Бумеранг, или Австралия вновь открытая - Джорж Микеш

— Аборигены начали вырождаться как нация чуть больше года назад, с того самого момента, как им было разрешено пить спиртное… В таком состоянии абориген может украсть лимонад, конфеты, словом, все, что угодно… Нам думается, что нужно ввести порку. Кнут — единственное, что их образумит!

Когда я познакомился со всеми этими разнообразными точками зрения на проблему аборигенов, мне стало понятнее и то недовольство, которое испытывают аборигены и их лидеры. Не случайно они внимательно следят за негритянским движением в США. Вы помните, что в оправдание политики «Белой Австралии» приводился такой могучий довод: иммиграция цветных нежелательна, потому что Австралия не собирается импортировать расовые беспорядки. И пусть аборигенов очень мало и у них отсутствует единая крепкая организация, стоит лишь прислушаться к гневным речам их вождей, к словам, полным сарказма и ненависти, как вы начинаете осознавать, что Австралия бурным темпом идет по пути создания собственной, «доморощенной» расовой проблемы.

Чуть ли не по всякому поводу сиднейцы готовы наговорить вам с три короба. Об одном лишь они не скажут ни слова — о том, что Сидней красив. Вне всяких сомнений, Сидней один из красивейших городов мира, включая Рио-де-Жанейро и Стамбул. Мало можно найти мест на нашем шарике, достойных сравнения с его гаванью, великолепными заливами и пляжами, исполинским мостом (его общая длина превышает две мили), связывающим центр с северными пригородами. Силуэт города с его растущими, как грибы, небоскребами меняется столь быстро, что жители не успевают к нему привыкнуть!

Сиднейцы обожают рассуждать о «виде». У каждого должен быть свой вид, и каждый (речь идет о новых богатых кварталах) старается перещеголять по этому показателю соседей. Вид по своему значению идет сразу за домашним зимним бассейном. Тут читатель вправе заметить, что я, мол, несу какую-то чепуху: с одной стороны, говорю, что сиднейцы не замечают красот своего города, а с другой — что они лопаются от гордости за прекрасный вид. Но тут есть одна тонкость: сиднейцы гордятся не столько видом на город, сколько. тем, что это их личный вид, вид из их дома или их квартиры.

Сидней — крупнейший город страны, но Мельбурн, его извечный соперник, уже дышит ему в затылок. Как это обычно в таких случаях бывает, восемь статистических выкладок дали мне восемь различных цифр. Похоже все же, что в Сиднее живет что-то около 2 миллионов 250 тысяч жителей, в Мельбурне же — чуть больше 2 миллионов.

Ну что ж, скажете вы, почти одно и то же. Пусть себе Сидней говорит (он это и делает), что он «самый крупный город в Австралии», тем более что Мельбурн и не оспаривает столь почетное право. Но дело, однако, в том, что Мельбурн и не подтверждает сиднеевский приоритет. Сколько ни ищите, вы нигде не увидите, что Мельбурн «второй по величине город Австралии». Ничего подобного! Вся литература, изданная в Мельбурне, сообщает, что он «один из двух крупнейших городов Австралии». Стоит также добавить, что Сидней и Мельбурн, сговорившись, утверждают, что в них живет больше трети населения страны.

Сидней — сугубо австралийский город, со своей индивидуальностью и своими особыми прилетами. Одновременно это ужасно европейский город. И вообще город-космополит. Он суетится, спешит, он волнуется, и это оживление делает его удивительно привлекательным. Но в самом городе не так уж много достойных внимания объектов, а историей там вообще не пахнет. На небольшой карте достопримечательностей Сиднея шестое порядковое место (после некоторых государственных зданий, картинной галереи, ботанического сада и здания информационного центра) по праву занимает стоянка машин. Я понимаю, что осмотр комплекса государственных зданий — дело вкуса, что информационный центр одним понравится больше, другим меньше, но, скажите мне на милость, какой сумасшедший турист поедет за тридевять земель, чтобы полюбоваться видом стоянки машин?!

Пройдитесь по Сиднею и вокруг Сиднея — и вы увидите, до какой степени все здесь заимствовано у Лондона. Вы обнаружите здесь Гайд‑парк, Бэйс‑уотер, Паддингтон, Кенсингтон, Кинг-кросс. А рядом — аборигенное: Ваттамолла, Парраматта, Воллонгонг, Ку‑Ринг‑Гай. И тут же европейское: один из пригородов носит всем на удивление название департамента во Франции — Воклюз.

Мне все уши прожужжали о Кинг‑кроссе — сердце города, его гордости и самом убедительном доказательстве его космополитизма. В Сиднее это не железнодорожный вокзал, как его лондонский тезка, а Пиккадилли-сёркус, Челси и Сохо, скрученные в единое целое[3]. Однако единственное, в чем я готов поддержать репутацию Кинг- кросса, так это обилие ресторанов, и только. Я направлялся туда с великими надеждами найти безудержное веселье, шум буйной толпы и, может, даже чуточку аморальности, способной вызвать искру праведного авторского негодования. Ничего похожего! Быть может, я попал туда не в тот день, но весь район был потрясающе безжизненным. Унылый вид оживляли лишь кучки американских туристов, искавших то же, что и я.

И когда я уже собирался покинуть Кинг‑кросс, на вымершей улице появился одинокий бородатый и босоногий мужчина. Был он печален и одинок. Был он похож на человека, взвалившего на себя непосильную ношу — поддерживать всемирно, известную репутацию самого лихого и эксцентричного района города, репутацию, в которую сам он давно уже не верил. Мне этот человек понравился — он выглядел человеком долга, сознательно исполняющим неприятное ему дело.

Сидней задумал построить собственную оперу. Начинанию суждено было стать одним из величайших строительных скандалов нашего века. Вот суть дела. Датский архитектор Й. Утзон, чей проект получил на конкурсе первую премию, начал строить здание оперного театра, стоимость которого, по представлению правительства, должна была равняться 3 миллионам фунтов стерлингов.

То, что последовало дальше, — просто-напросто очередное доказательство некоммуникабельности, существующей между бюрократами-чиновниками и вдохновенными художниками. Министр общественных работ штата Новый Южный Уэльс был почему-то потрясен, когда узнал, что вместо 3 миллионов. предстоит затратить 30 миллионов.

При этом по-прежнему оставался открытым вопрос о том, когда же в здании зазвучат первые оперные мелодии (и сколько денег потребуется еще). На все это архитектор и его друзья по искусству отвечали, что новое здание — детище гения (что соответствует истине), не просто прекраснейшее и оригинальнейшее архитектурное сооружение второй половины столетия — а может, и всего столетия, — но еще и сооружение новаторское, экспериментальное. Разве возможно делать какие-то арифметические подсчеты того, что еще никто и никогда не делал?! В конце концов они ведь строят не какое-нибудь там правительственное здание!

Министр был буквально доведен до слез. Напрасно кричал он, что бюджет есть бюджет, что ни одному казначейству в мире не пришлось бы по душе увеличение расходов в 10, а то и в 20 раз по сравнению с намеченной ранее суммой, что выражения типа «красота», «поэтичность линий» и «вдохновение» не вставишь ни в одну графу финансового отчета… В конце концов Утзон был обвинен в дилетантстве, слабой организации строительства, разбазаривании средств и т. п. Его уволили, и во главе строительства встал специальный комитет. Стоимость сооружения тем временем продолжала спокойненько расти, но теперь это никого особенно не огорчало: ведь средства на строительство театра стали поступать от лотереи.

Чуть ли не по всякому поводу сиднейцы готовы наговорить вам с три короба. И одна из любимых тем разговора — вид из окна. Личный вид из личного окна. Если уж они заговорят о Сиднее вообще, то, будьте уверены, они заговорят об опере, открытия которой сиднейцы ждут уже много лет.

Само здание уже построено. Оно стоит на берегу гавани и кажется издали огромным, исполненным изящества парусным судном, готовым покорить безбрежные воды. Что касается внутренней отделки, то здесь налицо явная диспропорция — целая комиссия архитекторов вряд ли может достойно конкурировать с вдохновенной мыслью Утзона… Пройдет лет 10–20, и мир едва ли вспомнит, что за министр общественных работ Нового Южного Уэльса построил оперу, а вот имя архитектора, который достроить ее, к сожалению, не успел, останется в памяти людей.

Пока же об этой опере австралийцы говорят больше, чем о Метрополитен-опера и Ла Скала, вместе взятых. Откровенно говоря, просто обидно будет, когда ее достроят окончательно. К счастью, такая скорая опасность ей как будто не грозит!

Все это было бы совсем хорошо, если б не одно обстоятельство: Мельбурн грозится построить свою собственную оперу, причем построить раньше.