Старый наездник - Юрий Нагибин

— Не бойтесь! — снова вскричал Ратомский. — Падать вниз, не вверх!

Бояться было нечего, но он нарисовал себе карикатурный образ неуклюжего старого писаки, таскающегося где не след с нелепой красной папкой под крокодиловую кожу.

Красный крокодил — действительно смешно. Конечно, такой байбак должен всего бояться и непрерывно шлепаться. Поощряя меня к падению, Ратомский рассказал, как сегодня утром вывалилась из саней его жена, которую он хотел подбросить до манежа. Опытный человек, сколько лет входной кассиршей проработала, а полетела вверх тормашками и шубу разорвала. И в гневе обругала мужа «хреновым извозчиком».

Я принял историю к сведению, но падать не собирался, даже когда он пустил Орфея махом и перехватил волоки за петли.

— Чтобы удержать, коли спотыкаться начнет, — пояснил Ратомский, подметив мой взгляд.

— Спотыкаться?.. С чего?

— Плечевые мышцы ни к черту! Он у меня недавно. Чуть напряжется, так падает. Вконец испорченная лошадь.

— Что же с ним будет?

— Передадим в военное охотхозяйство. — Ратомский лукаво усмехнулся. — Ладно, если он с лесничим или егерем завалится, а ну-ка генерала опрокинет?.. Никак нагоняют? — спросил обеспокоенно.

— Да, — сказал я, оглянувшись. — Здорово идут. Целой группой.

Ратомский сделал серьезное лицо, утвердил ступни в подножках саней, чуть откинулся назад — эти приготовления должны были сработать на мой испуг. Мимо пронеслись три или четыре упряжки, брызнув мне по дубленке жидким снегом. Бедняга Орфей чуть напружинился, косо задрал голову, выкатив черный с кровавым натеком в углу глаз, и поскакал козлом. Но, сразу укрощенный Ратомским, перешел на вялую рысцу.

Постращав меня еще разок-другой и убедившись в отсутствии эффекта, Ратомский свернул к конюшням.

По пути он сердечно поздоровался с каким-то стариком в ярко-синей нейлоновой курточке. Старик ответил ему, широким движением сняв картуз.

— Рощин… Узнали?..

Боже мой, Рощин, один из самых популярных наездников «моей» поры! Вот почему его жест показался мне знакомым. Так отвечал он на приветствия трибун, выиграв очередной приз.

Румяный наездник на рослом гнедом жеребце приветствовал Ратомского и сразу показал нам широкую спину.

— Крейдин, — уважительно сказал Ратомский. — Этот дает!..

Потом мы увидели и Ползунову, коренастую, в очках, похожую на учительницу или лаборантку, но уж никак не на «извозчика».

Кажется, Аллу Михайловну несколько удивило мое восторженное приветствие. Но я не владел собой. Душа пела. Опять мне принадлежало это огромное хмурое небо, этот расквашенный копытами снег, эти легкие санки и взмокшие бока лошади, опять мелькали вокруг насельники и колдуны таинственного мира, имя которому «бега».

У конюшен мы поручили Орфея заботам девушки-конюха. Здесь я познакомился с Андрюшей Ратомским, красивым двадцатисемилетним парнем, недавно женившимся на молодой художнице. Жены его случайно не оказалось, хотя она проводит куда больше времени возле конюшен, нежели в студии, и даже участвовала в любительских бегах. К этим бегам допускаются только женщины — сотрудницы ипподрома. Но жена Андрея по праву считается «своей».

Вдоль денников мы прошли в кабинет Ратомского, увешанный фотографиями выдающихся лошадей. Рамки фотографий повиты лентами, которые я принял в полумраке за траурные. Чем-то языческим повеяло от этого культа мертвых лошадей. Все оказалось проще: я принял за траур красные ленты побед. На фотографиях были запечатлены победители дерби разных лет, которые сейчас преспокойно здравствуют на конезаводах, служа святому делу воспроизводства.

Напротив кабинета — кладовая, там хранится сбруя: седла, потники, уздечки, волоки, запасные ремни, подпруги, кольца, колпачки, ногавки, бинты, кобуры, напястники, намышники, наколенники. Даже вообразить трудно, сколько всего надето на беговой лошади, особенно если она засекается. Но и это еще не все, боящимся шума лошадям положены наушники, а близоруким — муфты, мешающие видеть то, что может испугать. Целый стенд занят удилами. Тут есть и русские, и французские удила: обыкновенные металлические, алюминиевые, резиновые, «соска» с сахаром, уланские. Последние названы не в честь лихих вояк, воспетых поэтом: «…беспечны, веселы и пьяны, там улыбаются уланы, вскочив на крепкое седло», а в память о мерине Улане с плохим прикусом. Ему требовались удила с необычным выгибом, дабы они, как положено, приходились на беззубый край челюстей. Кстати, выражение «закусить удила» бессмысленно, лошадь может только зажать их деснами. Удила особенно важны, поскольку все сигналы от наездника лошадь получает через слизистую оболочку рта.

В конюшне я узнал о лестном прозвище Ратомского — Скорая помощь. Он, как никто, умеет высмотреть любое отклонение в физической или нервной сути лошади и не только устранить его, но порой и обратить на пользу. Была у него в тренинге кобыла, хорошая, резвая лошадь с широким, машистым шагом. Она отлично проходила дистанцию, а на последних метрах словно перегорала и пропускала соперников вперед. Ратомский узнал, что ее прежний наездник злоупотреблял на финише хлыстом и сорвал лошади душу. Другой бы, наверное, отступился от испорченной лошади, но Ратомский, вопреки всему, верил в нее, и заработала «скорая помощь». Был применен слуховой посыл. Лошади вставляли в ушные раковины ватные тампончики, и в решающий момент перед финишем Ратомский выдергивал эти тампончики с помощью лески. Вопли зрителей, крики горячащих коней наездников, обрушиваясь внезапно на нежный слух лошади, не только препятствовали обычному приступу апатии, но и действовали как допинг. Будто второе дыхание открывалось, и лошадь заканчивала дистанцию победным рывком. Вот что значит тонко и точно найденный посыл, в данном случае звуковой. И дело не в призах — Ратомский раскрыл лошадь, показал, на что она способна.

Конечно, не такими эффектными трюками определяется работа наездника, отнюдь не романтическая в обычном понимании, довольно однообразная, утомительная, грязная, полная тягот и разочарований. Большие победы очень редки. Вот Ратомский, старейший наездник, отдавший из шестидесяти трех лет жизни без малого полвека бегам, всего дважды выигрывал дерби. И это еще хорошо! Достаточно сказать, что две лучшие лошади России за всю историю рысистой охоты — легендарный орловец Крепыш и прославленный рысак русской породы Петушок — ни разу не подарили своим именитым наездникам победу в дерби.

А Ратомский — удачник. Он взял 1417 первых призов, среди них три приза СССР, сорок восемь традиционных — имени Ворошилова, Буденного, поставил шестнадцать всесоюзных рекордов, одержал двенадцать побед за рубежом, установил рекорды Во Франции, Бельгии, Швеции.