Гусарский монастырь - Сергей Минцлов

За ним осторожно, на носках, следовала небольшая кучка дворовых, мужчин и девушек.

Ухмыляющаяся носатая рожа парня показалась на миг за спинами вошедших, фыркнула, как испуганный кот, и опять исчезла.

Приказчик свободной походкой привычного человека подошел к столу и стал чуть поодаль от Белявки. Остальные толпой стеснились у дверей.

— Маремьян, — обратился Пентауров к приказчику, — есть у тебя в запасе новое, хорошее платье и все прочее?

— Найдется-с…

— Так выдай вот ему!… — Он кивнул головой на Белявку.

Приказчик окинул взглядом своего соседа, будто только что заметив его.

— Слушаю-с! — обронил он.

— Подойдите ближе! — приказал Пентауров актерам.

Те несмело придвинулись на несколько шагов и опять остановились.

— Я вам выписал из Москвы начальника и учителя… — заговорил Пентауров. — Вот он! Дело свое он знает отлично…

Белявка кашлянул и заложил назад правую руку.

— Смотрите, слушаться его без разговоров! — Пентауров постучал по ручке кресла. — Он будет проходить с вами роли, научит, что и как нужно делать на сцене. А ты, Григорий Харлампыч, держи их в руках крепко, чуть что — мне доложи!

Величанье барином по имени-отчеству нового человека произвело большое впечатление на актеров. Приказчик уже внимательней глянул на Белявку.

Тот слегка отставил ногу и приосанился.

— Вот тебе список актеров!… — продолжал Пентауров, протягивая исписанный листок бумаги.

Белявка подскочил и бережно, обеими руками, принял бумагу.

— Я написал здесь их настоящие имена и затем фамилии, под которыми они будут играть в театре. Фамилии должны отвечать их… Как это… сказать?… Ну ролям! Я уже все обдумал и взвесил, и ничто переменено быть не может. Ну, вызывай их по порядку, посмотри на каждого!

Белявка близко поднес листок к своему лицу.

— Сенька Македонский! — возгласил он.

Из кучки дворовых выступил огромного роста, белокурый богатырь с приятным и умным лицом.

— Херой! — дочитал Белявка и вскинул глаза на того. — Хорош!… Оченно даже годен!… — одобрительно заметил он, обозрев героя от головы до ног.

— Я думаю!… — с удовольствием произнес Пентауров. — Такого и в Преображенском полку не сыщешь.

— А зубы у тебя все? — спросил Белявка, и не успел богатырь ответить, как уж тот проворно, как у лошади, приподнял ему верхнюю губу. За нею блеснули белые, что кипень, зубы. — Все!… — удовлетворенно ответил сам себе Белявка и отошел опять на прежнее место.

— Трагик… Петька Сарданапалов?

Выдвинулся дворовый среднего роста, черный, с большим крючковатым носом и бровями, сросшимися на переносице.

— Он же и злодий!… — Белявка склонил голову на бок. — И сей ничего… Нос соответственный… хреческий!… — глубокомысленно сказал он.

— Нет, ты посмотри, каков он, когда нахмурится! — вмешался Пентауров. — Петька, нахмурься!

Будущий актер исполнил приказ, и точно туча покрыла лицо его.

— А что? — воскликнул Пентауров. — Талант, а?

— Наглядно-с! — согласился Белявка.

— Спирька… — он запнулся и уткнулся совсем в листок. — Бонапарте! Комик. Это ты Бонапарте? — как бы не доверяя прочитанному, спросил он выдвинувшегося вперед невысокого человека с волосами цвета мочалки, мутными глазами и с таким острым и ярко-красным, стерляжьим носом, что, казалось, будто бы он только что прободал им насквозь какое-нибудь живое существо.

— Я-с!… — мрачно и сипло ответил тот.

Белявка безмолвно перевел глаза на Пентаурова и увидал, что тот весь трясется от беззвучного смеха.

— Каков, а? — вытирая слезы, сказал Пентауров. — Нет, ты посмотри на эту рожу!… — И он опять зашелся смехом.

Улыбнулся, но деланно, и Белявка. Пентауров заметил это.

— Что, кажется, он тебе не нравится? — спросил он, переставь смеяться.

— Ничего-с!… — торопливо ответил Белявка. — А только-с… того, не выпивает ли он?

— Самый запьянцовский! — проронил, ни к кому не обращаясь, приказчик.

— И настоящий Бонапарте такой же плюгавец-пьянчужка был! Публика поймет намек; как увидит его, так и захохочет! А будет пить, — уже строго добавил Пентауров, опять стуча по креслу, — пороть буду! Следующего!

— Благородный отец, Васька Вольтеров?

— Здесь! — отозвался голос, и из-за спин актеров выбрался пожилой, весьма благообразный дворовый.

— По всем статьям годен! — одобрил его Белявка. — Теперь кто же… героиня, Настасья Антуанетина?…

— Погоди, — перебил Пентауров. — Надо кое-что пояснить вам всем. Слыхал ты когда- нибудь про Марию-Антуанетту?

— Никак нет-с!… — ответил Белявка.

— Были две королевы, одна красавица собой, Мария-Антуанетта, ее казнили. А другая злодейка — Елизавета; вот по их именам я и назвал этих двух. Беленькая Антуанетина, а та чернушка — злодеек будет играть, она Санька Елизаветина. Поняли?

Не успел никто ответить, как черноволосая, названная Елизаветиной, девушка выскочила вперед, упала перед Пентауровым на колени и, обхватив его ноги, припала к ним головой.

Он вздрогнул и откинулся.

— Батюшка, барин, смилуйся! — в истошный голос завопила, залившись слезами, девушка. — Ослобони меня, не хочу я в злодейках быть!…

— Глупая, ведь это не в самом деле, а представлять только так будете!

— Где ж мне, барин, с ей справиться? Она здоровая, она сама мне все глаза выдерет! — продолжала причитать девушка. — Не хочу я в актерках быть!

Пентауров рассердился.

— Пошла прочь! — сказал он, оттолкнув ее голову концами пальцев. — Посеки ее, Маремьян, немножко, чтобы она опомнилась!

— Слушаю!… — отозвался приказчик. — Встань, дуреха, сейчас! — сурово обратился он к Елизаветиной.

Девушка разом смолкла, поднялась и отошла в сторону, утирая глаза передником.

— Ванька, воды! — приказал Пентауров, увидав высунувшуюся из-за актеров любопытную рожу малого.

Ванька исчез и через миг явился с полотенцем через плечо; в руках он держал серебряный тазик с водой: Пентауров имел привычку, прикоснувшись к кому-нибудь, немедленно обмывать руки.

Он пополоскал пальцы в воде и стал вытирать их пушистым полотенцем.

— Можете идти все… кроме тебя, Григорий Харлампыч: ты останься, я тебе пьесу сейчас свою прочту и объясню! А в четыре часа всем актерам собраться в зале: будет первый урок вам.

Пентауров и Белявка остались в кабинете, а актеры, стараясь не зашуметь, гуськом выбрались за двери.

— Вот так напасть! — разведя руками, вполголоса, с ужасом произнес обладатель красного носа. — Был человеком, а теперь, нате вам, что, — Бонапартием стал!…

Благородный отец вздохнул и сокрушенно покачал головою:

— Ваша фамилия, Спиридон Вавилыч, еще что? — прошептал он, оглядываясь, не услыхал бы приказчик. — А вот моя! — Он махнул рукою. — Сказывают, причастия за нее лишить могут!