Правосудие в Миранже - Элизабет Мотш

— Возможно, я точно не помню.

— Попытайтесь вспомнить…

— Да, может быть.

— Почему вы отрицаете? Вы немного взволнованы, не так ли? Но это не преступление — представлять себе смерть ближнего. Это может означать, что ее желают, но не сильно. Я хочу сказать не до такой степени, чтобы влить яду в стакан или тарелку с супом…

— Нет, нет, нет.

— Почему вы трижды произнесли «нет»? Вы начали с того, что никогда не хотели зла вашему мужу. Вы солгали, не правда ли? Но это же понятно, что еще молодая женщина… извините меня, шевалье… наделенная к тому же такой красотой, мечтает о другой жизни. Муж оставил вам некоторое состояние?

— Я не…

— Вы и это отрицаете?

— Я этого не отрицаю.

— Но вы очень нерешительно признаете этот факт, словно боитесь выдать себя. Что вы скрываете?

— Мне нечего скрывать, — дрожащим голосом заявила Анна Дюмулен.

— Ах, так. Вы снова начинаете лгать… Но, поверьте мне, вы облегчите душу, если решите сейчас признаться во всем. Это гораздо проще, чем кажется на первый взгляд. Достаточно сказать: да, я признаю себя виновной в смерти мужа. Он мог бы умереть иначе. Но он умер именно так. Он раньше нас предстанет перед Господом Богом, отцом нашим, который не рассердится на него за то, что он явился раньше положенного срока.

Его непринужденность в обращении с парадоксами и намеками на Библию сбили с толку всех присутствующих. Ла Барелль откинулся на бархатную спинку кресла, словно ошеломленный собственным красноречием.

— Анна Дюмулен, сообщили ли вы суду все, что лежало у вас на сердце, душе и совести?

— …Нет.

— Внесите в протокол! — обратился председатель к секретарю суда.

Для последнего этот приказ был ни к чему: его перо, не зная устали, и так безостановочно порхало над бумагой. Но после признания он ставил точку в слушании. А затем последовал последний удар.

Отвечая на вопрос о точном дне смерти супруга, вдова назвала дату по христианскому календарю. Но она не знала, в какой фазе находилась луна в тот роковой вечер. Ла Барелль настаивал. Возможно ли, чтобы ее не интересовала траектория движения небесного тела, влияние которого на планеты признается всеми учеными? Нужно напрячь память и вспомнить… Это произошло сразу же после дня святого Алексиса… То есть?

— Это был шестнадцатый день луны, — сказала вдова.

В зале повисла гробовая тишина. Аптекарь умер в день черной луны.

— Говорят, что именно в этот день ведьмы справляют свой шабаш, — тихо произнес председатель суда.

Она этого не отрицала. Она уже больше ничего не отрицала.

— Говорят также, что бородатая ведьма созывает одержимых и приказывает им убивать до наступления рассвета.

В ответ Анна Дюмулен смогла пробормотать лишь несколько неразборчивых слов. Ей ничего не известно об этой бородатой женщине. Но председатель легко возразил, что до нее, несомненно, доходили разные слухи. Утверждая, что ничего не знает, обвиняемая лишь укрепляет нависшие над ней подозрения. Она отвергает их? Тогда кто, по ее мнению, является бородатой ведьмой? Рена Бригетта? Детоубийца ли эта женщина? Какой властью над людьми она обладает? Когда они встречались в последний раз?

Под гнетом обрушившейся на нее усталости, обвиняемая едва могла отвечать на вопросы. Члены суда сами с нетерпением ждали завершения этой бесконечной травли. Губы шевалье д’Ирэ скривились в гримасе отвращения. У одного судьи непроизвольно дергалась нога, у другого рука. Лоб председателя перечеркнула глубокая морщина…

Едва дождавшись приказа, Канэн немедленно исполнил его. Обвиняемая, зычно объявил он, будет снова вызвана на слушание и потому постоянно должна находиться в распоряжении правосудия. Анна Дюмулен бросила на него потерянный взгляд, и стражники вывели ее из зала заседаний. Неужели она думала, что все уже закончилось?

Она не знает, что худшее еще впереди, подумал Жаспар Данвер.

5

Ранним бледным утром он шел по лесу в окрестностях Миранжа, окутанный парком, вырывавшимся у него изо рта. Морозный ветер дул, казалось, сразу со всех сторон, развевая полы его шерстяного плаща. От быстрой ходьбы Жаспар Данвер даже запыхался. Вот уже пять лет кряду стояли студеные зимы, и холод лишь усугублял все другие несчастья. Непостижимые и несправедливые, они сбивали с толку и смущали разум. Но кто порождает их — люди или дьявол? История с бородатой женщиной не на шутку озадачила его. Он не сомневался ни в существовании дьявола, ни в его способностях творить богопротивные дела. Однако это создание вовсе не казалось ему творением лукавого…

Земля была густо усыпана дубовым цветом. Молодые деревья, простоявшие лет восемьдесят, спустя несколько веков станут, может быть, свидетелями торжества добра над злом… Впрочем, Жаспар Данвер сомневался в этом, хотя из трех христианских добродетелей надежду ставил выше прочих…

Но этим утром его волновали, к счастью, более простые вещи. Заседаний в суде не было, и он мог располагать свободным временем по своему усмотрению. Конечно, он мог бы приступить к составлению отчета или записать вопросы, которые хотел задать иезуиту. Однако он любил гулять, особенно в лесу, и уж тем более тогда, когда рассчитывал найти бесценное растение…

Опьяненный чувством свободы и одиночества, он рассуждал вслух и пел. In furore justisimae irae. «В ярости праведного гнева…». Rosa quae moritur. «Роза, которая увядает…». Unda quae labitur. «Волна, которая отступает…». Ему так хотелось найти крокус — редкое растение, которое, как утверждалось в трудах известных ботаников, произрастало только в Баварии и в Бургундии. Он возьмет образец, сделает с него зарисовки и раскрасит их акварелью.

В Париже художник фламандской школы воспроизводил его рисунки на деревянных досках, делал гравюры и печатал оттиски краской. Каждый этап работы художника погружал Данвера в состояние счастливого нетерпения.

Впереди лесные заросли поредели, и за ними появилось светлое пятно поляны… Еще несколько шагов — и судья не поверил своим глазам: поляна, словно ковром, была усеяна белыми звездами цветов. С этого расстояния он не мог разобрать, какими, и невольно ускорил шаг. Толстые стволы старых деревьев плотным кольцом обступили небольшой пятачок, усыпанный белыми крокусами…

И почти сразу его взгляд приковало к себе странное зрелище. Прямо напротив него у основания прямого, как корабельная мачта, бука стоял голый человек. Его белая кожа контрастировала с пепельным цветом ствола, который он обнимал. Густая копна светлых растрепанных волос падала на его мускулистую спину. Тело человека ритмично дергалось в такт с прерывистым дыханием, прерываемым стонами. Он словно не замечал холода и, запрокинув голову, неотрывно глядел на вершину бука, чья крона возвышалась над верхушками других деревьев. Человек казался беззащитным и в то же время буйно помешанным. Его одежда, брошенная на землю, примяла нежные крокусы, нарушив цельность белого растительного ковра. Обращенные к небу, хриплые стоны безумца становились все громче и прерывистей, а его бедра все быстрее и быстрее прижимались к гладкому стволу. Наконец все его тело выгнулось дугой, и крик неописуемой радости разорвал тишину холодного леса. Постепенно слабея, он превратился в стон счастливого человека.