И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona"

Окончательно я пришла в себя уже на берегу, в небольшой комнате, пахнувшей деревом и травами. Сквозь приоткрытые ставни пробивался солнечный свет. Мне показалось, что вдалеке слышится плеск волн. Поворачивать голову было больно, но я все же осмотрелась вокруг. Стена, возле которой стояла кровать, оказалась боком глиняной печи. Рядом с кроватью располагался большой деревянный сундук, а вдоль противоположной стены под окном — длинная скамья, на которой была сложена одежда. Дальше я увидела дверь, которая вела, как я предположила, в соседнюю комнату. Под потолком, то там, то тут, висели связки каких-то трав. Я лежала на мягкой постели, укрытая теплым одеялом по самый подбородок. Лоб приятно холодило что-то мокрое, а от компресса на груди пахло медом. Нестерпимо хотелось пить. Тело не слушалось, будто чужое.

Я сглотнула и закашлялась. Кашель был сухим, а мышцы отозвались тупой болью.

Не успела я отдышаться, как дверь бесшумно отворилась, и в комнату вошла странно одетая пожилая женщина. Ее волосы были убраны под платок, завязанный каким-то необычным способом, так что концы переплетались надо лбом. На ней было длинное простое платье светло-серого цвета и темный фартук с влажными пятнами. Наверное, мой кашель отвлек ее от домашних дел.

— Проснулась? — в ее улыбке светилась искренняя радость. — Хвала Матери-Земле! Девочка моя! Мы уж и не чаяли.

Женщина неловко всплеснула руками и от этого жеста стала казаться гораздо моложе. Она несколько секунд просто стояла посреди комнаты, словно не могла решить, что ей делать дальше.

— Я сейчас, — наконец произнесла она и быстро вышла.

Я не мигая смотрела на опустевший дверной проем и старалась успокоиться. Это все не настоящее. Это не может быть правдой. Если повторить эти слова несколько раз, может, комната исчезнет?

Женщина вернулась быстро. В руках у нее была большая глиняная кружка, из которой шел пар и привычно пахло травами. Я чувствовала себя слишком разбитой, чтобы спорить или что-то выяснять прямо сейчас, к тому же после травяных отваров мне становилось немного лучше. Это, пожалуй, было тем немногим, что отчетливо запомнилось мне из периода беспамятства, кроме присутствия воеводы: плеск волн, запах трав, прогоняющий дурман хоть на время, и молчаливое присутствие незнакомого мужчины…

Я попыталась сесть, и женщина, поставив кружку на сундук, пришла мне на помощь. Я благодарно улыбнулась и устроилась на подушках поудобней. Такой слабости я не испытывала давно — каждое движение требовало неимоверных усилий. Я приняла протянутую кружку и глотнула теплой жидкости. Горьковатый вкус уже казался привычным. Сделав два больших глотка и почувствовав, как согревается все внутри, я снова улыбнулась и увидела ответную улыбку — искреннюю, как если бы эта женщина улыбалась близкому человеку, из-за болезни которого не спала ночами и сходила с ума от переживаний. Я посмотрела на кружку, которую все еще держала в руках, и пробормотала слова благодарности. Мне было немного неловко за причиненные неудобства. Свалилась вот так на голову чужим людям, доставила беспокойство.

Получив в ответ еще одну улыбку, я задала вопрос, показавшийся мне вполне естественным:

— Где я?

Глаза женщины, некогда, наверное, синие, а теперь светло-голубые, словно выцветшие, на миг расширились, а потом она быстро обняла меня, прижав мою голову к груди. Я не успела удивиться этому жесту, как над головой раздался шепот:

— Голубка ты моя бедная. Сколько же тебе выпало. Радим сам не свой. Посерел за это время. Ну, ничего… ничего. Наладится все. Слышишь? Как-нибудь наладится. Ты только не думай о том больше. И не бойся ничего. Слышишь? Не вспоминай! Теперь ты дома.

Как бы ни была я ослаблена после болезни, мой мозг работал на удивление четко. Из всей речи я выделила два слова: «Радим» и «дома» — и мне захотелось рассмеяться. Я не видела причин, по которым не должна была этого делать. Да я и не смогла бы сдержаться. Звук, похожий на всхлип, вырвался из моей груди. Через секунду я уже хохотала, размазывая слезы по лицу, а женщина то прижимала мою голову к себе, то, наоборот, отстраняла, чтобы поцеловать в висок или в лоб. А я все смеялась и смеялась и никак не могла остановиться. Потому что здраво принять эту ситуацию было невозможно.

— Дома — это где? — задыхаясь, выдавила я, уже зная ответ.

— В Свири, доченька, — полушепотом прозвучал голос матери Радимира.

***

«Когда Радимиру было шесть лет, его отец, воевода Всеслав, привел в дом меньшицу — младшую жену. Добронеге невзлюбить бы девчонку, извести со свету, да видно имя, данное матерью, впору пришлось, потому и не могла она думать худо о Найдене. Ишь, имя-то. Девочка была сиротой, и подобрал ее воевода Всеслав, проезжая Ждань. Страшный огонь в тот год по Ждани прошелся да не пощадил ни старых, ни малых. Сказывали, первый дом от кварской стрелы занялся. Видно, так и было, потому что засухи в то лето не было, а свои ни по чем бы так не сделали. Дворы в Ждани стояли кучно, и как бы ни был сосед не люб тебе, коль его дом загорится, так твой двор после будет. Потому-то редкие пожары всем людом тушили. Да тот — самый страшный — ночью начался. Пока спохватились, тушить почти нечего было. Кто-то так и не проснулся, кого-то крик скота разбудил, а все одно спастись тогда мало кому удалось.

Всеслав отправился в Ждань с обозом — зерно да мед князь выжившим послал. С тяжелым сердцем назад ехал. Все на свой дом примерял. А как бы Радимка с Добронегой вот так — голодные, да без крыши над головой в зиму?

Его отряд заметно возрос числом — люди оставляли выжженный город. То тут, то там вместо привычных лиц виделись настороженные, чужие, еще до конца не верящие, что на них милость Богов пала и оборонила от голодной зимы. Из воинов Всеслава кто рядом с конем шел, кто в седлах с детьми сидел. За плечом всхрапнул конь Улеба. Всеслав обернулся и не смог сдержать улыбку: перед верным другом, вцепившись в гриву коня, сидел мальчонка лет пяти. Улеб, заметив взгляд Всеслава, усмехнулся в бороду:

— Любава все сына хотела, да Мать-Рожаница одних девок ей посылает. А мне вот Перун парня подарил, — Улеб потрепал мальчонку по вихрастой голове.

Всеслав снова улыбнулся. Был он немногословен, и к тому давно привыкли.

В двух верстах от излучины реки отряд нагнал тонкую фигурку. Девочка посторонилась, пропуская воинов.

— Это же Найдена, — крикнул кто-то в толпе.

Всеслав пригляделся. Девушка была чумаза и боса. Легонькое платьишко вряд ли спасало от не по-летнему прохладного ветра. Покрасневшие руки сжимали узловатый посох, к которому был привязан маленький узелок — вот и все пожитки. У некоторых погорельцев и то добра больше осталось.

— Куда идешь, красавица? — крикнул один из воинов Всеслава.

Девушка в ответ лишь улыбнулась и махнула рукой вперед.

— Немая она, — пояснил кто-то из жданцев, — сирота. У повитухи нашей жила. Да та два месяца как преставилась. А она теперь так… сама по себе.

— Не дело, — коротко сказал Всеслав.

— Она хорошая, — робко подхватил другой голос. — Не говорит только.

— Да что там не говорит? — сварливо отозвался третий. — Слабая она. Ни работать не может, ничего. Кто такую в дом возьмет?

— Тебя же взяли, а ты от работы, как от крапивы, бегаешь, — ответил первый голос.

Начался спор. Странный люд, однако. Стоило чуть ожить, увериться, что впереди не голодная зима, а теплые дома соседней Свири, как тут же сердца зачерствели. Ровно не люди, а звери лютые.

Всеслав не стал вмешиваться в спор. Мать-Земля им судья. Молча спрыгнул с коня и шагнул к девушке. Та чуть отступила, но смотрела открыто, без испуга.

— Поехали, — мозолистая рука на миг повисла в воздухе, и тут же ее доверчиво тронула девичья ручка.

Добронега не сказала ни слова в укор. Сама провела по дому. Сама натопила баню. И как к кровинушке привязалась к молчаливой и улыбчивой Найдене. И горевала, как по кровной сестрице, когда спустя две зимы увяла та, как цветок полевой, оставив после себя маленькую дочку — Всемилушку».