Идет, скачет по горам - Ежи Анджеевский

Поль Аллар, худой и высокий, с густой гривой седых волос, обрамляющей суровое лицо аскета [в «Малом Ларуссе»:[6] Аллар (Поль), французский писатель, родился в Сен-Жермен-ан-Лэ (1896). Поэт, романист, драматург, эссеист. Великолепный стилист, многогранный талант, сочетающий в своем богатом творчестве поэтическое воображение с блестящим умом. Член Французской Академии (1954)], итак, Поль Аллар в шлафроке цвета старого бургундского, спиной прислонясь к камину, сейчас как раз рассматривает «Погребение Адониса», громадное полотно Ортиса, занимающее целую стену спальни: обнаженное тело Адониса на плечах сатиров, фавнов и кентавров, шествующих среди аркадийского пейзажа, а по краям картины две женщины, Афродита и Персефона, обе немолодые и некрасивые, закутанные в ветхие шали, больше похожие на деревенских плакальщиц, чем на прекрасных богинь, Поразительно, думает Аллар, как он добился, чтобы от тела Адониса исходил озаряющий всю картину невидимый свет? и в эту минуту юнец, которого Аллар, возвращаясь час назад домой после завтрака в итальянском посольстве, приметил на улице дю Бак и привел к себе, на улицу Вано, так вот, этот юнец, исподлобья поглядывая на два тысячефранковых банкнота, которые Аллар только что положил рядом с его свитером на старинный пуф, говорит: Не больно-то вы расщедрились, подбросьте еще тысчонку, Аллару вспоминаются собственные стихи: Вечно одно и то же! рядиться в роскошный плащ, чтобы зайти в портовый кабак, и он говорит: не увлекайся, мой мальчик, две тысячи — хорошие деньги, и, кроме того, не забывай, что ты побывал в постели не у кого-нибудь, а у самого Поля Аллара, это дороже денег, будет о чем порассказать детям и внукам, Накиньте еще тыщу, говорит юнец, Нет, отвечает Аллар, не получишь больше ни франка, я не люблю вымогателей, понял? юнец молчит с минуту, потом ставит ногу на старинный пуф и принимается не спеша шнуровать башмак, Дадите, произносит он спокойно, но с полной уверенностью, что будет так, как он говорит, Аллару, впрочем, это уже надоело, Засранец, кидает он свысока таким тоном, что это слово обретает в его устах поистине корнелевский пафос, надевай свитер, бери деньги и выметайся, юнец завязывает шнурок на втором башмаке, после чего медленно распрямляется, Отлично, говорит он, значит, вы предпочитаете скандал? Аллару даже не нужно особенно тянуться, чтобы нашарить звонок около камина, он нажимает кнопку и почти в ту же секунду, словно караулил под дверью, в комнату входит слуга Рене, бывший боксер, много лет назад извлеченный своим будущим хозяином из ночного кабака на площади Бланш, где он состоял вышибалой, теперь это мужчина лет тридцати с гаком, еще сохранивший следы былой красоты, Аллар, поглядывая на картину Ортиса, говорит: прости, Рене, что пришлось тебя потревожить, но этот молодой человек очень спешит, Ясно, говорит Рене, отлично понимая, что его короткой реплики совершенно достаточно, чтобы парень, и без того уже изрядно растерянный и униженный, торопливо схватил свитер и вообще беспрекословно и проворно исполнил все, что от него требовалось, Я просто пошутил, немного погодя говорит он, Ну разумеется! рассеянно соглашается Аллар, не о чем говорить, Я думал, продолжает юнец, вы только притворяетесь знаменитым Алларом, Вот именно! оживляется Аллар, а знаешь, ты не так уж неправ, я действительно притворяюсь, правда, самим собой, но, поверь, это роль не из легких, юнец заискивающе улыбается; о, вы неподражаемы! если у вас когда-нибудь появится желание меня увидеть, Хорошо, хорошо, перебивает его Аллар, но юнец хочет внести полную ясность: достаточно в «Королеве Бланш» спросить Робера, знаете, это прямо рядом с Липпом, Хорошо, хорошо, повторяет Аллар, и полегче на поворотах, но потом, когда юнец уже на пороге, не желая отказывать себе в эффектном финале, говорит: Рене, в ванной висит мой пиджак, будь добр, достань из бумажника две тысячи и дай Роберу, увы, почти в тот же миг Аллар понимает, что дал маху: вместо ожидаемой благодарности за свое великодушие он улавливает во взгляде Робера лишь торжество и фамильярность, окрашенную презрительной иронией, однако, поскольку отменить распоряжение уже неловко, делает вид, будто ничего не заметил, и, желая показать, что вопрос исчерпан, покидает свое место у камина, подходит к окну и остается там до тех пор, пока из глубины квартиры не доносится стук захлопнувшейся двери, когда же Рене, войдя в комнату, спрашивает: приготовить ванну? Аллар как раз закуривает сигарету, Разумеется, отвечает он, тогда Рене идет в ванную, пускает воду и возвращается, прикрыв за собою дверь, В пять, говорит он, вас ждет к чаю княгиня д'Юзерш, Увы! вздыхает Аллар, А к шести вы едете к мсье Ортису, Аллар глубоко затягивается: хоть какое-то утешение, а то совсем бездарный получается день, ты не представляешь, как я соскучился по Антонио, Не понимаю я вас, немного погодя говорит Рене, вы можете иметь сколько угодно мальчиков из прекрасных семей, а приводите с улицы черт-те кого, Мой дорогой, ему на это Аллар, у так называемого «чертте кого» может обнаружиться «кое-что» первого класса, а кроме того, ты отлично знаешь, что молодые люди из прекрасных семей наводят на меня смертную тоску, я чересчур хорошо знаю их отцов и матерей, не говоря уж о тетках, бабушках и дедушках, да и сам в достаточной степени аристократ, чтобы по крайней мере в постели, в области наибольшей интимности не стремиться познать, какова в действии и на вкус здоровая, пускай даже заурядная, простонародная стихия, так что, золотце, будь снисходителен к моим демократическим пристрастиям, если б ты почаще заглядывал в мои книги, мог бы прочесть в одной из них под названием «Сошествие на землю» такую фразу: Вечно одно и то же! рядиться в роскошный плащ, чтобы зайти в портовый кабак…, ты скажешь, что на самом деле я в своей чрезмерной гордыне мечтаю, дабы и там восхищались моей королевской мантией, так нет же, ты ошибаешься, коли уж я снисхожу до портового кабака, то готов туда идти нагим, мне необходима нагота в прямом и переносном смысле, и, если я о чем-то мечтаю, так именно о той унизительно-раскрепощающей минуте, когда увижу свой плащ валяющимся на полу, грубо попранным, измятым и беззащитным, более того! ненужным… впрочем, зачем я тебе это все говорю, золотце? у кого, как не у тебя, есть что сказать на данную тему? не тебя ли, зайдя однажды в портовый кабак, я в нем повстречал? Рене минуту молчит, потом говорит: простите, кажется, ванна уже готова, и идет в ванную комнату, чтобы завернуть кран;

мне очень жаль, говорит вездесущему Андре Гажо юный Джулио Барба, когда тот в самом начале четвертого ловко перехватил его на улице Ансьен Комеди, в двух шагах от Галереи Барба, но я не могу вам в этом помочь, Дорогой мой! восклицает Гажо, один ваш телефонный звонок, впрочем, зачем звонить? у меня машина, вы в нее сядете, мы заскочим в больницу, и я немедленно доставлю вас обратно, Это невозможно, говорит Барба, дедушка со вчерашнего дня без сознания, Минуточку, вы говорите, он без сознания? это может быть совсем неплохо, старинный друг Ортиса борется со смертью в то время, как в его галерее гениальный художник устраивает вернисаж, отлично, а? люди любят, когда у других судьба оборачивается трагедией, это действует как клистир, трагизм и ирония, могу вас заверить, наилучшие прочищающие средства, самая действенная пропаганда, готов поклясться, что оптимизм на большинство людей нагоняет смертельную скуку, у них челюсти от зевоты сводит, вы можете мне в двух словах описать, как выглядит ваш дед? Не уверен, отвечает юный Барба, я не знаю, как он сейчас выглядит, Дружище! с подчеркнутым расположением говорит специалист по части Ортиса, я получу за репортаж кучу бабок, а если подкину туда изюминку, о которой никому другому невдомек, деньжат отслюнят еще больше, вы наследуете дедушкину галерею, так или не так? Так, отвечает Барба, точнее не я, а мать, Значит, вы наследник, ну а раз уж вам с вашей галереей улыбнулась фортуна, отвалите от своих щедрот прессе, я даю вам добрый совет, вы славный малый, на одном Ортисе далеко не уедешь, надо и о будущем думать, У нас уже заключены контракты на выставки до конца года, говорит Джулио и достает из кармана белый платок, чтобы вытереть свои красивые, немного вспотевшие руки, Какой он, ваш дедушка, ему на это Гажо, седой, крупный, маленький, лысый? Где у тебя машина? спрашивает Джулио, За углом, отвечает журналист, тебя как зовут? Джулио, А меня Андре, ты со своей галереей далеко пойдешь, почему этому старому козлу взбрендило выставиться именно у вас? Не знаю, говорит Джулио, они с дедом когда-то дружили, но это было давно, Сантименты? смеется Гажо, нет, на старика это не похоже, Я должен вернуться самое позднее через полчаса, говорит Джулио, Вернешься, заверяет его Гажо, а мама твоя палки в колеса совать не станет? вот был бы номер! Это я беру на себя, говорит Джулио, будет у тебя фотография, но и мою ты напечатаешь, Гажо смотрит на него с веселым любопытством: о'кей, недурная идея! с меня бутылка виски, когда же, минуту спустя, Гажо отыскал свой «триумф», припаркованный на Сент-Андре-дез-Ар, Джулио спрашивает: сколько ты за него отдал? Он мне по случаю достался, отвечает Гажо, восемьсот тысяч в рассрочку, Сто пятьдесят выжимаешь? Больше, до двухсот, машина и впрямь неплохая, но я нацелился на «ягуара» или «порше», Ого! говорит Джулио, В какую больницу едем? спрашивает Гажо, в «Кенз-Вен», отвечает Джулио, Гажо завел мотор, За Бастилией, знаю, а у тебя какая машина? Никакой, дедушка не любит автомобилей, Гажо расхохотался: понятно, теперь ты себе купишь, Да, говорит Джулио, теперь куплю, ты не представляешь, сколько у деда денег в картинах, за одного Модильяни или раннего Ортиса я смогу иметь все, что захочу: виллу на Лазурном берегу, яхту, «ягуара», Ясно, говорит Гажо, но галерею не проматывай, обзаводись, чем хочешь, только дела не сворачивай и помещения не меняй, в твоем бизнесе добрая традиция — большие деньги, Знаю, говорит молодой Барба, возле нас есть маленькая гостиница, три этажа, владелец, старый вдовец, уступит ее мне по дешевке, тогда я расширю галерею, а наверху оборудую модерновую квартиру, Молодец! громко, стараясь перекрыть рев мотора, говорит Гажо, через год сделаю о тебе репортаж, Джулио: это твое интервью с Ортисом в «Пари-матч»? Мое, отвечает Гажо, читал? Здорово получилось, говорит Джулио, и фотографии классные, Сам снимал, усмехается Гажо, ну и цирк был, скажу тебе! я как раз собирался в отпуск, думал: прихвачу какуюнибудь из своих девочек и махну на пару недель в Испанию, ну и представляешь, накануне звонит мой шеф и спрашивает: проветриться едешь? Еду, а сам чувствую, что у старика завелась в башке какая-то безумная идея и он собирается мне ее подбросить, Интервью с Ортисом? спрашивает Джулио, Знаешь, мне что угодно могло прийти в голову, но ползать на брюхе перед старым козлом! У меня челюсть отпала, кому нужен этот маразматик? нет у него уже ничего за душой, давным-давно выдохся, плевать всем на таких мастодонтов, я-то им никогда специально не занимался, так называемое искусство — не моя епархия, но от ребят достаточно слыхал, что вытворяет этот тип, когда не в духе, на что шеф: ладно, ладно, и все же мне необходимо интервью с Ортисом, блестящее интервью, мой мальчик, а не пустой треп, нам нужна сенсация! ты говоришь, продолжает он, что старик терпеть не может журналистов и за три года не дал ни одного интервью, знаю и потому именно тебе предлагаю заглянуть в Волльюр, чувствуешь, на что я купился, мой шеф — старая лиса, знает, к кому как подкатиться, Хорошо, говорю, через неделю получите интервью с господином Ортисом, О'кей, говорит шеф, сегодня у нас семнадцатое, стало быть, не позднее двадцать четвертого сентября интервью с Ортисом будет лежать у меня на столе, правильно? Так точно, говорю я, а про себя думаю: плохи твои дела, Андре, в паршивую ты впутался историю, господин X. и то скорее бы дал интервью, чем этот зверюга, Не забудь про фотографии, говорит шеф, побольше фото, Будет сделано, говорю, и тогда он: вот, пожалуй, и все, езжай, ни пуха, ни пера, К черту, но пока мне не обломали бока, позвольте узнать, зачем вам интервью с этим старым козлом, у вас, что, других нет забот? Есть, конечно, он мне на это, будешь тут озабочен, когда самый способный твой репортер начинает задавать глупые вопросы, следовало бы, мой мальчик, знать, кто такой Ортис, Я знаю, величайший художник двадцатого века, последние несколько лет на пенсии, Не валяй дурака! рявкнул шеф, ты понятия не имеешь, какой это потрясающий мужик, мне он чертовски нравится, твое счастье, что у тебя еще молоко на губах не обсохло, не то б в два счета вылетел из редакции и конец твоей карьере, понятно? безмозглые дураки похоронили старика, дураки, повторяю, Ортис не из тех, что выдыхаются, прикинь-ка: он три года молчит, три года нигде не показывается, три года ни с кем не видится, даже самые близкие друзья, вроде Аллара, не знают, что он делает, может быть, ничего, его право, не в первый раз такое случается, ты представляешь, сколько в нем всякого за три года накопилось и как оно в один прекрасный день бабахнет? я своего шефа уважаю, но доводы его меня не убедили, Конечно, говорит Джулио, нигде не написано, что он обязан рисовать, Вот именно, на это Гажо, и я так рассудил, ни в чем нельзя быть уверенным, кроме того, что каждый из нас рано или поздно откинет копыта, но шеф чего-то понес насчет интуиции, что ж мне оставалось делать? интуицию рассудком не перешибешь, ну и поехал я в этот говенный Волльюр, Один? спрашивает Джулио, Не спеши, звоню я бабе, есть у меня одна, я ее обещал свозить в Испанию, и говорю, мол, все в порядке, завтра едем, только не в Испанию, а в Волльюр, Куда? она мне, В Волльюр, говорю, надо знать родную страну, очень повышает интеллектуальный уровень, а кровати везде одинаковые, не все ли равно, где заниматься любовью — в Испании или в своем отечестве, Взбеленилась небось? спрашивает Джулио, Вроде того, пожимает плечами Гажо, но я в таких случаях не церемонюсь, нет так нет, хотя, честно говоря, она меня подкузьмила, девчонка глупа как пробка, но хороша, можешь мне поверить: все при ней и любит это дело, в постели чего только не вытворяет, впрочем, думаю, ну ее к черту, небось завела кого-нибудь пошикарней, вот такие, понимаешь ли, пироги, а уже вечер, завтра утром мне выезжать, позвонил я еще двумтрем чувихам, не застал, заглянул во «Флору», полно дружков, я и подумал: хватит чепухой заниматься, поеду один, в этом тоже есть свои преимущества, точно? в общем, двинулся домой, живу я, знаешь, в шестом округе, около Люксембургского сада, по дороге еще заскочил в книжный, поискать чего-нибудь про старика, кучу денег потратил, зато добыл все, что надо, чтоб хорошенько подковаться, потом поставил машину на дюФур и иду по направлению к Гренель, там есть ресторанчик, я в нем люблю ужинать, когда хочется побыть одному, и тут начинается комедия, вот ведь никогда наперед не знаешь, где тебе подфартит, а где шарахнет, дурацкая случайность, двумя секундами раньше или двумя секундами позже, и все бы пошло по-другому, в самом начале Гренель встречается мне девушка, как-то раз я с ней переспал, знал, что она где-то работает манекенщицей, и все, даже имя вылетело из головы. Красивая? спрашивает Джулио, Погоди, говорит Гажо, сам не знаю, почему я остановился, наверно потому, что прямо нос к носу столкнулись, она, конечно, меня узнала, красивая? как сказать, вообще-то не в моем вкусе, малость странноватая, короче, разговариваю я с ней и что самое смешное: не могу вспомнить, как ее звать и хорошо ли с ней было в постели, Пьяный, что ли, был? спрашивает Джулио, Возможно, не помню, может, и пьяный, но чегото вдруг меня дернуло, я и брякнул: ты что завтра делаешь? Да ничего, отвечает, а голосок у ней, понимаешь, такой девчоночьий, но совсем не писклявый, хотя и чертовски высокий, А послезавтра? Тоже ничего, Ты не работаешь? Сейчас нет, с первого кое-что обещают, это хорошо, думаю я и валю напролом: так, может, прокатишься со мной на юг, денька на четыре-пять, от силы на неделю? думаешь, она удивилась? ни капельки, и это мне понравилось, я люблю, когда девушки ничему не удивляются, она только посмотрела внимательно и спрашивает: когда? Завтра, в семь утра, она помолчала минутку и опять спрашивает: ты это всерьез? Ну конечно! отвечаю, пошли поужинаем и обо всем договоримся, но она, представляешь, отказалась, заявила, что должна собраться, это мне тоже понравилось, хотя, по правде сказать, я бы предпочел ее заранее трахнуть, покуда еще есть время все переиграть, но настаивать не стал, О'кей, говорю, куда за тобой заехать? она черкнула на листочке адрес, улица Гизард, рукой подать от того места, где мы встретились, ну и у нее хватило ума написать еще имя и фамилию, понимаешь, ровненьким таким почерком старательной ученицы, круглые буковки, видать, себя в жизни писаниной не перетруждала, я прячу листок в карман, До завтра, говорю, выспись как следует, Сверни на улицу Шарантон, говорит молодой Барба, потому что Гажо как раз притормозил у въезда на площадь Бастилии, Знаю, отвечает Гажо, я бывал в этой больнице, у меня тут недавно приятель лежал, жертва замедленного рефлекса, Разбился? Жутко как, Ну так что же та девочка? спрашивает Джулио, поехала? Гажо ловко обогнул новехонький «мерседес»: если б не поехала, знаешь, что бы ты теперь делал? Я? Сидел бы в своей галерее и гадал, как сбыть с рук эту покойницкую, ты даже не представляешь, скольким обязан этой девочке, а косвенным образом, само собою, и мне, Джулио помолчал минутку, Не может быть, наконец произносит он, на что Гажо: все может быть, Ведь ты ж написал, что впервые увидел ее в Волльюре, Погоди, говорит Гажо, надо заехать внутрь, Не пустят, сомневается Джулио, Гажо, рассмеявшись, прямо с проезжей части сворачивает в ворота больницы и, слегка притормозив, показывает привратнику извлеченное из верхнего кармана пиджака удостоверение, привратник махнул рукой, проехали, Это что, журналистское удостоверение? спрашивает Джулио, Нет, отвечает Гажо, пропуск в ночной клуб, в каком корпусе лежит твой дед? В том, справа, говорит Джулио, а Гажо, успевший уже остановить свой «триумф» и выйти из машины, беря фотоаппарат, бормочет: надеюсь, дедушка не подложил нам свинью, отправившись в лучший мир, Значит, ты в своем репортаже наврал? с некоторым разочарованием спрашивает Джулио, Гажо пожал плечами: да нет же! как любит говорить Франсуаза, я только упорядочил действительность, и прямо с залитого солнцем двора они входят в громадный, холодный и мрачный вестибюль, Будь моя воля, говорит Гажо, я бы упразднил все больницы, высокий и длинный, но узкий и тоже сумрачный коридор заполнен посетителями и больными в полосатых больничных куртках, Далеко еще? спрашивает Гажо, Подожди, говорит Джулио, поправляет галстук, приглаживает черные блестящие волосы и, убедившись, что дверь перед ними обозначена номером восемнадцать, осторожно ее приоткрывает, в нос ему ударил резкий кислый запах мочи, потом только он увидел белые плоские кровати, неподвижные стариковские маски на белых подушках и встревоженным взглядом обежал палату: в левом углу стояла ширма, Господи Иисусе, думает он, может, и вправду умер? притворив за собой дверь, он зовет громким шепотом: мама! тишина, только кто-то тяжело стонет у окна, стараясь не замечать устремленных на него остекленелых или горящих глаз, Джулио снова зовет: мама! и на этот раз слышит звук отодвигаемого стула, из-за ширмы выходит мадам Барба, полная и смуглая, хранящая на усталом и немного припухшем от недосыпания лице искаженный образ юношеских черт сына, Джулио знаком ее подозвал и, когда оба вышли в коридор, спрашивает шепотом: он жив? она кивнула, сын вздохнул с облегчением и, поискав глазами Гажо, показал рукой, что нужно еще подождать, Что случилось? спрашивает мадам Барба, Он в сознании? К счастью, нет, отвечает мадам Барба, со вчерашнего дня не приходил в себя, чо зато хотя бы не мучается, зачем ты приехал? Мама, говорит Джулио, Ортис…, мадам Барба оживилась: он здесь? Нет, говорит Джулио, но знаешь, сегодня ночью, когда мы развешивали картины, он сказал, что очень бы хотел иметь фотографию дедушки, нет, не старую, а теперешнюю, понимаешь? что я мог ему сказать? пообещал, ну и он прислал фотографа, это займет одну секунду, мадам Барба хмурит черные брови: фотографа? не понимаю, при чем тут фотограф, Ох, мама, вздыхает Джулио, я же тебе сказал, что Ортису хочется иметь дедушкину фотографию, понимаешь? Да, понимаю, но я категорически против, надо же такое придумать! просто в голове не укладывается: фотографировать умирающего! Мама, на нас смотрят, шепчет Джулио, Этот человек, чуть тише говорит мадам Барба, даже к смерти не способен отнестись с уважением, уму непостижимо, ведь дедушка столько для него сделал, когда он еще был никто, Мама, умоляюще говорит Джулио, согласись, ради меня, Нет! твердо отвечает мадам Барба, даже ради тебя не соглашусь, такого ты от меня требовать не можешь, это мой бедный, старый, умирающий отец, да это же кощунство, А папу римского сфотографировали, когда он умирал, говорит Джулио, на что мадам Барба: да, сфотографировали, но сделали это дурные люди, позарившиеся на золото, Господь еще их накажет, когда они предстанут пред ликом его, Джулио под впечатлением этих слов, задумавшись, умолкает, потом правой рукой нежно берет мать за локоть, и они удаляются от дверей под номером восемнадцать, медленно проходят несколько шагов по коридору, Ты права, говорит Джулио проникновенным тоном раскаявшегося грешника, одновременно заговорщически подавая Гажо знак левой рукой, меня тоже это в первый момент покоробило, но войди в мое положение, ведь я в сравнении с Ортисом никто, мадам Барба поглаживает красивую, немного влажную руку сына: ну нет, внук Джузеппе Барба — не «никто», но я тебя понимаю, мой мальчик, и нисколько не обижаюсь, скажи Ортису, что это я не дала согласия, Что говорят врачи? спрашивает Джулио, мадам Барба подносит платок к глазам: ох, они уже ничего не говорят, а сегодня утром отгородили его ширмой, ты понимаешь, что это значит? Бедная мама, шепчет Джулио и, заметив, что мимо них с безразличным видом проходит Гажо, смотрит на часы, Поздно уже, говорит он, мне пора, Где этот фотограф? спрашивает мадам Барба, Я его оставил у входа, отвечает Джулио, ему тоже эта затея не очень-то по душе, Охотно верю, говорит мадам Барба, не все же люди бессердечные чудовища, хочешь взглянуть на дедушку? хотя нет, лучше тебе его не видеть, он страшно изменился за последние дни, ты не представляешь, как он изменился, абсолютно другой человек, чужой, поезжай, у тебя сегодня трудный вечер, соберется весь так называемый высший свет, познакомишься с кучей знаменитостей, Хорошо, мама, покорно соглашается Джулио, Ты сегодня неважно выглядишь, но все равно, как всегда красавец, Джулио по-ребячески улыбнулся: мало спал, мама, они остановились у дверей восемнадцатой палаты, Дедушка, сказала мадам Барба, постоянно повторял, что молодых, у которых есть искра таланта, ценит в сто раз больше, чем признанных гениев, такой у него был в жизни девиз, До свидания, мама, говорит Джулио, целуя матери руку, Гажо уже сидел в машине, Уфф! вздохнул с облегчением Джулио, усаживаясь с ним рядом, автомобиль тронулся, Ну что? спрашивает Джулио, Все о'кей, отвечает Гажо и на прощанье по-приятельски машет рукой привратнику, твоя мать, наверно, была красивая женщина, Как он выглядел? спрашивает Джулио, Очень импозантно, отвечает Гажо, рядышком вы будете отлично смотреться, такой контраст, и, подкатив к тротуару, выключает мотор, Что случилось? спрашивает Джулио, Ничего, отвечает Гажо, запашок больничный никак не отвяжется, хочешь выпить? Джулио колеблется, Поздно уже, Чепуха, на это Гажо, до семи успеешь набраться и протрезветь, ненавижу больницы, будь моя воля, все б до одной упразднил, пошли! они выходят из машины, бистро рядом, внутри пусто, только пышная блондинка за стойкой, Что будешь пить? спрашивает Гажо, Даже не знаю, не может решить Джулио, коньяк? Один «мартель» и двойное виски, говорит Гажо хозяйке, Это идея, обрадовался Джулио, мне тоже виски, Два двойных виски, говорит Гажо, Два двойных виски и один «мартель»? уточняет блондинка, Только два двойных виски, говорит Гажо, после чего, запустив руку в карман, выгребает горсть мелочи и направляется к музыкальному автомату, стоящему в нише у окна, с минуту он изучает надписи, затем опускает в щель стофранковую монету, нажимает клавишу и возвращается к Джулио, тем временем бистро заполняется звуками низкого женского голоса, в ритме биг-бита сообщающего, что на свете есть счастье, Кто это? спрашивает Джулио, Элен Шапиро, поясняет Гажо, пятнадцатилетняя девчонка с вагнеровским голосом, Неужели ей правда пятнадцать лет? Не знаю, в метрику я к ней не заглядывал, они пьют, и погодя Джулио опять спрашивает: послушай, а та девушка в самом деле была Франсуаза Пилье? Нет, отвечает Гажо, Брижит Бардо, тогда Джулио: и что, Ортис с ходу в нее влюбился? какая она? Не знаю, отвечает Гажо, я с Брижиткой не спал, и, поскольку допил свое виски, окликает хозяйку: сколько с меня? Восемьсот франков, отвечает блондинка, Оставь, говорит Гажо, видя, что Джулио полез за деньгами, это добавок к той бутылке, которую я тебе обещал, пошли? они выходят, провожаемые голосом Шапиро, Сядь за баранку, говорит Гажо, я тебя щелкну, Джулио залезает в машину с мостовой, кладет красивые руки на руль и поворачивает улыбающееся лицо в надлежащую сторону, Гажо долго к нему приглядывается и наконец говорит: у тебя красивые зубы, но сейчас лучше не улыбаться, Джулио понимающе кивает и слегка опускает веки, отчего его подвижное лицо южанина приобретает сосредоточенное, несколько меланхолическое выражение, Отлично! говорит Гажо, тебе просто необходимо купить машину, «ягуар» с тобой за рулем будет чертовски фотогеничен, молодой человек без машины все равно что без ноги или без руки, калека, хорошо, теперь можешь улыбаться, Джулио пересаживается на прежнее место, при въезде на площадь как раз загорелся зеленый свет, машина трогается, Отвязался больничный запах? немного погодя спрашивает Джулио, Угу, отвязался, отвечает Гажо, Когда появятся фотографии? В ближайшем номере, не позже одиннадцати я должен сдать весь материал, но до того еще нужно подловить какую-нибудь суперсенсацию, Ты будешь на вернисаже? Буду, но вернисаж — это для плебса, мне нужен оригинальный снимок, единственный в своем роде, понимаешь? ты раньше Ортиса знал? Нет, Ну и каким он тебе показался? Трудно сказать, задумался Джулио, это личность! Понятно! говорит Гажо, Знаешь, помолчав, продолжает Джулио, когда мы сегодня ночью развешивали картины, Ортис сказал, что напишет мой портрет, на это Гажо: гляди-ка, ты делаешь успехи на всех фронтах, не знай я, что старый козел всю жизнь ухлестывал только за бабами, можно было б подумать, что в скором времени ты займешь место Франсуазы, смуглое лицо Джулио залилось румянцем, Ты его не любишь? Почему? забавный старикашка, на это ему Гажо, не будь он таким непоседой, с удовольствием поставил бы его к себе на камин в качестве талисмана, серьезно, он мне приносит счастье, я на нем сделал имя и заработал кучу денег, А Франсуаза? не сдается Джулио, Проснись, дедуля! кричит Андре пожилому господину в «пежо», который замешкался на зеленом свете, так и навеки заснуть недолго, и только после этого отвечает Джулио: ты хоть понимаешь, дружище, как хреново, когда к тебе прилипает баба? А она прилипла? спрашивает Джулио, Старый козел, говорит Гажо, освободив меня от нее, оказал мне великую услугу, поначалу, когда мы приехали в этот говенный Волльюр, похоже было, что в Париж я, конечно, вернусь, но без интервью, зато с бабой на шее, хотя нет, не так, на первых порах я почти не сомневался, что прорвусь к старику, понимаешь, все было точь-в-точь как в плохом романе, сразу же по приезде мы спустились вниз, в бистро, промочить горло и… надо иметь мои нервы, чтобы в такой ситуации сохранить спокойствие: старик, представь, сидит в двух шагах от меня, сидит за столиком и с кем? с моим хорошим приятелем, молодым художником, Как фамилия? спрашивает Джулио, Пио, отвечает Гажо, Ален Пио, знаешь такого? Дедушка несколько лет назад его выставлял, а что он сейчас делает? Понятия не имею, мы с ним с тех пор не виделись, Кажется, он способный художник, говорит Джулио, надо его разыскать, Странный малый, говорит Гажо, ума не приложу, каким чудом старикан пригласил их к себе, Их? Ален был со своей бабой, Теперь мне все понятно, вспоминает Джулио, Ортис был тогда у нас на выставке Пио, дедушка рассказывал, что он похвалил несколько его картинок, Почему ты говоришь: картинки? спрашивает Гажо, Кто его знает, наверно, это от дедушки, он всегда говорил: картинки, Забавно, усмехается Гажо, Ортис тоже говорит: картинки, Джулио глянул на него искоса: но ты словом не обмолвился в интервью, что это Пио свел тебя с Ортисом, Сын мой, на это Гажо, очень давно уже было сказано: Горе посредственностям, попади они между клинков искусных фехтовальщиков, ты на ложном пути, Пио пальцем не шевельнул, чтобы хоть сколько-нибудь мне помочь, да, он представил меня господу богу, но господь бог был уже порядком на взводе, к тому же очистительный пламень любви в нем, видать, еще не возгорелся: благочестивому паломнику из Парижа он соизволил явить лишь одно из своих обличий, злобное и язвительное, возвышенный диалог состоялся только на следующее утро, когда Пио со своей чувихой уже покинули обитель господа бога, черт подери, как меня мутило с похмелья! Перепил? спрашивает Джулио, Башка просто раскалывалась, не думаю, чтобы Франсуаза ночью получила от меня много удовольствия, кажется, я впервые в жизни так наклюкался, зато утром… господня благодать была мне ниспослана с самого утра, Неужели сам позвонил? спрашивает Джулио, Ты когда-нибудь слышал по телефону господа бога? отвечает Гажо, для этого существуют ангелы, мой возвестил о себе голосом верного Карлоса, коротко сообщившего, что господь бог, то бишь сеньор Ортис, ожидает нас обоих, это было, понимаешь ли, деликатно подчеркнуто: бог ждет меня вместе с моей подругой, Франсуаза, говорю я, правильно сказано в Священном писании, что нищие духом войдут в царство небесное, и тут же полез под холодный душ и смыл остатки похмелья, не знаю даже, прошло ли полчаса после звонка ангела, как мы переступили порог мастерской господа бога, А она что? спрашивает Джулио, не удивилась? Франсуаза? нет, это не в ее обычаях, она никогда не удивляется, и вообще, черт знает, что за штучка: то ли хитрая потаскушка, то ли безропотная телка, А он? Он, конечно, предстал в полном блеске, сперва мигом выспросил у Франсуазы все анкетные данные: как зовут, когда и где родилась, чем занимается, где живет, а потом раз! и ко мне: вы когда обратно в Париж? тут, скажу тебе, даже я растерялся, Пока не знаю, говорю, не от меня зависит, Правильно, мне на это старик, положитесь на меня, сейчас около половины девятого, у вас достаточно времени, чтобы к обеду поспеть в Нарбонн, там отличный ресторан, и, если переваривание пищи не мешает вам думать, вы сможете за чашечкой кофе сочинить интервью со мной, три первые фразы я охотно вам подарю, начните стилем Юлия Цезаря: «Я приехал в Волльюр. Я видел Ортиса. Я разговаривал с Ортисом». Годится? Еще бы! Остальное допишете сами. Что вы обо мне знаете? То, что все, ответил я, Лучше и быть не может, он на это, наворотите кучу чепухи, которая всем придется по вкусу, что еще надо? вы получаете все, о чем мечтали, можете описать мой дом, меня и, разумеется, мадемуазель Пилье, которую вы имели честь впервые увидеть здесь, в моей мастерской, ага! чуть не забыл самого главного, в конце концов я, как-никак, художник, и обратился к Франсуазе: вы родились двадцать второго марта? Да, сказала она, тогда он крикнул: вот-вот! можете в таком случае оповестить мир, что через полгода, двадцать второго марта, я выставлю в Париже новые картинки, картинок, разумеется, тоже будет двадцать две и на всех будет увековечена одна женщина, Франсуаза, я знаю, что ты согласна, но хотел бы услышать это из твоих уст, ну как, согласна? Ну конечно же! сказала она своим высоким хрустальным голоском, Молодой человек, говорит он тогда мне, причем, должен честно признаться, без тени торжества, можете написать, что это будут лучшие картинки моей жизни, Франсуаза, наш юный друг хочет с тобой попрощаться, кажется, я вел себя именно так, как и следует себя вести в обществе богов, я просто сказал: до свидания, Франсуаза, и она, обыкновенно так: спасибо, Андре, но вот с господом богом я все же дал маху, хотел на уровне завершить этот фарс, ну и любезно говорю на прощанье: теперь я понимаю, что вы имели право когда-то сказать, будто художник — человек более алчный, чем все остальные, здорово, а? а он как рявкнет: вздор! откуда вы это взяли? хорошо, я успел кое-что о старом козле прочитать и смело ссылаюсь на Пьера Лоранса, мол, тот в своем предисловии и так далее, а он опять в крик: вздор! Лоранс старая задница, уж это вы, по крайней мере, должны бы знать, я сказал: более сладострастный, чем остальные, а не алчный, сладострастный! как тебе нравится? Это все? минуту спустя спрашивает Джулио, Нет, отвечает Гажо, обед в Нарбонне и вправду был отменный, Что ты ел? и Гажо, не задумавшись, перечисляет: лангусты, курица по-провансальски, рокфор, к этому сперва охлажденное местное розовое, а потом «Шато дю Пап» сорок восьмого года и, конечно, черный кофе, Дружище! восклицает Джулио, ты еще не забыл Франсуазу, а поскольку Гажо молчит, добавляет поспешно: я не хотел наступать тебе на больную мозоль, но так мне кажется, на что Гажо без улыбки: тебе надо писать психологические романы, имел бы шанс получить Гонкуровскую премию, к счастью для Джулио, который не нашел достаточно быстрого и остроумного ответа на этот выпад, «триумф» сворачивает в улицу Ансьен Комеди и останавливается в двух шагах от Галереи Барба, Гажо тыльной стороной ладони смахивает выступившую над верхней губой капельку пота: каков результат матча? Джулио молча выходит из машины, Ничья, великодушно бросает Гажо, тогда Джулио, подстрекаемый зудом тщеславия, не выдержав, говорит: если б я тебе кое-что показал, счет стал бы два ноль, В мою пользу? спрашивает Гажо, вместо ответа Джулио лезет в карман пиджака, достает красивый бумажничек из крокодиловой кожи, роется в нем, наконец находит то, что искал, и, не говоря ни слова, жестом предъявляющего служебное удостоверение полицейского агента, издали показывает Гажо небольшую фотографию, Гажо подходит ближе, внимательно разглядывает снимок, но напрасно Джулио ищет на его лице следы удивления или хотя бы интереса, Ах ты паршивец! чуть ли не с ненавистью думает он о своем новом дружке, Трогательная идиллия, говорит наконец Гажо, если бы не эти старомодные подштанники, изображающие плавки, я б мог подумать, что это ты, только на пару лет постарше, лежишь с молоденьким Ортисом на пустом пляже, очень вы красиво выглядите, который это год? Точно не знаю, говорит Джулио, девяносто какой-то, Ортис тогда еще был в Испании, чем тебе не суперсенсация? на обороте его собственноручная надпись, видишь: «Твоя память, пожалуй, будет для этой фотографии лучшим пристанищем, чем моя неверность, Антонио», Ничего не понимаю, говорит Гажо, ты похож и на мать, и на деда, я думал, твоя матушка приходится старику невесткой? Нет, объясняет Джулио, она его дочь, эта фотография никогда не репродуцировалась, Погоди, задумывается глашатай благой вести, в таком случае, раз ты носишь фамилию матери… Мой отец, с некоторым раздражением перебивает его Джулио, тоже был Барба, Родственник? Дальний, я думал, этот снимок может тебя заинтересовать, Знаешь, на это Гажо, спустя шестьдесят лет сенсация перестает быть сенсацией, фото, действительно, трогательное, но по сути это всего лишь мелкая деталь юношеской биографии господа бога, Эта мелкая деталь стоит миллион, говорит Джулио, тебе по знакомству могу уступить за полмиллиона, Гажо, явно повеселев, сверлит его взглядом: ну ты и нахал, сын мой! на твоем месте я бы всерьез побаивался, как бы в одну из ближайших ночей к тебе не пожаловал с того света дедушка и не выдрал основательно, Жаль, говорит Джулио, пряча фотографию, я хотел оказать тебе услугу, подумай еще, мы наверно увидимся на вернисаже, Я уже подумал, смеется Гажо, пока! и уезжает, оставив на тротуаре слегка оторопевшего Джулио, уезжает с намерением заскочить в гостиницу «Рафаэль» на пресс-конференцию, которую дает журналистам знаменитый американский драматург Уильям Уайт, однако, заметив в начале бульвара Сен-Жермен свободное место на автомобильной стоянке, внезапно меняет решение, ставит «триум