Тайна смерти мисс Вейн (= Роджер Шерингэм и тайна мисс Вейн) - Энтони Беркли

А пускаясь в подробности, следует заметить, что инспектор был и не очень ладно скроен, однако прочно сбит. Еще у него были седеющие моржовые усы, а пальцы рук короткие и загрубевшие. Обычно лицо его выражало неомраченное простодушие. Он частенько бывал в жизнерадостном настроении и никогда не испытывал ни малейшей злобы по отношению к своим жертвам.

В данный момент — нашего с ним знакомства — он с выражением чрезвычайной душевной теплоты, опершись локтем на колено и подперев подбородок кулаком, смотрел на маленькую лодку, плывшую в полумиле от берега. Однако такое выражение лица было вызвано не какой-то особенной привязанностью к гребцу с мозолистыми ладонями. И вообще инспектора не лодка интересовала, он ее даже не замечал. Он самым усиленным образом размышлял, каким это образом некая леди сумела случайно упасть в море с самого широкого места тропинки, где он сейчас сидит, и почему, если леди упала не случайно, но совершила самоубийство, она это сделала, крепко зажав в правой руке большую пуговицу с чьего-то пальто.

Да, это очень интересный вопрос, решил инспектор Морсби, во всяком случае, достаточно интересный, чтобы в полуофициальном порядке его вызвали сегодня утром из Сэндси, где он уже провел с женой и двумя детьми половину своего ежегодного отпуска, и, в соответствии с инструкциями из Скотленд-Ярда и начальства местной полиции, ему следовало поглубже вникнуть в этот интересный вопрос.

Звук шагов на тропинке, приближающихся с восточной стороны, заставил его резко поднять голову. Выражение лица инспектора Морсби стало при этом чуть-чуть не таким дружелюбным. В следующий момент из-за поворота показался мужчина плотного сложения, без шляпы, в совершенно бесформенных брюках из серой шерстяной фланели и в донельзя выношенной старой спортивной куртке. Во рту у него была трубка с коротким чубуком и огромной чашечкой. Он быстро приближался к инспектору Морсби, глядя на него с напускным безразличием, которое сменилось столь же наигранным удивлением. Затем, широко улыбнувшись, мужчина поспешил пожать протянутую ему руку.

— Господи боже, инспектор Морсби! Подумать только, встретить вас здесь! Вы помните меня? Меня зовут…

— Мистер Шерингэм! Ну, разумеется, я вас помню, сэр, — перебил его инспектор, с большой сердечностью пожимая руку мистера Шерингэма. — Вряд ли можно забыть вас, ведь ваши книги доставили мне столько удовольствия, уж не говоря о том, как вы нас всех в Скотленд-Ярде удивили, занимаясь Уичфордским делом. С ним был еще связан мистер Тернер из "Курьер", не так ли?

— Верно. Так называемое дело о "Драгоценностях из Хэттон Гарден", как его величали в газетах. Но, инспектор, что вы поделываете в этой мирной части вселенной?

— Я здесь отдыхаю, — ответил инспектор совершенно правдиво. — Остановился в Сэндси, с женой и детьми.

— Вот оно что, — простодушно заметил Роджер.

— А как вы сюда попали, сэр? Тоже на отдых?

Роджер вдруг подмигнул.

— Я? О нет. Я здесь подвизаюсь в своем новом амплуа, мне навязанном.

— О чем вы, сэр? Что это за амплуа?

— Ну, откровенно говоря, я сюда явился, чтобы задать от имени руководства газеты "Курьер" вопрос инспектору Морсби: что он может сказать о леди, которая день-два назад где-то здесь упала с утеса, и почему такая важная особа, как он, заинтересовалась таким обычным несчастным случаем?

Инспектор грустно усмехнулся и поскреб пальцами подбородок.

— Да я просто забрел сюда из Сэндси, бежал, так сказать, от шумной толпы в поисках временного одиночества! — пожаловался он с напускным простодушием. — Достаточно мне зевнуть в неурочный час, как сию же минуту нагрянут с полдюжины джентльменов той же профессии, которая для вас внове, и станут донимать меня вопросами, что бы это такое значило.

— Но вы хотите немного вздремнуть, прежде чем вернетесь в Сэндси?спросил Роджер с лукавой искоркой во взгляде.

— Вздремнуть?

— Да, во всяком случае, вы вряд ли сняли комнату в "Короне" только для того, чтобы там причесаться?

Инспектор одобрительно хмыкнул.

— Подловили вы меня, сэр! Да, я, возможно, останусь здесь на денек-другой. Даже обычные происшествия имеют в себе нечто интересное, знаете ли.

— И особенно такое, которое не является обычным? Ладно-ладно, инспектор. Вам от меня таким образом отделаться не удастся, вы же знаете. У меня уже выработался нюх на дела, где пахнет убийством, как у хорошей ищейки, и чутье мне сейчас весьма настойчиво подсказывает: вы чего-то не договариваете. Так в чем все-таки дело? Вы не можете хотя бы слегка намекнуть? Обозначить, так сказать, идею?

— Ну, не знаю, может быть и смогу. Но мне надо подумать.

— А вы не можете подумать прямо сейчас? И сказать всего несколько слов для "Курьер", прежде чем сюда нагрянут другие ребята из прессы. Если хотите, я там, в газете, заставлю через каждые два-три слова упоминать ваше имя. Ну давайте говорите прямо сейчас!

Инспектор призадумался. Он не питал отвращения к паблисити, и увидеть свое имя неоднократно упомянутым такой влиятельной газетой, как "Курьер", ему было бы приятно. Ведь если необходимая секретность будет соблюдена, то немного рекламы офицеру полиции никогда не повредит, а часто доставляет ему немало преимуществ.

— Ну ладно, не имею ничего против, чтобы, не говоря лишнего, сообщить вам, мистер Шерингэм, следующее: в этом деле есть пара подозрительных нюансов, — сказал, помолчав, инспектор. — Понимаете, предполагается, что леди в момент падения была не одна.

— И упала как раз над этим местом, не так ли? — ввернул Роджер.

— Да, как раз над этим местом. Но я не совсем уверен — то есть совсем не уверен! — что она была одна в то время, когда упала. И это действительно все, что я могу сказать в настоящее время.

— А почему вы считаете, что она была не одна?

— Ах! — вид у инспектора стал совершенно таинственным. — Я не могу этого утверждать со всей определенностью, но вы можете намекнуть своим читателям, что я зря слов на ветер не бросаю.

— "Инспектор Морсби, который занимается этим делом, дал понять, что нашел немаловажную улику. Не будучи еще в состоянии точно сообщить, в чем она заключается, он заверил меня, что вскоре можно ожидать необычного развития событий", — торжественно процитировал Роджер из будущего репортажа.

— Да, что-нибудь в этом роде, — рассмеялся инспектор. — И, разумеется, мне не требуется разъяснять джентльмену вроде вас, как это невероятно упасть со скалы именно в данном месте, где тропинка так расширяется, что образуется выступ.

— Тогда, может быть, это самоубийство? — кивнув, спросил Роджер.

— Возможно, — интонация инспектора была совершенно бесстрастна.

— Но вы ведь абсолютно уверены в обратном? — улыбнулся Роджер. — А?

Инспектор снова рассмеялся.

— Я, несомненно, смогу вам об этом сообщить немного позже, сэр, а пока… — и он сделал многозначительную паузу.

— А пока вы мне были бы очень признательны, если бы я перестал надоедать вам вопросами и опять оставил вас в покое? Я вас понял, инспектор. Очень хорошо. Но вы не возражаете, если я тоже, прежде чем удалиться, слегка обследую это местечко?

— Конечно нет, мистер Шерингэм, — любезно согласился инспектор. — Никоим образом.

Однако, несмотря на дружелюбное отношение инспектора, Роджер приступил к беглому осмотру выступа, где они оба находились с чувством, похожим на раздражение. И осматривал его скорее демонстративно, чем но какой-либо иной причине, так как великолепно знал, что он ничего не найдет: инспектор Морсби уже успел, разумеется, об этом позаботиться. Совершенно справедливо, что инспектор умалчивает о некоторых вещественных уликах, которые он, конечно, обнаружил — в этом не может быть никакого сомнения! Однако Роджер считал, что инспектор мог бы отнестись к нему несколько иначе, чем к рядовому репортеру, тем более после упоминания о Уичфордском деле. И Роджера такое отношение несколько уязвляло, даже весьма уязвляло, тем более что уязвляться было незачем. Естественно, что в глазах инспектора Морсби он был сейчас только репортер, и все тут.

Он приехал в Ладмут как репортер, вел себя как репортер, он был репортером. Черт побери!

Как он и ожидал, на выступе ничего обнаружить не удалось.

— Уф, — сказал он, выпрямляясь после осмотра валуна. — Ничего нет, и никаких следов борьбы тоже.

— А здесь они и не могут быть на этой скалистой поверхности, добродушно заметил инспектор, — понимаете, она слишком тверда, чтобы воспринять какие-либо отпечатки.

— Да, такая мысль и мне приходила в голову, — с холодком отозвался Роджер. И подошел к западному концу выступа, где он опять суживался до полосы не шире четырех-пяти шагов, и не спеша побрел по дорожке. Однако Роджер сделал не больше пяти-шести шагов, как его внезапно остановили слова инспектора.