Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев

А потом случилось и вовсе невероятное: годам к двенадцати Марта на глазах удивленного поселка стала преображаться. Исчезли нескладность и угловатость, зарумянились щеки, неожиданной синью полыхнули глаза, набухли вишневой спелостью губы. Озолс дивился вместе со всеми. А потом стал проявлять к дочери непривычное внимание: запретил делать тяжелую работу, заново обставил, ее комнату, закупил нарядов.

Теперь он как бы восполнял недоданное. Но ответного расположения добиться не мог. Марта принимала подарки, благодарила, однако по-прежнему оставалась замкнутой и малообщительной. Озолс подъезжал по-всякому: и с лаской, и со строгостью, но Марта замыкалась еще больше. Отец встревожился не на шутку. То, чему он не придавал значения, теперь оборачивалось против него большой неприятностью. Дружба его дочери с соседским мальчишкой принимала все более недвусмысленный и угрожающий оборот.

Если бы Якоба спросили, чего он пуще всего боится, тот, пожалуй, и не ответил бы. Не хочет отдавать дочь за бедняка? Конечно, было бы куда лучше заполучить зятя посостоятельней. Но разве это главное? Руки да голова на плечах — вот что нужно. Якоб не мог сказать об Артуре ничего худого. Скромный, работящий, не дурак. Следовало бы добавить: красивый, но это качество для Озолса существенного значения не имело. Он всегда оценивал человека не по шевелюре, а по мозолям. Что же тогда не устраивало привередливого родителя?

Озолс ни за что не хотел признаться даже самому себе, что дело не в Артуре, а в нем самом, в его незажившей и мучительной ревности. Когда-то Янис Банга увел у него Зенту — Якоб упрямо считал, что его бывший друг поступил нечестно. Теперь сын того же Яниса Банги намеревался увести дочь. Нет уж, дудки! Только не это. Был момент, когда Озолсу показалось, что судьба сжалилась над ним: Артура, наконец, приняли в морское училище, о котором тот мечтал с пеленок. «Ну и слава богу, — облегченно вздохнул Якоб, — с глаз долой, из сердца вон. Глядишь, и одумается девка». Но каково же было его отчаяние, когда через год, закончив гимназию, Марта объявила, что хочет поступить в университет, уехать в Ригу. Боже, как всполошился отец! Отговаривал, доказывал, что это занятие вовсе не для девушки, но Марта стояла на своем. Пугал Якоба, конечно, не университет, а то, что дочь окажется с Артуром в одном городе. Попробовал приструнить девушку, намекнув на недостаток средств для большой учебы. Она спокойно возразила, что найдет в городе работу, сколотит необходимую сумму и все-таки будет учиться. Словом, никакие доводы и увещевания не помогли. Марта уехала в Ригу, поступила в университет. Отец с ненавистью поглядывал на соседское подворье: неужели придется еще и породниться?

Взаимоотношения Озолса и Банги складывались весьма своеобразно: после возвращения с войны Янке и в голову не приходило, что он когда-нибудь станет просить помощи у своего бывшего товарища — очень уж чужим предстал новый Якоб. Мстительный, алчный и завистливый. С худой славой и нечистой совестью. Он попытался было вызвать Озолса па откровенность, поговорить с ним по душам — как-никак друзья, хоть и бывшие. Куда там! Якоб так высокомерно посмотрел на него, словно плевком смазал. Больше к этому не возвращались. Да и вообще встречались и разговаривали все реже. Не было такой необходимости.

Трудно пришлось Янке на первых порах. Хозяйство, и без того немудреное, окончательно развалилось. Единственная коровенка, и та околела. Как ни старались отец с матерью и невесткой, нужда обкладывала их все сильнее и сильнее. Спасибо еще старшему брату Модрису. Наезжал из Латгалии, помогал. Да много ли оторвешь от себя, когда у самого пять ртов? А родители Зенты — у нее единственный брат уже долгие годы скитался где-то на чужбине, — были настолько немощны, что им самим требовалась забота.

Янка брался за любую работу, соглашался на самые кабальные условия, пытался и так и эдак поправить дело, но ничего путного не выходило. Особенно туго скрутило в тридцатые годы. Порой доходило до того, что в доме не оставалось крошки хлеба. Зента несколько раз намекала насчет Озолса, но муж делал вид, что не понимает. Тогда она рубанула прямо, без обиняков: мол, без помощи соседа не продержаться. Янка сверкнул на нее бешеными глазами и в сердцах выскочил из дома. Он все еще надеялся удержаться на поверхности. Но беда, как известно, не приходит одна: вначале отошли в мир иной родители Зенты — умерли они почти одновременно. Затем с разрывом в полгода Янка похоронил своего отца, а за ним и мать. Расходы, связанные с похоронами, окончательно подкосили рыбака. Когда он, весь почерневший от пережитого, не зная, куда деться от стыда и унижения, пришел к Озолсу — это произошло девять лет назад, — тот глазам своим не поверил. Кого-кого, а Яниса Бангу в роли просителя он никак не представлял. Видно, крепко допекло мужика.

Надо отдать должное Якобу — он не стал чваниться перед бывшим другом. Ему было довольно и того, что Банга сам пришел на поклон. Одолжил бедняку денег. Предложил было по старой дружбе без отдачи, но рыбак наотрез отказался. Не захотел Янка принять и льготных условий расчета: обычно Озолс забирал себе половину улова, здесь же соглашался и на треть. Этим он как бы ставил последнюю точку в их дальнейших взаимоотношениях. Рыбак убеждал себя, что вся эта затея надолго не затянется. Месячишко-другой поработает, вынырнет из пучины, а там…

Но судьбе было угодно распорядиться иначе. Безработица в городах в те кризисные годы становилась угрожающей. Тысячи крепких молодых людей не знали, к чему приложить силы, хватались за любое дело. Поток безработных устремился в деревню, в том числе и на побережье. Любой хозяин отныне, особенно весной, мог отбирать из этой толпы кого угодно и сколько угодно. И, разумеется, мог диктовать любые условия.

Янис Банга работал не покладая рук. Один, без напарника, в хорошую погоду и в ненастье. Он, казалось, и ночевал в лодке. Тем не менее заветная цель оставалась по-прежнему такой же далекой и недосягаемой, словно бы рыбак греб против сильного течения. То, что когда-то представлялось временным, постепенно растянулось на долгие мучительные годы. Было невыносимо сознавать собственную беспомощность. Все при тебе: и руки, и ноги, голова на месте, а сделать ничего не можешь. Будто опелёнутый ребенок. Хотя умом Банга, конечно, понимал, что с ним судьба обошлась еще более или менее милостиво — и крыша над головой есть, и кусок хлеба на столе. Зента умудрялась даже кое-что откладывать на черный день. И все равно на душе было мерзко. Особенно, когда пришлось поклониться Озолсу. Янка стыдился жены, конфузился соседей, даже перед маленьким сыном испытывал неловкость, А потом смирился. Вернее, не смирился, а заставил себя взглянуть на вещи иными глазами. Какого черта переживать? Разве он не собственным горбом зарабатывал себе на кусок хлеба? Не нравился Озолс? А не все ли равно, на кого шею гнуть? Не Озолс, так другой.

Потом организовалось акционерное общество «Рыбак». И хотя Якоб с самого начала стал бессменным управляющим его отделения в поселке, выглядело все это уже по-иному: более благопристойно и не так унизительно. Отныне Банга числился не батраком у хозяина, а равноправным членом-пайщиком кооператива. Таким же, как Озолс и другие. Работы добавилось, но заработки почти не изменились. Однако теперь Бангу волновали другие заботы: подрастал сын, смышленый и удачливый помощник: за что бы ни брался Артур — отец, вопреки запретам матери, таскал его в море с пяти лет, — у него все выходило толково и споро. Даже видавшие виды рыбаки удивленно покачивали головами — надо же уродиться такому! Банга втайне гордился сыном, хотя внешне сохранял обычную суровость. Он связывал с Артуром самые светлые свои надежды. Чем черт не шутит, глядишь, и выйдет в люди. Хочет стать моряком? Надо сделать все, чтобы он поднялся на капитанский мостик.

Тревожило другое: у них с Озолсом опять начинались какие-то странные и непонятные взаимоотношения. И виной этому теперь уже были не они сами, а их дети. Янка так же, как и Якоб, вначале не обращал внимания на привязанность Артура к Марте. Затем, не без помощи жены, присмотрелся внимательней и, к своему удивлению, обнаружил, что сын, действительно, неравнодушен к соседской девчонке. Это не вызвало столь болезненной, как у Озолса, реакции, хотя невольная мысль о возможном родстве неприятно кольнула душу. Только этого не хватало.

Трудно сказать, как сложились бы их отношения в дальнейшем, попридержи Озолс свое недовольство. Но Якоб был так раздосадован и обескуражен, что едва владел собой. При встречах говорил резко, отрывисто, на Артура старался или вовсе не смотреть, или награждал такими взглядами, от которых невольно пробирал озноб. Якоб даже не догадывался, каким союзником в этом деле был для него Янис Банга. Многое мог снести рыбак: холод и нужду, обиду и несправедливость, но простить пренебрежение к сыну… Он потребовал, чтобы Артур не приставал к девчонке и не морочил ей голову. Потребовал и обескураженно отступил: сын посуровел и замкнулся. Никакие угрозы не помогали. Напротив, невинная детская дружба у всех на глазах перерастала в настоящую любовь.