Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы - Неизв.

«Ну, коли хочешь, могу научить, – нехотя согласилась Нежана, по-видимому, ещё не вышедшая из-под власти своих свободолюбивых дум. – Приходи завтра, да принеси берёсты побольше… А сейчас пора мне, а то нянька хватится».

Надобность расставания резанула по сердцу острым лезвием, и тёплая кровь заструилась по нему, а боль аукнулась по всей груди. Неловко складывая губы дудочкой, Цветанка потянулась к Нежане. Та догадалась и с тихим смешком поцеловала её.

Пытаясь понять, что происходит с нею, Цветанка долго бродила по берегу реки. Высокая трава щекотала ладони, солнце пыталось отогнать от себя тёмно-сизые грозовые облака, а перед глазами вставало лицо с глубокими, как два колодца, глазами, мечтательно устремлёнными к небу. Значит, песнями своими Нежана старалась привлечь чуткого человека, способного понять её стремления. Но в Цветанке, судя по всему, она такого человека не видела, хотя та и уловила звук тоскливой струнки в её голосе, и в ответ на него в её душе запела такая же струна. Ну почему? Хотелось выть от тоски. Представив себе Нежану замужем за каким-нибудь богатым стариком, Цветанка оскалилась и сплюнула.

А потом достала нож, сняла шапку, покрепче перехватила косу и принялась безжалостно, со злостью резать под самый корень. Коса была толстой, и пилить пришлось долго. Когда последние волоски были перерезаны, Цветанка подняла перед собой косу, ещё недавно бывшую частью её самой, поглядела на неё в последний раз и, подойдя к воде, зашвырнула подальше. «К беде!» – непременно сказала бы бабуля, но сейчас Цветанке стало всё равно. За всю свою двенадцатилетнюю жизнь она не была ни в чём так твёрдо уверена, как сейчас в том, что никогда не выйдет замуж.

Почти ослепшая бабушка не заметила перемен в её внешности, а потому пока обошлось без упрёков и причитаний. При помощи того же ножа, которым она только что отрезала волосы, Цветанка сняла с берёзовых поленьев несколько кусков коры, белой снаружи и тёмно-жёлтой изнутри. Какой ей был прок от грамоты? Как-то жили они с бабулей и без неё, ничуть не страдая; Цветанка просто искала повод лишний раз увидеться с Нежаной и, кажется, нашла.

Нежана увлеклась мыслью об обучении Цветанки грамоте. На следующую встречу она принесла с собой дощечку, на которой разложила кусок берёсты и начала выцарапывать на нём писалом – заострённой костяной палочкой – какие-то закорючки. Тесно придвинувшись к ней и жуя яблоко, Цветанка заворожённо наблюдала, как на берёсте проступали непонятные значки. Вишня шелестела над их головами и обступала со всех сторон.

«Это называется азбука, – сказала Нежана, проводя острым кончиком писала вдоль ряда закорючек, озарённых солнечными зайчиками. – Из букв составляются слова. Вот, смотри: это – твоё имя».

И она нацарапала несколько значков друг подле друга.

«Заяц», – прочитала она, водя писалом по буквам.

Цветанка всматривалась в эти значки с таким чувством, будто ей открылось нечто заповедное, удивительное и потаённое. Вот как, оказывается, на письме выглядело её имя, а точнее, прозвище… Пока незнакомые буквы никак не сцеплялись в её уме со словом «заяц», но, напряжённо вглядываясь, она старалась проникнуть в эту тайну.

«З-а-я-ц», – ещё раз прочла Нежана, при произнесении каждого звука задерживая кончик писала на букве.

Названия букв азбуки с первого раза не дались Цветанке. Слишком уж их было много, разных, странных и похожих на диковинные заклинания. Также казалось совершенно непонятным, почему одна буква называлась так, а другая – эдак. По этой причине Нежана пошла другим путём, отталкиваясь не от букв, а сразу от целых слов. Она писала их, а рядом выцарапывала нечто похожее на те предметы, которые они означали. «Кувшин» – а рядом этакий изящный кувшинчик. «Ложка» – и рисунок, весьма похожий на то, чем хлебают кашу и кисель. А потом – куча других слов: дом, дерево, глаз, голова, каша (из-за неровности берёсты тарелка с кашей Нежане не очень удалась, но в целом было сносно и понятно), капуста, малина, морковь… Вскоре на куске берёсты не осталось места, и Нежана взяла другой.

«Постой, постой, – придержала её руку Цветанка. – Куда ты так много? В голове ж не умещается! Дай сначала это освоить, а уж потом следующее показывай, что ль».

«Прости, – тихо хихикнула Нежана, не отнимая у неё своей руки. – Для меня-то это легко, я уж грамоту освоила, вот и забываю, что тебе она в новинку».

От долгого пожатия рук обе смутились, и Нежана предложила не отвлекаться от науки. Она подбирала такие слова, в которых одни и те же буквы встречались по несколько раз, чтоб Цветанка их лучше запомнила.

«А как твоё имя пишется?» – спросила Цветанка.

Снова писало заскрежетало по берёсте, и стали видны буквы. Цветанка обнаружила, что две из них повторяются дважды.

«Нежана», – произнесла вслух юная учительница.

Цветанка попросила писало. Разглядывая его, спросила:

«А для чего у него на конце лопаточка?»

«Это для того, чтоб стирать, когда на воске пишешь. Когда меня грамоте учили, у меня восковая дощечка была. Удобно: ежели ошибёшься, тут же исправить можно».

Нетерпеливая Цветанка попробовала сама написать что-нибудь. То и дело бросая взгляд на образец и высунув язык от усердия, она вдавливала острый конец палочки в берёсту и старательно срисовывала буквы – так, чтобы получились имена «Заяц» и «Нежана». Непривычные к такой работе пальцы казались ей деревянными, едва способными удержать тонкое писало, а берёста трескалась от слишком сильного, неловкого нажима. С Цветанки сошло семь потов, прежде чем она с нескольких попыток нацарапала огромными, неуклюжими буквами своё прозвище.

«Правильно?» – взглянула она на свою учительницу с надеждой.

Наградой ей был тёплый взгляд из-под тенистых ресниц.

Встреча была недолгой: Нежана опасалась, что её отсутствие могли заметить, а потому вскоре засобиралась в дом. Дав Цветанке задание переписывать азбуку до полного запоминания, а также выучить сегодняшние слова, Нежана выскользнула из вишнёвого шатра, лёгкая и неуловимая, как солнечный зайчик.

По дороге домой начинающая воровка столкнулась с Ярилко. Тот вывернул из-за угла с таким видом, что ей показалось, будто он нарочно её искал, хотя и сделал удивлённую мину:

«Ба, кого я вижу! Вовремя я тебя встретил. Пошли, есть нужда побалакать».

Что-то недоброе в колком прищуре глаз молодого вора заставляло постоянно пребывать в его присутствии начеку, ожидая подвоха. Взгляд Ярилко не бегал беспокойно, не искал ничего – глаза смотрели твёрдо, немигающе и пристально, будто уже нашли то, что ему нужно, нагоняя на Цветанку лёгкую жуть. «Отъявленный гад», – пришла она к окончательному выводу, но отчего-то согласилась пойти с ним. Он с бесшабашным видом пожёвывал василёк, но внутри у Цветанки засело скользкое, холодное предчувствие.

Он привёл её в корчму – к её неприятному удивлению. К питейным заведениям и их завсегдатаям Цветанка испытывала презрение на грани тошноты. Ей довелось наблюдать достаточно судеб, разбившихся о сумрачные, нечистые стены; видела она рыдающих жён, потерявших всякую надежду вызволить своих непутёвых супругов из рабских цепей порока… Нищие, оборванные детишки, лепетавшие: «Батюшка, пойдём домой…» – и пустые, осоловевшие глаза этих забулдыг, в которых изредка проскакивала искра осознания своей беды, но тут же гасла под пологом хмеля и тупой, скотской покорности злой судьбе.

Окунувшись в такой густой смрад, что хоть топор вешай, Цветанка еле сдержала рвотный позыв. Ей, ещё не успевшей со своей первой добычи обзавестись обувью, было до содрогания гадостно ступать по грязному, заплёванному и заблёванному полу, покрытому корками, объедками и костями. Корчмарь, трезвый, в отличие от посетителей, отпускал хмельное всем, даже если оплачивали выпивку явно последними деньгами. Он принимал плату у любого – и у приличного с виду человека при средствах, вздумавшего гульнуть, и у совсем пропащего пьяницы, обречённого сгинуть от перепоя в какой-нибудь грязной канаве. Корчмарь равнодушно сгребал эти жалкие монетки, оторванные от голодных детей и жены, до дна испившей горькую чашу, и ставил перед пропойцей очередную чарку – не исключено, что и последнюю в жизни бедняги. В долг он выпивку не отпускал, а непонятливых вышвыривали вон дюжие молодцы, следившие за порядком.

Ярилко явно чувствовал себя здесь как дома. С порога он сделал кому-то приветственный знак рукой и направился к одному из грубо сколоченных и тяжёлых, устойчивых к опрокидыванию буйными посетителями столов. Подтолкнув Цветанку вперёд, он сказал:

«Вперёд… Иди, клади свою крикушу [5] на лавку. Всё время квасить с нами необязательно, но сейчас дерябнуть за здоровье надо. Хотя бы для того, чтоб мои ребята знали тебя и как-нибудь ненароком не жухнули [6], застукав за делом».

Верхняя одежда этих людей ничем не выделялась, была даже подчёркнуто поношенной, но под нею прятались новенькие яркие рубахи. Среди посетителей много было босоногих оборванцев, но эти поголовно щеголяли в хороших сапогах, за исключением Нетаря. Тот носил лапти – скорее всего, для пущей неприметности в толпе: как ни крути, а добрая обувь – вещь броская, особенно на скромно одетом мальчишке. И опять яркие глаза этого парнишки пронзили Цветанку, и ей стало зябко, словно она нырнула в холодную воду. Так же, как и перед всеми, перед ним стояла кружка, из которой он отхлебнул глоток пенной браги.