«Крот» в окружении Андропова - Аркадий Жемчугов

— А причину он назвал?

— Нет. На мой вопрос ответил только: «Сами понимаете». Мне недвусмысленно дали понять, что отныне выезд за границу для меня закрыт навсегда, что я отстраняюсь от оперативной работы, что ранее направленное руководству комитета представление к награждению боевым орденом отозвано, что вопрос о присвоении очередного воинского звания «полковник» отложен на неопределенное время, что, наконец, я буду переведен на новую работу с понижением в должности. От Калугина же я получил указание никогда и никому не заикаться о «кроте», которого, мол, нет и быть не может.

— А не возникло у вас подозрение, что Калугин и есть тот самый «крот»?

— Нет, конечно. Речь шла о человеке, который должен был занимать гораздо более высокий пост, чем Калугин, и обладать куда большими возможностями.

— И вы отступили после такого удара?

— Нет. Я просто избрал другой путь. Арвид Янович Пельше, возглавлявший тогда Комиссию партийного контроля при ЦК КПСС, лично знал моих родителей, да и меня тоже, еще по моим партизанским делам. Я никогда к нему не обращался ни с какими вопросами, ни о чем не просил. А тут решился.

Он принял меня в своем кабинете на Старой площади. Когда услышал о моем досрочном откомандировании из Канады, позвонил в Отдел загранкадров ЦК КПСС и спросил о причинах такого решения. Ему ответили: «Во избежание провокаций со стороны спецслужб». Чистейшей воды липа! И он, конечно, это понял.

Наша беседа длилась почти два часа. Я подробно рассказал Пельше обо всем, что, как говорится, накипело. И мне показалось, что он разделял мою тревогу. Напоследок же сказал: «В функции Комиссии партийного контроля не входит расследование дел внешней разведки, но я обещаю тебе переговорить по этим вопросам с Юрием Владимировичем. Думаю, он захочет с тобой встретиться».

Действительно, через некоторое время Андропов сам позвонил мне по служебному телефону, и мы договорились о встрече. 22 ноября 1973 года в 19.00 я вошел в кабинет председателя КГБ. Юрий Владимирович встал из-за рабочего стола, пожал мне руку. Он был готов меня выслушать. Однако живого, заинтересованного разговора, на который я рассчитывал, не получалось. Говорил один я.

Андропов молчал, глядя перед собой в одну точку. Иногда мне казалось, что он полностью поглощен какими-то другими мыслями и заботами, не имевшими отношения к нашей беседе. Я даже засомневался, слушает ли и слышит ли он меня? Но потом понял, что Андропов не пропустил ни единого моего слова, ни одной детали. Он попросил кое-что уточнить, проявив особый интерес к обстановке в главке. Информацию же о «кроте» выслушал, не задав ни единого вопроса. Более того, когда я передал ему заранее подготовленной листок с двумя фамилиями тех, кто, на мой взгляд, мог оказаться «кротом», он даже не взглянул на него, молча положив бумагу в боковой карман пиджака. А пожимая на прощанье руку, пристально посмотрел мне в глаза и как-то загадочно произнес: «Да, нелегко вам придется».

— Но какой-то результат эта встреча дала?

— По моим наблюдениям, никакого. Все оставалось на своих местах. И «крот» тоже. Кстати, люди, которых я подозревал, здравствуют до сих пор. Меня же вскоре назначили заместителем начальника научно-исследовательского отдела Краснознаменного института КГБ СССР (теперь это Академия внешней разведки).

— Как вы думаете, почему Андропов фактически ничего не предпринял?

— Трудно сказать. Возможно, он поручил разобраться с этим тогдашнему начальнику внешней разведки Федору Мортину, а тот по каким-то своим соображениям спустил дело на тормозах.

— Тогда позвольте еще раз спросить: а был ли мальчик? Не ошиблись ли вы и ваш источник?

— Нет, не ошиблись. После того как расправились со мной (а иначе как расправой это назвать не могу), должен был по логике вещей наступить черед источника. Этот человек в течение многих лет верой и правдой служил советской разведке. Передававшиеся им сведения не имели цены и всегда подтверждались. Так вот, после расправы со мной он исчез при таинственных обстоятельствах.

А вот еще одни факт. Возможно, вы слышали о предателе Пигузове. В свое время он был досрочно отозван из командировки за аморальное поведение: за то, что шастал по публичным домам. Не прошло и года после этого, как Пигузов стал секретарем парткома Краснознаменного института — кузницы кадров для внешней разведки. Мог ли рядовой работник, погоревший на аморалке, прыгнуть на должность, входившую в номенклатуру КГБ СССР, без посторонней помощи? В советские времена такое исключалось. Продвинуть его могло только очень влиятельное лицо.

А. В. Меднис: «Мне так и не удалось добраться до «крота»»

Как здесь не вспомнить информацию о том, что «крот» располагает возможностями производить кадровые перестановки на довольно высоком уровне?

А уровень секретаря парткома КИ позволял Пигузову знакомиться с личными делами всех слушателей и сообщать об этом в ЦРУ.

В 1987 году он был разоблачен и приговорен к высшей мере наказания.

Такие же необъяснимые прыжки вверх происходили не только с Пигузовым, но и с Южиным, Гордиевским, Морозовым и другими предателями. Много лет я анализировал для себя подобные истории, находя в них подтверждение той давней информации.

— Значит, все эти годы надеялись как-то добраться до «крота»?

— Представьте себе. И казалось, мне это в конце концов удастся.

Весной 1995 года меня, по моей просьбе, принял Владимир Рожков, первый заместитель директора Службы внешней разведки РФ, так стало называться ПГУ. Он попросил самым подробным образом изложить сведения о «кроте» и недвусмысленно дал понять, что намерен раскрутить это дело. Удалось ли ему что-то сделать, сказать не могу. Не знаю. Но находясь в Бонне по служебным делам, Рожков скоропостижно скончался сразу же после обеда в ресторане. Диагноз — традиционный для шпионских триллеров… инфаркт. А на самом деле?

— Но если «крот» действительно был, то все равно прошло так много времени! В любом случае этот человек, даже если он жив, давно не у дел, на пенсии, вдали от властных рычагов.

— Пусть так. Ну и что? В ЦРУ ведь не круглые дураки сидят. И наверняка по их заданию «крот» работал на перспективу — подготавливал себе замену, растил «потомство». Эти нити у него в руках. Так как же можно ставить на этом деле крест? Я вот до «крота» не добрался. А жаль.

У «наружки» женское лицо

«Дело Рокотова» в начале 60-х годов было одним из самых громких в стране. Газеты писали о потрясающих воображение незаконных валютных операциях рокотовской группы, о тайниках с драгоценностями, репортажи из зала суда, где слушалось дело, не уступали самому крутому детективу. Но Елене Шаровой (тогда, впрочем, она еще носила девичью фамилию Литвиненко) эта шумная история запомнилась не только публичным резонансом: в «деле Рокотова» она прошла боевое крещение как сотрудник Седьмого управления КГБ. А Седьмое управление — это наружное наблюдение, «наружна» или НН на языке профессионалов.

— Елена Михайловна, вы действительно помните во всех деталях свой первый выход на оперативное задание?

— Ну конечно! Мороз в этот день был лютый. На таком холоде никто просто так языком чесать не станет, а эти двое уже четверть часа о чем-то увлеченно разговаривают. Только замерзшими ногами притопывают и изредка по сторонам озираются.

Одного мы знали. Это — Рокотов. Второго видели впервые. Его еще предстояло установить. И сделать это поручалось мне.

Вот они пожали друг другу руки и разошлись. Я посмотрела на часы — 22.05 — и проследовала за объектом или, на нашем жаргоне, «взяла связь от Рокотова». Он прямиком привел меня на Ленинградский вокзал, а оттуда на электричке — на станцию Подсолнечная. Далее повел но узкой лесной тропинке. Кругом никого. Кромешная тьма. Холод. И страх. Я за ним не иду, а крадусь. Да так, что, как говорится, сама себя не слышу. Ступаю осторожно. Не дай бог, под ногами треснет сучок и объект услышит. Тогда всякое может случиться. Он здоровенный мужик. А я — восемнадцатилетняя девчонка.

Наконец он привел меня в небольшой дачный поселок и чуть ли не бегом в один из домов. Похоже, мороз его до косточек пробрал. А меня покинул страх. Теперь все мысли о том, как быть дальше. Ведь вполне возможно, что это не его дача и приехал он сюда только переночевать. Значит, наблюдение нужно продолжить. Иначе его не установить. Убеждаю себя в том, что завтра утром он тем же путем отправится обратно в Москву: он же наверняка где-то работает. С этими мыслями возвращаюсь на станцию. Предъявляю ошарашенной кассирше служебное удостоверение и прошу позволить переночевать. Утром без труда опознала объект среди пары десятков пассажиров и спокойно, без малейших приключений «привезла» его в Москву, в «почтовый ящик» возле метро «Новослободская». На моих глазах объект предъявил вахтеру удостоверение, и тот, дружелюбно улыбаясь, пропустил его. Для меня это уже что-то, причем достаточно конкретное.