Премудрая Элоиза - Жанна Бурен

— Вот последнее предложение меня и убедило, — признался мне Фюльбер в заключение. — У вас будет известнейший во всем христианском мире учитель, дочь моя, и ваше образование, и без того не имеющее себе равных, довершится самым счастливым образом. Так что я посчитал себя вправе незамедлительно дать на это свое полное и всецелое согласие мессиру Абеляру. Признаюсь, я просил его посвятить все свободное время делу вашего просвещения, как днем, так и ночью, и даже разрешил ему наказывать вас, если в том будет нужда.

Широко расставив ноги и скрестив руки поверх черной рясы, дядя победно глядел на меня. Подобный план был для него удачей. Он разом нашел способ, не раскрывая кошелька, приставить ко мне выдающегося учителя и при этом сдать ему же комнату по высокой цене. Мог ли он мечтать о более счастливом устройстве дел?

Изумленная подобной неосмотрительностью, я смотрела на него молча. Был ли он в самом деле так слеп? Несмотря на свою молодость и наивность, я сразу разгадала твои намерения. Они были слишком прозрачны. Более того, они настолько совпадали с моими собственными желаниями, что я ни на секунду не усомнилась в действительных мотивах твоих действий. Голова моя кружилась, страх сливался с радостью.

Абеляр будет жить со мной под одной крышей!

Дядя же, вовсе не подозревавший, какая буря овладела мной, продолжал доказывать преимущества создавшегося положения. Делая вид, будто с почтением его слушаю, я дала волю своему воображению и не помню, чтобы слышала хоть одно его слово.

Мое сердце колотилось в радостной горячке. Какая удача для нас обоих — мысленно я нас уже соединила! — жить в одних стенах! Перспектива ежедневного общения восхищала меня. Я осознавала и риск, которому подвергало мою добродетель твое слишком чарующее присутствие. Но какая важность! Я уже решила полностью отдаться на твою волю. И не важно, если мне предстоит стать жертвой предрассудков. Я уже предчувствовала, что восторги, которыми ты меня одаришь, стократно вознаградят меня за все будущие испытания.

Позже тебя часто упрекали, будто ты проник в наш дом с единственной целью совратить меня, не любя, обуреваемый лишь неистовой жаждой сладострастия.

Да хотя бы и так! Что-то ведь должно было возбудить твой интерес ко мне! Ты заметил меня на улице, и твои ученики объяснили тебе кто я. В тот миг ты внезапно осознал, что женщины существуют. Немалое открытие! Твой неизменно активный, ничем больше не занятый ум обратился к новому предмету изучения, каковым стала я.

Я люблю вспоминать тебя таким, любовь моя, каким ты был на пороге своей жестокой судьбы: тебе было тридцать восемь лет и ты был красив как бог!

Ты достиг вершины славы и не имел себе равных. Утолив честолюбие, ты на время забыл о нем. Прервав на миг восхождение, чтобы перевести дух, ты огляделся вокруг. И неизведанная ранее жажда наслаждений завладела твоими чувствами. Нет, нет, тут не было ничего возмутительного. То, что с тобой происходило, было естественным следствием жизни в воздержании и упорном труде, которую ты вел с отрочества, но не мог продолжать бесконечно.

Коль скоро ты решил приостановить свой бег, не было ли естественным желание разом восполнить пробелы прошлого, посвященного до той поры лишь ученым занятиям? Тебе пришло время обратиться к новым свершениям.

Что же касается сделанного тобой выбора, то разве я могу порицать его?

Позже ты признавался, что тебя привлекла также слава о моей учености. Мы разделяли единые вкусы, жили в одной среде под сенью Нотр-Дам, и тебе понравилась женщина, которую ты повстречал. Так не было ли естественным, что, заметив меня, ты предпринял все возможное, чтоб и я разделила твои желания. Порицать ли твое поведение — ведь оно было столь логичным и так верно передавало твой волевой, властный, всегда нетерпеливый характер? Вопреки мнению твоих клеветников я продолжаю думать, что никакого коварства в твоем отношении ко мне не было.

Едва твой выбор остановился на мне, как твоя пылкость заставила тебя возжелать меня немедленно и беспредельно. Я никогда не упрекала тебя в этом и никогда не упрекну. Удостовериться в твоем безразличии было бы для меня куда горестней, чем догадаться о мотивах твоего пыла. Если вначале твоя любовь и была хладнокровным расчетом, она скоро переросла в мощное влечение, и ни ты, ни тем более я уже не могли ему противиться. Плотское искушение, каковым я была для тебя поначалу, превратилось в не знавшую равных страсть, и единый огонь охватил нас обоих. С тех пор он никогда не затухал в глубине моего сердца, и питала его вся моя жизнь.

Видно, запасы привязанности, благоговения, постоянства и обожания, накопленные мной за время учения в Аржантейе, оказались неисчерпаемыми, ибо любовь, которую ты во мне зажег, их так и не истощила. Она заполнила все мое существо и для иного культа не оставила места. Я предалась тебе всей душой, Пьер! И ни страдание, ни разлука, ни жертвы и утраты, ни твое молчание, ни моя горечь, ни время, ни твоя смерть, ни приближение моей собственной — ничто не умерило неизменную и бессмертную страсть.

15 мая 1164

— Выпейте отвара пустырника, матушка, он полезен для сердца.

Не открывая глаз, аббатиса сделала отрицательный жест. Сестра Марг поджала губы. Она привыкла, что больные ее слушались. Иной раз ей случалось и силой заставить пациенток глотать целебные снадобья. Но на сей раз она не посмела настаивать.

Преподобная мать была не из тех, кому можно дать лекарство насильно.

Сиделка пожалела, что матушка Агнесса ушла с другими сестрами на вечернюю службу. Ясно, что от послушниц, что неустанно молились у ложа умирающей, толку не будет.

Приорша — давняя подруга аббатисы и к тому же племянница покойного мессира Абеляра — была единственной среди монахинь Параклета, кто еще мог как-то повлиять на ее железный дух.

Оставалось ждать. Служба недолгая, матушка Агнесса не замедлит вернуться.

Сестра Марг поставила лекарство на дубовый сундук у очага, помешала угли и бросила на них сухого розмарина. Она страдала от своей беспомощности, уязвленная и в самолюбии сиделки, и в дочерней привязанности к умирающей.

Со вздохом она подошла к ближайшему окну, приотворила его и вдохнула принесенный восточным ветром воздух, напоенный ароматом гвоздики и чабреца.

Дождь прекратился. Сестра Марг охотно прогулялась бы, как она любила, меж огородных гряд, простиравшихся перед ее взором до самых берегов Ардюзона, окаймленных шелестящим камышом. Она оглядела едва холмистый горизонт, где к монастырским лугам подступали леса, бросила взгляд на мельницу, деревянное колесо которой сверкало в лучах солнца в радужном облаке водяной пыли, и снова вздохнула. Никогда уже великая аббатиса не попробует первых вишен, не нарвет роз на могилу мэтра Абеляра и не велит садовнику-мирянину посеять шалфей или кервель! Как пусто станет с ее уходом! Элоиза была истинным средоточием всей жизни Параклета, и материальной, и духовной. Что будет после ее кончины?