«Пассажир» из Сан-Франциско - Анатолий Маркович Бальчев

наших, русских, встречается крайне редко. А может, просто мне такие не попадались… Или у меня настроение сейчас необычное? Почему-то вдруг захотелось быть легкодоступной?… Даже проснулась какая-то страсть…

Но тут не заставил себя ждать официант с подносом, и ей стало не до гаданий.

— Что это? — полюбопытствовала она, указывая на горшочек, в котором что-то неимоверно аппетитно булькало.

— Особо приготовленная синагрида, — ответил Фил. — Местная рыба такая. Но мальчику об этом знать совершенно не обязательно.

— Тема! — позвала она сына, мысленно согласившись с американцем.

Мальчик и не заметил подвоха. Слупил все за милую душу. Даже, на всякий пожарный заглянул на дно опустевшего горшочка.

— Может, добавки? — спросил Фил. — Это мы мигом организуем. Решайся…

Тема вопросительно посмотрел на маму, словно уточняя: от пуза он наелся или нет? И вообще, как это, прилично?

Ему не хотелось ударить в грязь лицом перед Филом. Вышколенный официант, чрезвычайно довольный тем, что принял участие в заговоре, застыл на подхвате.

— Тебе решать, троглодит! — засмеялась всем довольная Наташа. — Ну, же! Не тяни резину!

Реально намечающуюся обжираловку прервал невесть откуда взявшийся фотограф с «Никоном». Залопотал что-то на местной тарабарщине.

— Предлагает сфотографироваться на десерт. Вы как? — перевел Фил.

— Мы двумя руками «за»! — согласилась Наташа.

А Тема уточнил, что он еще и «ногами».

Предполагаемая добавка, к показному неудовольствию официанта, моментально отошла на задний план. А потом еще дальше. И, наконец, вообще потеряла свою актуальность. Их вниманием полностью завладел чародей фотоискусства. Он крутил их и так и сяк, пересаживал с места на место, уводил Тему отдельно сниматься на фоне аквариума и даже пытался умыкнуть его на натурную съемку к морю. Но тут все в один голос согласились, что это он загнул. И все равно, учитывая количество снимков, которые ему выплюнул аппарат, фотограф заработал очень недурно.

Официант мог бы в два счета выставить его за дверь, но он был родственником старшего повара. Так что все шло в семью.

Надо ли говорить, что вечером Наташа с Филом совершенно случайно встретились?

Она пораньше уложила Тему и вышла глотнуть свежего воздуха. Почему-то на балконе этот воздух ее не устраивал. И она даже догадывалась почему. Обманщица! Ну и пусть! Кому от этого хуже? Если и хуже, то ей самой.

Они гуляли вдоль моря, пили прохладное и удивительно вкусное местное вино в баре, слушали музыку, танцевали… Прямо на пляже, под луной. И никто не думал, откуда эта их музыка. Она образовалась из ничего, сама собой, заполнила весь пляж и закачалась на ночной волне, уплывая вдогонку за растворяющимися на невидимой линии горизонта огнями какого-то судна.

— А завтра я поведу вас… — начал Фил.

— Нет, Фил. Завтра я уезжаю. Самолет утром… — в голосе Наташи слышалась неприкрытая грусть.

— Жаль… — Фил долго молчал, только крепче прижал ее к себе в танце. — Наверно, я сейчас скажу банальность, но у меня такое чувство, что я вас давным-давно знаю…

— Как странно, — Наташа подняла на него глаза, улыбнулась, — у меня тоже. Психиатры называют это «дежа-вю». Нам с вами надо лечиться…

Фил скинул свою американскую улыбку.

— Эта болезнь неизлечима. Вернетесь домой к мужу, и все пройдет.

— Нет никакого мужа. Мы с Темой вдвоем. Только он и я.

— Простите, — сказал он, — но это здорово!

А Наташа только хмыкнула.

Танец они закончили в молчании, и с площадки вышли тоже молча… Молча, держась за руки, направились к отелю.

— Будем прощаться? — Наташа взглянула на него в смутной надежде, что он не отпустит ее руку, а попытается увлечь ее за собой. Это был тот нечастый случай, когда ей не хотелось заглядывать вперед даже на два хода. Будь что будет, она и так в цейтноте…

Но ход, сделанный Филом, не укладывался ни в какие рамки. Попросту говоря, не лез ни в одни ворота.

— Когда я уезжал из Союза, — вдруг вспомнил он, — то бросил в Москва-реку монетку, чтобы вернуться…

— А я вчера бросила в море целую горсть…

Он достал из кармана медальон — тяжелый, не очень элегантный, похоже, старинный, и протянул ей.

— Это очень редкая штука. Поверьте мне, с легендой. Если когда-нибудь встретимся — расскажу.

— Правда, расскажете? Значит, встретимся…

Наташа повертела в руках подарок, потом привстала на цыпочки, на мгновение коснулась губами губ Фила и исчезла в вестибюле отеля.

— Значит, встретимся, — шептала она, глотая слезы, взбегая по лестнице.

Кажется, похожий медальон она видела в затерянной лавке дешевых подделок под старину на окраине городка, куда они с Темой как-то забрели.

Самолет опоздал. С чартерными рейсами подобное часто случается. Пришлось провести в зале ожидания почти пять часов. Она вся извелась, а про Тему и говорить не приходится. Хорошо хоть в Шереметьево их пропустили быстро — спасибо Борис Семенычу, постарался. И машину прислал встретить — тоже приятно.

Тема прямо в машине и заснул, так что до квартиры пришлось тащить и его, и чемоданы. Правда, шофер помог, взял на себя часть ноши. Тема проснулся только на пороге, когда Наташа отомкнула дверь, от дикого грохота музыки, доносящейся из гостиной. Она охнула, кое-как примостила сползающего с табуретки мальчика в крохотной прихожей, а сама протиснулась выключать телевизор. В гостиной царил бардак — вперемежку с пустыми бутылками были разбросаны какие-то вещи, книги, кассеты. На столе — гора объедков и немытой посуды, на диване кто-то спал.

Вернее, понятно кто. Непонятно, как это ему удавалось.

— Мама! — захныкал Тема из прихожей, испугавшись, по-видимому, внезапно навалившейся оглушительной тишины.

Она отложила разборки на потом — побежала его укладывать, мыть, переодевать, не забыв при этом поцеловать на ночь. Или на утро. Потому что, когда, в конце концов, добралась до гостиной, за окном уже светало. А когда она распахнула настежь балконную дверь, чтобы избавиться от этого застоявшегося запаха перегара и никотина, с улицы донеслось безмятежное чириканье птиц.

Даже птичка божия не знала ни заботы… ни…

Она подошла к спящему и сдернула плед, стала резко трясти его:

— Стас! А ну, вставай! Вставай, гад! Вставай, кому говорю!

Наконец лежавший открыл глаза, со стоном присел и даже попробовал изобразить радость на лице.

— Ой, Наташка… Ты уже приехала? А я тебя завтра ждал… Постой, а какое сегодня число?

Стас еще явно не оклемался. Был он худ, мал ростом, с жидкой бородкой и претензией на некую интеллигентскую избранность, которая за семь лет жизни с Наташей так никак и не проявилась. Сейчас, глядя на его лихорадочно блестящие ввалившиеся глаза и всклокоченные волосы, она ничего, кроме отвращения, не испытывала. И где были ее