Дом в Коптевском переулке - Кирилл Берендеев

Я присмотрелся к паре.

И вскрикнул, узнав на снимке самого себя. И Веру в той девушке. И моих родителей на предыдущем снимке. И маму Андрея, которую Вера держала под руку.

Торопливо, стараясь не разжать заплясавшие враз пальцы, ибо, если разожму, - все потеряю, не верну более, - принялся прочитывать документы.

"Настоящим уведомляется, что Кокарев Андрей Нилович 67 г. р. ... в результате множественных ран в области... полученных в результате дорожно-транспортного происшествия... на пересечении Большой Яхонтовой и улицы Академика Волкова... в двадцать два тридцать пять... при столкновении автомобилей "Жигули" ВАЗ-21063 и "Москвич" АЗЛК-412... владелец последнего из указанных явился виновником... и скончался в больнице... проведенный анализ крови на наличие алкоголя, предположений, относительно возможного опьянения не подтвердил."

Бумаги, точно тяжелые снежные хлопья, рассыпались по полу между мной и Верой.

- Что это? - снова спросил я, и ожидая и не ожидая ответа на свой вопрос.

- Андрей умер, - тихо ответила Вера после долгой паузы. - Умер девять лет назад.

И снова тишина. Не знаю, когда я услышал эти слова, через сколько времени после того, как Вера произнесла их, они проникли в меня, преодолев все препоны и преграды, выстроенные за столь долгий срок. Должно быть, прошла малая вечность.

- Девять... лет? Девять?

- Двадцать четвертого декабря девяносто первого года. Попал в аварию, возвращаясь домой с работы. На следующий день мы вдвоем, и твоя мама вместе с нами, заехали за ним в морг. Через два дня были похороны.

- Не-не помню.... А снимки?

- Фотографии были сделаны в сентябре следующего года, двадцать девятого числа, в день рождения Андрея. По просьбе его матери... она попросила всех нас быть там, чтобы отметить его двадцатичетырехлетие. Сфотографировать нас всех она попросила одного своего знакомого. Вторая копия предназначалась тебе, чтобы ты... - она запнулась, не зная, как лучше сказать. - Словом, как память. Ты тогда уже переставал верить в то, что Андрей умер, на кладбище у тебя случилась истерика, едва ты прочел надпись на могиле.

- Я не верил, - я не утверждал и не спрашивал, я взвешивал слова, пытаясь понять их.

- После смерти Андрея, у тебя случился нервный срыв. А следом за ним начались провалы в памяти, сперва короткие. Затем охватывающие все большие и большие промежутки времени. Неделю, месяц, год.... Постепенно ты позабыл все, что случилось до декабря девяносто первого. К лету следующего года тебя уже невозможно было переубедить. Ни мне, ни маме... никому. Ты... ты... - она запнулась, - он для тебя словно бы...

Она не договорила. Слишком очевиден конец у этой фразы, чтобы стоило его произносить.

А я... голову резко сдавило, обжигающий обруч впился в затылок, лоб, виски, боль нарастала, новая боль, еще и еще... точно рабочие с той стройки, с Коптевского, методично, размеренно, с секундными интервалами, взрывами сносили старый дом начала века. Он медленно оседал, утопая в собственной пыли, растворяясь в грохоте, тонул и плавился, растекался и исчезал... навсегда, навсегда....

Серые стены некогда бывшие голубыми, узкая комнатенка, вся обстановка которой: кровать, тумбочка, крохотный шкафчик у стены, стул и стол у окна, рядом с подоконником. За окном - второй этаж, забранное решеткой окно, весеннее небо, запахи земли и мокрых веток, приносимые с каждым порывом ветра. Облака бешено мчатся по небу, тщетно пытаясь догнать друг друга, солнечный диск то скрывается за ними, погружая комнату в легкие полусумерки, чтобы тут же вырваться из их объятий и снова осветить....

Вера, в перламутрово-синем платочке с легкомысленными корабликами, повязанным под горло, сидит у окна, смотрит то вниз, то в комнату. Тихая, неловкая. Сидит и молчит, переводя взгляд то туда, то обратно, потеребит платочек и снова складывает руки на коленях. Я что-то говорю, я пытаюсь доказать, но она нерешительно, будто сомневаясь, верно ли поступает, качает головой. А потом входит медсестра с новой порцией таблеток....

Мама и папа - один раз вдвоем - папа у окна, все время смотрит в пургу, мама то плачет, то смеется, и не решается вытереть слезы, едва видные в свете сорокаваттной лампочки под потолком. Папа молчит, не зная, как подступиться, предоставляя начать разговор маме, мама начинает свой рассказ, потом, извиняясь, поясняет, что она хотела сказать, потому, как выходит не совсем складно. Зачем-то достает оплаченные счета, точно я не могу поверить ее словам, и те, что они не в состоянии оплатить. И быстро убирает, едва завидев взгляд отца....

Похороны мамы Андрея. Я сожалею, что его самого нет, что он то в командировке, то не дозвонишься. В тесном "Пазике" не развернешься, машина идет ходко, дорога неровная, гроб перекатывается в каталке, стучит о металлические борта, почти у самых моих ног, - Вера сидит напротив меня. Тишина, лишь шум мотора микроавтобуса, везущего нас на кладбище. Я снова сожалею о том, что Андрей не приехал, собравшиеся молчат и смотрят кто куда, не решаются обратить взор ко мне. Вера наклоняется к соседке и шепотом говорит что-то о деньгах, обрывок фразы долетает до меня: "все потрачено, у меня на себя почти ничего не осталось". Соседка понимающе кивает и все же не решается обернуть взгляд в мою сторону....

Звонок. Я подхожу к телефону. Андрей, как я рад тебя видеть! Ты где пропадал все это время? Без тебя столько всего.... Он осторожно покашливает, извиняется, почти все время извиняется. Говорит, что скоро будет, что постарается, что понимает, так уж получилось, так вышло, что он надолго уехал, не предупредив никого. А сейчас вот ни с того, ни с чего свалился, но уже поправляется, скоро все будет в полном порядке. Обещает и снова извиняется. Я кладу трубку после долгой беседы и оборачиваюсь к внимавшим мне стенам пустой однокомнатной квартирки на окраине города: вот, видите, он и позвонил. Я знал, что позвонит, он не мог не напомнить о себе, как же иначе. Надо предупредить Веру, я звоню ей, голос мой срывается, наталкиваясь на стену, и замирает. Как, ты мне не веришь, но почему. И она молчит, не зная, что ответить на мой вопрос....

Серый камень с выбитыми буквами. Я уже не плачу, но по-прежнему не могу смотреть на фотографа, он что-то говорит, просит о чем-то, кажется, чтобы ближе подошли друг к другу, не вмещаемся в кадр. Я плохо понимаю его, что значит, не вмещаемся в кадр, мог бы отойти подальше.... Кто-то шепчет мне на ухо простые слова. Я пытаюсь не слушать, я готов заткнуть уши, но нельзя, и потому я просто не слушаю того, кто говорит мне простые слова....

А потом... память изменяет мне, я вижу, я слышу простые слова, слова, которые все же сумели настичь меня....

И боль, и страдание и спуск вниз, вниз, к холоду, к ледяной непогоде, к покрытому торосами океану, в воды которого я падаю, падаю, в ветре, пронизывающем насквозь, несущем снежную крупу и колко бросающему ее мне в лицо.