она вечером шла домой с маршрутки и, проходя мимо школы, которую окончила пять лет назад, вдруг внутренне затрепетала: как будто что-то в ней оборвалось!

Она дрожащими пальцами раскрыла сумочку – да! Там не оказалось дна! Сумочку кто-то взрезал! Глаз пропал! Что делать?! Здесь рядом со школой было 58 отделение, но что она напишет в заявлении? «Глаз украли»! Ее же менты засмеют в первую очередь!..

Так Марина стояла несколько минут в горе и тоске, не зная, как дальше шевелиться.

Из оцепенения ее вывел мужской приятный баритон:

– Девушка?.. А, девушка?

– Что?

– Девушка, это не вы глаз потеряли?

– Ой! Неужели…

– Ладно. Не стоит благодарности. Вот.

Он ушел. А радости Марины не было предела.

Глаз нашелся!

Две встречи с дьяволом

Я никогда не верил рассказам о потустороннем. И до сих пор отношусь к ним с иронией. Хотя два случая, которые произошли со мной двенадцать и шесть лет назад, я объяснить не могу.

Тогда я работал шкипером на лихтере в СЗРП. В моем распоряжении было судно длиной шестьдесят и шириной двенадцать метров. То есть его размеры повторяли размеры флагманского корабля адмирала Нельсона во время битвы на Трафальгаре. С той разницей, что корабль Нельсона был набит пушками и сотнями моряков, а мой лихтер грузился кабелем в Гавани, и его капитаном и командой был один я. Лихтер был построен в Финляндии фирмой «Раума-Репола» в 1956 году. Он был предметом зависти всех многочисленных буксиров и сухогрузов в акватории Невы и Маркизовой лужи. У меня были три каюты, обшитые жёлтой лоснящейся фанерой. У меня был камбуз с замечательными финскими удобствами. Наконец, у меня была настоящая финская баня. В рубке, наверху, я во время буксировки под мостами крутил штурвал, от которого не отказался бы и сам Нельсон. Но самое главное – в ахтерпике вялилась купленная у рыбаков плотва и корюшка, а под рядами её мирно плескалась во время качки жидкость в стеклянной бутыли емкостью в тридцать литров, – чистейший самогон. Нетрудно догадаться, что уважение и почти подобострастие капитанов буксирных катеров по отношению ко мне и моему сменщику питались именно из этой бутыли.

В те далекие времена жить было хорошо. Любой человек, который говорил – «я пишу» – пользовался уважением у окружающих, любовью у девушек и боязливой ненавистью у начальства. Ему давали место у печки, колченогий стол и возможность пользоваться чаем номер «33».

Но чего-то не хватало мыслящим людям в то далекое время. Рука не поднималась создать что-либо великое. А ведь казалось бы – полстраны вечерами, после телевизора (заканчивался в одиннадцатом часу) садилось к столу, придвигало тетрадку за две копейки и выводило слово «рассказ». И больше ничего. Полстраны через пятнадцать минут пыхтенья и зубовного скрежета отодвигало тетрадку на завтра и лезло под женский бок. Как правильно поступал этот народ! Потому что остальные, немногие, кто преодолевал эти пятнадцать минут, наутро вставали из-за стола зеленые от чифира и папирос, а в остальном результат был примерно тот же. За исключением упомянутого выше женского бока, который не был столь же неприступен, как чистая бумага.

Каюсь, я принадлежал к недостойной части моего народа. Поэтому лихтер с его четырьмя столами для сочинения рассказов (две каюты, камбуз, рубка) был наводнён тетрадками, бумагами и шариковыми ручками.

Я смотрел в сторону залива, небо темнело с востока, на западе розовела Швеция. Туда мне было не попасть во веки веков. Поэтому запад для меня был просто стороной света и ничем иным. С востока меня подпирала моя страна, которая уже спала. Для кого мне оставалось писать? Для своей сестры, которая уже мало верила в мою удачу? Или для диспетчера СЗРП, который каждую смену отмечал моё местонахождение?

В тот сентябрьский вечер я решился не писать. Это было трудное решение, потому что постоянное самоедство составляет основу профессии. Каждое мгновение нужно быть готовым к тому, что это вдруг пойдет. Нельзя было это упустить, ни в коем случае! Потому что следующего раза могло не быть. Так что лежа под ночником с книжкой на груди (полезной книжкой! Или это Флобер, или Платон, или, на крайний случай, том «Истории дипломатии») и поглядывая иногда в иллюминатор на белеющий шпиль Морского пассажирского порта, я знал, что совершаю преступление. Но очень уютно было в постели, в чистых простынях! Так уютно, так хорошо. В декабре поеду на семинар драматургов в Рузу, там будет отдельный номер в Доме творчества, может быть, пьесу купят… или поставит какой-то недоумок…

Я засыпал.

Поэтому я положил книгу на столик, поднял руку и щёлкнул выключателем.

И в тот же самый момент я содрогнулся от страха.

Слева от двери, чернее темноты, был ОН.

В те короткие секунды, когда я с ужасом соображал, что мне делать, ОН не сделал ни одного движения. Я до сих пор отчетливо помню ЕГО позу: в черноте угла ОН был сгущением черноты, в своей неподвижности напоминая сидящего на корточках зэка, но именно легкость ЕГО проявления и одновременная тяжесть структуры (как будто из земного ядра) создавали невыносимое сочетание невесомости и придавленности – он парил в абсолютно неудобной для человека позе полуприседа с расставленными крыльями, руками?.. были рога.

Не знаю, как я проскочил мимо НЕГО.

Сидя в рубке в одних трусах, дрожа от холода, я очумело смотрел на черную в рыбёшках огней воду, на Морской пассажирский порт, на тёмные цеха завода «Севкабель», на морские суда, стоящие у стенки…

Через час, продрогший, не только от холода, я осторожно спустился по трапу, зажёг свет в камбузе… Затем осветил коридор… Просунул руку в каюту, включил верхний свет…

Никого.

История имела продолжение.

Мой сменщик тоже писал. Когда-то он написал сценарий, оставленный им на «Ленфильме». А через год-два этот сценарий показали в новогоднюю ночь всей стране в виде двухсерийного фильма. Страна полюбила этот фильм. Мой сменщик был в ярости. Хотя, мне кажется, украденный сценарий или рассказ, которые так широко пошли, должны примирить человека с потерей.

Моего сменщика любили актрисы. Он замечательно играл на балалайке весь репертуар Луи Армстронга.

Когда я менял его на рейде Кронштадта и произошло продолжение истории с дьяволом.

Мы мирно беседовали со сменщиком на камбузе, пропустив по рюмочке. Буксир, который должен был захватить сменщика на берег, уже пару раз рявкнул. Но мы имели право на какое-то время для сдачи смены, поэтому не обратили на буксир особого внимания. К тому же мы прекрасно понимали, что нетерпение буксира объясняется только тем, что его капитан прекрасно понимает, что происходит у нас на камбузе.

И здесь вошла актриса, одна из тех, кто любит слушать Армстронга в исполнении на балалайке.

– Это он! – закричала она. – Он!!

Выяснилось, что я (или дьявол, принявший мой облик) встретился ей в одну из ночей, когда она шла по коридору в гальюн.