Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Где начальники?

Один гвардеец хотел остановить взбешенного молодого человека пикой, но тот его чуть не сшиб с ног. На крик прибежал прапорщик и, увидав, что часового толкают, закричал:

— Вы шутите, что ли? Как вы смеете входить с ножом в руках к гвардейцам его величества?

— Где начальники? — закричал опять молодой человек зловещим голосом.

— Я — один из начальников! — сказал прапорщик.

— Вы не тот, кто мне нужен, — отвечал пришедший с презрением, сверкая от злобы глазами.

Но тут всеобщие восклицания покрыли его слова, и когда все, кроме Понти и его гостей, уже весьма и весьма угрожали оскорбителю, он прокричал вне себя от ярости:

— О! Вы меня не испугаете! Я ищу начальника, великого, могущественного, который имел бы право наказывать.

Рони и капитан медленно приблизились, чтобы узнать причину этого шума. Молодой человек приметил их.

— Вот кого мне нужно, — сказал он с злобной ухмылкой.

— Что здесь происходит? — спросил Рони, перед которым расступились ряды.

Он устремил проницательный взор на это лицо, расстроенное всеми дурными страстями человечества.

— Я пришел сюда требовать мщения, — отвечал на это молодой человек.

— Прежде бросьте свой нож, — сказал Рони. — Бросьте его!

Два гвардейца насильно обезоружили молодого человека. Он не поморщился.

— Мщенья? За кого? — продолжал Рони.

— За меня и моих.

— Кто вы?

— Меня зовут ла Раме, я дворянин.

— И у кого требуете вы мщения?

— У ваших солдат.

— У меня нет здесь солдат, — отвечал де Рони, оскорбленный надменным тоном этого человека.

— Я не с вами имею дело. Укажите мне начальника этих людей. — Он указал на гвардейцев, дрожавших от гнева.

— Месье де ла Раме, — холодно проговорил Рони, — вы говорите слишком громко, и, если вы дворянин, как вы сказали, вы дворянин, дурно воспитанный. Эти люди стоят вас, и я советовал бы вам обращаться с ними повежливее. Я могу позволить вам объясниться с ними, раз уж вы пришли сюда с жалобами. В отсутствие месье де Крильона я здесь начальник и готов оказать вам правосудие, несмотря на ваше обращение. Итак, успокойтесь и расскажите, в чем дело. Только попрошу вас: вежливо, ясно и коротко.

Молодой человек закусил губы, нахмурил брови, сжал кулаки, но, покорившись хладнокровию и твердости Рони, чей пронзительный взгляд так больно уязвил его, перевел дух, и ни один мускул не дрогнул на его лице, затем он собрался с мыслями и сказал:

— Я живу со своим семейством в замке, который вы видите у подножия этого пригорка, в деревьях направо. Отец мой лежит в постели раненый…

— Раненый? — перебил Рони. — Это королевский офицер?

Молодой человек покраснел при этом вопросе.

— Нет, — отвечал он со смущенным видом.

— Лигер! — пробормотали гвардейцы.

— Продолжайте, — сказал Рони.

— Я был у постели моего отца с моими сестрами, когда шум борьбы долетел до нас. Незнакомые люди насильно вошли в дом, побили и ранили моих людей и насильно ограбили нашу кухню.

— Молчать! — сказал Рони, когда раздалось несколько голосов, протестовавших против этого.

— Эти незнакомые люди, — продолжал де ла Раме, — не довольствуясь своим насилием, схватили головни из очага и бросили их на ригу, которая теперь горит. Посмотрите!

В самом деле, все, обернувшись, увидели клубы белого дыма, поднимавшиеся широкими извилистыми спиралями над деревьями парка.

Понти и его товарищи побледнели. Страшная тишина воцарилась между присутствующими.

— В самом деле, — сказал де Рони с волнением, которого не мог преодолеть, — это пожар… Надо спешить туда!

— Пока мы туда добежим, все уже будет кончено, солома горит быстро. Вот уже и крыши загораются! — Сказав это, молодой человек, казалось, остался доволен произведенным эффектом.

— И ваше семейство прислало вас сюда требовать правосудия? — спросил де Рони.

— Да.

— Стало быть, виновные здесь?..

— Это гвардейцы.

— Королевские?

— Гвардейцы, — отвечал де ла Раме с таким очевидным отвращением, не желая произнести слово «королевские», что Рони обиделся.

— Одному человеку верить нельзя, месье де ла Раме, — сказал он, — представьте свидетелей.

— Пусть придут к нам в дом, не ваши солдаты, — они окончательно все сожгут и разграбят, — но какой-нибудь начальник, и пострадавшие будут свидетельствовать, сами за себя скажут и обгоревшие стены.

Ропот негодования поднялся против смельчака, чернившего таким образом весь гвардейский корпус. Приведенный в негодование Рони сказал молодому человеку:

— Вы слышите, что думают о ваших оскорблениях! Видно, вы забыли, что теперь перемирие и что священное слово короля французского обеспечивает вас.

— Очень оно обеспечило меня сейчас! — вскричал де ла Раме с горькой иронией. — О! Нет, я пришел требовать не обеспечения, а мщения. Я представлю все доказательства, я выслушал донесение моих слуг, я сам видел, как воры убежали, и в случае надобности я узнаю их… Но если вы, месье де Рони, если вы ссылаетесь на слово вашего короля, я должен знать, окажут ли мне правосудие, а то я прямо пойду к вашему повелителю и…

— Довольно, довольно! — перебил де Рони, в котором кипел гнев. — Не нужно столько фраз и бешеных взглядов, я терпелив, но до некоторой степени.

— О! Вы мне угрожаете! — сказал де ла Раме со своей зловещей улыбкой. — Прекрасно! Это довершает все, угрожать истцу! Да здравствует перемирие и слово короля!

— Милостивый государь, — поспешно возразил Рони, теребя бороду, — вы употребляете во зло ваше преимущество. Я вижу, с кем я имею дело. Если бы вы были слугой короля, вы не имели бы ни этой колкости, ни этой жажды мщения. Вы лигер, вы друг испанцев…

— А если бы и так, — возразил де ла Раме, — вы тем более обязаны оказать мне покровительство. Неделю тому назад ваши враги могли защищаться оружием, а теперь они имеют только ваше слово и вашу подпись.

— Вы правы. Вы получите защиту. Вы сейчас говорили, что можете узнать виновных; вот все гвардейцы, обойдите ряды и попробуйте.

— Можно бы избавить меня от этого труда, — злобно пробормотал взбешенный истец, — честные люди сами признались бы.

— Я полагаю, вы этого не ожидаете, — сказал де Рони. — Если вы ссылаетесь на перемирие, вы знаете его статьи, и наказание, определенное против такого насилия, на которое жалуетесь вы, должно предписывать молчание тем, чья совесть побуждала бы говорить.

— Я знаю это наказание, — вскричал молодой человек, — и ожидаю его строгого применения!