Шарлотта Морель - Мария Лоди

Шарлотта не ответила, и он продолжал:

— Знаешь, она хорошо воспитана, у нее хорошая семья. Я только не знаю, как объяснить маме, и меня это беспокоит. Люди не понимают, но я знаю, ты меня поймешь.

— А ты… любишь ее? — спросила Шарлотта.

— Да. Мы поженились в прошлом месяце. Я не решился сообщить маме.

Шарлотта нежно взяла Габена за руку. Она удивилась и даже несколько растерялась, услышав эту новость. Прочитав письмо брата, она ожидала услышать совсем другую любовную историю. С ее точки зрения, Габен поступил правильно.

— Ты увидишь, какая она хорошенькая, — говорил Габен. — Я все время любуюсь ее лицом. Она прекрасна, замечательна, удивительна. Все делает с такой грациозностью.

— А как вы общаетесь?

— Она немного говорит по-французски, а я, как ты помнишь, имел удовольствие учить немецкий в школе.

Теперь он был в приподнятом настроении и рассказывал об Илле с воодушевлением любовника и художника. Шарлотта слушала его с чувством удовлетворения, которое всегда испытывала при общении с братом.

— А как обстоят дела с твоим рисованием?

— Кое-чего я достиг, ты увидишь. Я тебе покажу.

— Как ты живешь?

— Не очень хорошо, — признался он, улыбаясь, — но теперь, когда я снова нашел тебя, все пойдет лучше. Я уверен.

Она почувствовала возбуждение в его голосе, но вместо того, чтобы продолжить разговор на эту тему, стала рассказывать ему о своей поездке. Ей пришлось добираться омнибусом до самого Пти-Виль.

— Я как будто попала на край света. Омнибус до Пантена должен был отправиться в середине дня, но это было бы слишком поздно, и я наняла извозчика. Ведь я так люблю старые коляски.

Габен повел ее по узкой пыльной дорожке, в конце которой виднелся дом. Своим потрескавшимся фасадом он выходил на пустырь. Дом был окружен покосившимся деревянным забором.

— Довольно печальный вид, — сказал Габен, — но по утрам в нем много солнца.

— Габен! — воскликнула Шарлотта в изумлении. — Ты здесь живешь? У тебя так плохо с деньгами?

— Это не надолго, — сказал он весело, — скоро мои дела поправятся, а летом здесь неплохо.

Он толчком открыл дверь лачуги, которая была построена из дранки и штукатурки с добавлением гальки. Дом был маленький и тесный, но все же двухэтажный.

— Должно быть, он был построен итальянскими рабочими, — говорил Габен. — Наверное, им нравятся подобные хижины, но они не имеют никакого представления о комфорте. Потолки на втором этаже такие низкие, что задеваешь их головой.

Единственным пригодным для жилья помещением была большая кухня. Пустые стены, никогда не знавшие обоев, были увешаны картинами Габена. Огромные полотна висели друг против друга. На каждом была изображена сидящая девушка.

— Илла, — пояснил Габен.

Пораженная красотой линий и тонов, Шарлотта не могла оторвать от них глаз. С картин на нее смотрело женское лицо с огромными светлыми глазами зеленоватого цвета, обрамленное гладкими каштановыми волосами и с грустным очаровательным ротиком.

— Она прекрасна, — сказала Шарлотта, имея в виду как картину, так и девушку.

— Я ничего не знал, пока не встретил ее, — рассказывал Габен. — Я был в неведении. Она дала мне все — любовь и даже больше, чем любовь, — самопознание. Никто не сможет разлучить нас!

Шарлотта ничего не ответила. Она услышала шаги на дорожке, и затем из кухонной двери вышла Илла, скромно улыбаясь.

Она была такая, какой изобразил ее на своих картинах Габен. Может быть, немного моложе — почти ребенок, но с печальным выражением глаз.

— Это моя сестра, — сказал Габен, положив руку на плечо Шарлотты. — Ты понимаешь? Моя сестра.

— Да, — сказала девушка с какой-то музыкой в голосе. — Да, я понимаю. Это твоя сестра, Габен.

Она протянула обе руки Шарлотте, которая заметила в этот момент необычное возбуждение на лице брата и поняла, какое огромное чувство связывает этих двух людей. Шарлотта была очень тронута, как будто почувствовала какую-то невидимую нить, связывающую ее с их молодостью и их любовью, а их бедность была воспринята ею почти как физическая боль.

— Можно, я поцелую вас, Илла? — спросила она. Шарлотта нежно привлекла девушку к себе и поцеловала. Когда она отпустила девушку, то увидела, что та плачет.

Они провели весь день в прогулках и беседах. Габен, который после неожиданной встречи с сестрой почти забыл страшную сцену, произошедшую утром, рассказал им об обнаруженных трупах на равнине Обервиля, о том, что его могут вызвать для дачи свидетельских показаний, хотя ему уже больше нечего им рассказать.

Вечером Шарлотта уехала омнибусом в Пти-Виль. Маршрут проходил по заброшенному пригороду Комба, по мрачным неосвещенным местам. В прошлом парижане приезжали сюда, чтобы наблюдать за такими зрелищами, как травля привязанного быка собаками. В качестве приманки зачастую использовали осла или даже свиней. Аппетиты кровожадных зрителей все возрастали, из-за чего арена была разобрана по приказу встревоженного монарха — Луи Филиппа.

Омнибус проскрипел по темному бульвару, мимо свалки, заваленной кучами мусора, напоминавшего горы на фоне ночного неба. Это было старым лобным местом Монтфокона, где вешали приговоренных к смерти преступников и оставляли их тела болтаться на ветру. Когда виселицы снесли, место превратилось в огромную свалку для всего Парижа. Старых лошадей приводили сюда целыми табунами и оставляли помирать от голода перед тем, как прикончить. Конский волос срезали, когда животные были еще живы, а их останки оставляли лежать под открытым небом, вскармливая кучи червей, которых потом продавали рыболовам. Затем появлялись крысы, поедая все на своем пути и роя норы в кучах гнилья. В конце концов умерщвление лошадей и свалка мусора были запрещены, как представляющие угрозу для здоровья жителей.

Шарлотта страстно хотела оказаться снова у себя дома, на знакомых, хорошо освещенных улицах. Она перенервничала за эти дни. Нить реальности ускользала из ее рук. Она пила много кофе и работала по ночам до тех пор, пока не начинала чувствовать, что у нее начинаются галлюцинации. Она думала о своем брате Габене, о тех муках, которые он претерпел ради своего искусства, о страшных эмоциональных потрясениях, сделавших его слабым и больным.

Конечно же, это было наследственным явлением. Эта мысль раньше никогда не приходила ей в голову. Вероятно, потому, что мадам Морель была такая спокойная, а Луиза такая апатичная. Но она и Габен были совсем другими, как будто принадлежали к другому виду. Возможно, они унаследовали это от своего дедушки по материнской линии, неудавшегося скульптора. Шарлотта никогда его не видела. Он умер еще до ее рождения, а мать редко про него рассказывала. Однако Шарлотта догадывалась, что эти душевные томления, стремление к чему-то «потустороннему» достались им от него в наследство. Что-то подсказывало ей, что она никогда не будет знать покоя.