Дороги Льва Мечникова - Клара Сергеевна Карташева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Возможно, вы ему понравитесь и он возьмет вас в учителя, и сам в свою очередь обучит вас разговорной японской речи.
Когда Мечников явился в женевский отель, указанный ему де Рони, оказалось, что японский князь уехал в Ниццу, но в его номере живет другой японец. Этот вовсе не понимал по-французски, но Мечников сумел добиться от него согласия на взаимное франко-японское обучение.
Успехи Мечникова были таковы, что уже через несколько месяцев он смог довольно свободно объясняться с членами японского посольства, прибывшего в Европу. В свою очередь японцам так понравился толковый европеец, что глава посольства официально предложил Мечникову поехать в Японию и организовать в столице общеобразовательную школу для самураев Сацумского княжества. Дело, таким образом, устроилось как нельзя лучше, и спустя два месяца Мечников на французском пароходе «Волга» подплывал к берегам Японии.
Страна, долгие годы жившая изолированной от остального мира жизнью, теперь широко открыла свои двери для иностранцев. На французской «Волге» вместе с Мечниковым плыл голландский коммерсант, прежде бывавший в Японии и наживший мелкими спекуляциями большое состояние, французский вахмистр, приглашенный в японскую армию инструктором, и много подобного рода «дельцов». Плыли и несколько иных японцев, учившихся в европейских университетах и мечтавших насадить цивилизацию в родной стране.
В хорошую погоду от Марселя до Иокогамы плыть сорок пять дней. «Но нам решительно не везло, — вспоминал Мечников. — Несмотря на благоприятное время, непогоды задержали нас в Средиземном море и в Индийском океане между Аденом и Цейлоном, а при выходе из пролива Формозы к японским берегам пришлось нам выдержать четырехдневную бурю»[2].
Непомерно широкий, неуклюжий корабль легко взлетал на огромные свинцовые волны и скатывался оттуда «на дно черного, как ночь, котла, наполненного густыми грязно-белесоватыми парами». Вокруг нельзя было ничего различить — одна мутная мгла, дышащая пронизывающим холодом. «Негостеприимны Японские берега и своим вечным, волнением и полумраком». «Простая случайная особенность природы, — отмечал Мечников, — зачастую оказывала чисто местное, неожиданное, но тем не менее весьма решительное влияние на судьбы обитателей данной страны. Японцы, например, обязаны своей национальной особенностью и целостностью морскому течению Куро-Сиво и подводным камням, делающим доступы к берегам Японских островов весьма опасными».
«Волгу» сильно потрепало, и, боясь, что не выдержат старые машины, капитан приказал заменить руль спущенными на воду пустыми бочками «из-под анилиновой микстуры, задумавшей прогуляться в Японию под псевдонимом красного вина». «Давно замечено, — указывал Мечников, — что в странах, обращающихся на путь европейской цивилизации, в первое время всегда бывает сильный спрос на скорострельное оружие и спиртные напитки».
На пятидесятый день наконец французский корабль подошел к Иокогамской бухте, окутанной дымящимися розовыми утренними облаками. С восходом солнца краски стали ярче. Окаймлявшие бухту красивые холмы, на которых живописными группами разместились не то кедры, не то зонтикообразные сосны с искривленными стволами и ветвями, создавали экзотический вид, возбуждавший воображение иностранных пассажиров новизной и загадочностью.
Медленно прохаживаясь по палубе, Мечников всматривался в берег. Сердце тоскливо ныло перед неизвестностью.
Глава III
Япония
Перебирая струны радуги, бог и богиня Идзанами и Идзанаги сходили к нижнему ее концу и повисали над бродившим хаосом. Опустив конец своего копья в хаос, бог затем поднимал его, и падавшие вниз капли затвердевали, создавая острова Земли — острова Японии.
«За китайским государством на восток, в Океан-море, от Китайских рубежей верст в семьсот лежит остров зело велик, именем Иапония» — так в 1675 году записал московский посол в Китае Николай Спафарий, далекий предок Мечникова.
Географическое положение Японии в те времена уже не было секретом для многих цивилизованных государств, однако тогда почти ничего не знали о внутренней жизни страны и о самих японцах, изолировавших себя от внешнего мира. А между тем к концу XVI века в Японии закончилось окончательное объединение раздробленных феодальных княжеств и утверждение единой власти Иэясу Токугава, провозглашенного сегуном (военным правителем). Причисленный посмертно к лику святых, Иэясу был не первым объединителем Японии. Разбив в 1600 году феодалов, он упрочил свою единую власть, базирующуюся на военной силе.
Двести пятьдесят лет правили наследники Иэясу Токугава и «сделали все возможное, чтобы этот период стал самым мрачным периодом» в истории Японии. Император, как наместник божества, пользовался лишь внешними почестями, не имея никакой самостоятельной власти. Реальная власть принадлежала сегунату — военному совету, правительству сегунов.
Связь Японии с внешним миром (кроме Китая и Голландии) была полностью прекращена. «Длительная изоляция привела к консервации в Японии наиболее реакционных феодальных черт и к отставанию страны от мирового уровня науки и техники»[3]. В XVIII веке начался упадок токугавской Японии. Страну все больше и больше потрясали волнения.
К середине XIX века стало ясно, что оставаться в таком положении Япония не могла. Наступил период ломки существующего режима. В 50-х годах были заключены торговые договора с США и наиболее развитыми европейскими странами. Волнения в стране, направленные против диктатуры дома Токугава, достигли наибольшего накала. В 1867–1868 годах произошла так называемая «революция Мэйдзи», незавершенная буржуазная революция, в результате которой сегунат потерял свою власть. И хотя движущей силой революции были крестьянство и городская беднота, «результатами падения сегуната целиком и полностью воспользовалась буржуазно-дворянская верхушка»[4].
Годы, последовавшие непосредственно за этими событиями, совпали с периодом пребывания в Японии Льва Мечникова.
Жизнь Японии того времени была полна контрастов: уходящее феодальное прошлое и становление нового буржуазного общества, древняя самобытная культура и европейская техника — все это, причудливо переплетаясь, создавало неповторимую картину эпохи Мэйдзи.
Любезный сановник, с которым Лев Ильич встречался в Европе, объявил, что сацумское предприятие расстроилось и поэтому Мечников передан в распоряжение министерства народного просвещения. Сановник был очень вежлив и столь же холоден.
Так Мечников стал преподавателем русского отделения токийской школы иностранных языков. До Льва Ильича русский язык преподавало несколько профессоров, но все они оказались не на высоте положения. Последний из них, щеголеватый молодой человек из Варшавы, долгое время учил своих учеников… польскому языку.
На русском отделении учащихся всегда было много, язык изучало сто пятьдесят человек, начиная с десятилетних мальчиков и кончая пожилыми мужчинами. Мечников объяснял это тем, что многие японские руководители испытывали глубокое почтение к «Петер-Берики» — Петру Великому, считая преобразователя России недосягаемым образцом для подражания. Биография Петра была одной из первых русских книг, переведенных в Японии.
Занятия Мечникова со студентами не были сухими, академичными. Он был не
