Район-55 - Дмитрий Манасыпов

Леха мог попытаться преодолеть собственный страх перед громилой-одногруппником и уйти из бокса…

Александр Анатольевич мог забить на «левоту», уйти домой и вернуться рано утром, проведя ночь с Ритой…

Старшая медсестра могла не бежать к вновь приобретенному любовнику, а пойти в гости к подруге, которая звала ее так настойчиво…

Семеныч мог не избивать бывшего десантника, а скрутить его и быстро доставить в отдел…

Десантник мог сдержаться и не приставать к спокойному и тихому таджику, родители которого переехали в Россию еще при Горбачеве…

Вадим мог пересилить себя и не пойти к жене старшего брата, пока тот должен был находиться на очередном дежурстве в охотохозяйстве…

Зоотехники Кир и Сан Саныч могли наплевать на вопли зверья и пойти в ближайший кабак попить пива и не думать о работе до утра…

Наталья, жена Егора, которого чаще всего называли Егерем, могла не крутить шашни с его братом. Или хотя бы попытаться оттолкнуть от себя Вадима, который в момент Волны старательно изливал в нее остатки спермы…

Егерь… а что Егерь? Он мог бы остаться на участке за пару десятков километров от города…

Каждый из них мог хотя бы нанемного изменить то, что случилось позднее, когда с севера пришли зеленый свет и Волна. Это не спасло бы никого из них, но дало бы возможность хотя бы окончить жизнь не так страшно, как это произошло с большинством. Кысмет…

Рев, идущий сверху, вбивающий в землю, как колотушка для свай, все, что попадается на пути. Громадная, черная, ширококрылая тень ложится сверху, проносится, обдавая вонью, ударяя волной воздуха, забрызгивая едкими каплями…

Крик, дикий крик, проходящий через мембраны наушников… Взмах длинного, украшенного булавой костяных шипов хвоста. Багряные всплески из развороченной спины и перекошенного рта…

Затвор на себя, вскинуть вверх ствол автомата в бесполезной и обреченной попытке выжить. Вдавить до упора, до скрежета металлических частей внутри, до дергающих ударов отдачи спусковой крючок. Запах пороха, запах крови…

Взмах широкого, перепончатого, рваного, в прожилках сосудов крыла над головой и снова рев. Он заходит на еще один вираж перед атакой, не реагируя ни на стрельбу, ни на рвущие плоть попадания. Взмах — и он летит на меня…

Кровь ударами перфоратора колошматила в висках. Взмокший, хрипло глотая пересохшим горлом воздух, я сидел на краю кровати, сбросив одеяло, пытаясь унять бившую меня крупную дрожь. Опять, опять!!!

А ведь уверял меня пожилой, смахивающий на Айболита доктор, что таблетки помогут. Помогли, как же…

Снова и снова возвращаюсь туда, в проклятое и благословенное место, в чертов Район. Почти каждую ночь бегу, стреляю, тащу на себе окровавленные куски мяса, бывшие еще недавно друзьями. Не отпускает, не дает забыть. Ни хрена! Всегда со мной и во мне, как заноза, которую никак не вытащишь…"

Теплая мягкая рука легла на плечо, обхватила, крепко прижимая к нежной и податливой груди. Длинная копна волос накрыла сверху, губы прижались к щеке.

— Снова?

— Ага… прости, разбудил тебя, солнце.

— Да ладно. Не в первый раз. Что сегодня было?

— Смок и туристы. Ох, еешеньки-ее. Не могу забыть, и все тут. Таблетки опять не помогают.

— Плохо. Будем здесь искать другого врача или в столицу поедем все-таки?

— Не знаю. Смысла нет.

— Ну, конечно, откуда ему быть… э-эх.

Она встала. Прошлепала босыми ступнями по ламинату, покачивая всем тем, что я так любил. Елена Прекрасная моя, чудо взъерошенное…

Все наперед просчитала. Хлопнула дверь холодильника, что-то забулькало, наполняя стакан. Опять шлепки, возвращающиеся в комнату, скрип кресла, в которое она села.

Голубоватый неровный свет мягко залил две самые прекрасные выпуклости, которые чуть качнулись, заставив меня еле слышно вздохнуть. Даже мурашки по спине пробежали и кровь снова застучала сильнее. Правда, не в висках. Щелкнула зажигалка, выхватив из темноты полные губы и четкий, правильный нос. И четыре звездочки на погоне ее форменного кителя, брошенного на боковину кресла.

— Сколько же ты вот так еще сидеть будешь на месте? Деньги пока не кончатся? Так им конец быстро придет, если в холодильнике вместо пива и водки постоянно будут «Баллантайн» и «Кьянти». На вот, прими снотворного.

— Еще не скоро закончатся… а там и работу найду. Ты чего?

— Найдешь, найдешь. Уже три месяца ищешь, и все никак. Может, к нам все-таки? Сам понимаешь, возьмут тебя сразу. Форму наденешь, командовать станешь…

— Нет уж, милая моя. Не пойду, хватит с меня. Набегался, настрелялся, пора и честь знать.

— Ну-ну. Ладно.

Стакан со стуком опустился на пол. Скрипнуло кресло, отпуская ее. Свет снова мягко облил все, что должно было быть им облитым. Мурашки пробежали еще раз, ладони толкнули меня в грудь, пружины кровати скрипнули…

Уже намного позднее, когда, свернувшись в теплый клубок и завернувшись в одеяло, она заснула, я встал. Тихо вышел на застекленный балкон. Было тепло, лето и не думало приближаться к своей середине. Закурил, глядя на восток.

Ночью небо там, куда я смотрю, всегда с красноватым оттенком. Покуда не сгорит весь газ, закачанный под землю, факелы вокруг Города не погаснут. А может быть, будут гореть и тогда. Кто знает?

Она права, конечно. Симптомы у нас у всех одни и те же. Мы долго ищем работу, скрывая от самих себя, что нам это не нужно. Просыпаемся каждую ночь, взмокшие от пота, с бешено бьющимся сердцем. И редко когда кто-то из нас уезжает отсюда.

Потому что там, в паре десятках километров от моей однокомнатной квартиры, небо ночью всегда озарено красным. Там, по периметру, постоянно барражируют вертолеты. Там, за колючкой и линией укреплений, своя жизнь.

Странная и страшная. Вошедшая в плоть и кровь, не отпускающая ни на шаг, заставляющая снова и снова возвращаться.

Еще одна ночь без сна. Вместо него — опять прокручивать в голове пленку собственного фильма, вновь уходя туда, где небо красно от жирно дымящих факелов.

Там Район. Там Город. Мой бывший родной город, в который я все равно вернусь…

Ветер злобно воет, рвет давно ставший черным полиэтилен теплицы, когда-то поставленной ее рачительным хозяином из крепко сваренных швеллеров и уголков. Ветер дико мечется по пустоши, бывшей раньше полосой садов и огородов, лезет в каждую щель, поднимает густую пелену пыли и мелкого мусора, пытается выгнать тепло из комбинезона там, где неплотно прилегает один из боковых клапанов. Когда ветру это удается, он, пройдя сквозь плотную ткань и металлопласт защитных пластин, прямо по голому телу бьет, как зазубренная спинка тяжелого ножа. И еще — легкая морось, отсекаемая, насколько это возможно, козырьком шлема, но все равно постоянно ложащаяся мелкими каплями на забрало, — ее влажная паутина может покрыть всего, с ног до головы, чуть блестящим ковром. Ткань непромокаемая, но если моросит больше двух дней, то кажется, что сырость все равно заползает внутрь комбеза.

Редкие, закрученные штопором, с белесой, покрытой лишаями слабо светящегося мха корой, деревья. У большей части то ли листья, то ли иглы, которые начинают странно шевелиться сразу после того, как приблизишься к ним меньше чем на метр. Стаи больших черных ворон, поднимающиеся в низкое, задернутое серыми тучами небо. Разрушающиеся дома ближайшего, почти пятнадцать лет назад брошенного микрорайона. Той его части, которая сейчас смотрит на нас мертвыми глазницами грязно-желтых «хрущевок», густо украшенных паутиной трещин. Одинокая игла телевизионной вышки виднеется чуть правее, протыкая волнующееся море древесных крон давно превратившегося в лес парка. Некогда в том добром и хорошем мире она была выкрашена в чередующиеся красно-белые полосы, от которых сейчас остались непонятного цвета облезлые лохмотья, болтаемые ветром.

Чавкающая сырая земля под подошвами высоких армейских ботинок. Привычная тяжесть «калаша», висящего поперек груди, и рюкзака за спиной. Давно ставшее знакомым и физиологически правильным давление от дыхательной маски на лице и эластичного ремня от шлема под подбородком. Без маски здесь, на подходе к Черте, никак. Туман поднимается два раза в день, и если попадешь в него без маски, то все, каюк…

Четкий писк зуммера анализатора, постоянно считывающего данные окружающей среды, и ровная зелень цифр в нижнем углу забрала, там, где встроен «жидкий» монитор. Да, приборы никогда не подскажут больше, чем интуиция и опыт, но с ними все же спокойнее. Некоторые изменения в том, что составляет каждодневную реальность Района, просто так не заметишь.