Возвышение Криспа - Гарри Тертлдав

– Но раз уж мы здесь, то я не вижу смысла строить новый дом, когда тут столько пустых развалин.

– Ладно, твоя взяла. – Рух отступил с дороги и махнул рукой на дом, который выбрал Фостий.

И, словно его уступка была своего рода сигналом, жители деревни поспешили навстречу новичкам с распростертыми объятиями, встречая их, точно давно не виданных братьев, – каковыми, в сущности, они и были, не без удивления решил про себя Крисп.

– Подумать только: они не знают имени нынешнего Автократора! – заметила Криспова мать, когда семья укладывалась на ночь на полу своего нового дома.

– Для них, пожалуй, хаган поважнее будет, – ответил отец, зевая во весь рот. – Многие из них и родились-то тут, не дома. Не удивлюсь, если они забыли имя даже прежнего Автократора.

– И все-таки, – не унималась мать, – они говорили с нами так, будто мы прибыли из самой столицы, из города Видесса – как со сборщиками податей или кем-то в этом роде. А мы же просто деревенские, из самой что ни на есть захолустной дыры.

– Нет, Таце, в дыру мы угодили только теперь, – ответил отец. – Если сомневаешься – погоди и увидишь, как нас запрягут. – Он снова зевнул. – Завтра же.

Жизнь на ферме никогда не бывает легкой. За следующие недели и месяцы Крисп понял, насколько тяжелой она может быть. Когда он не собирал для отца солому, чтобы залатать дыры на крыше, то копал на берегу речки глину, которую смешивали с кореньями, соломой, козлиной шерстью и навозом, чтобы сделать обмазку для стен.

Месить обмазку было хотя бы забавно. Это давало Криспу возможность вывозиться с ног до головы, выполняя родительское поручение. Глину он копал и для матери тоже, чтобы соорудить очаг. Как и в его бывшей деревне, очаг был похож на пчелиный улей.

Крисп проводил много времени с матерью и сестрой, работая на овощной делянке, расположенной неподалеку от домов. За исключением нескольких участков, где горстка старожилов поддерживала порядок, огороды были совершенно запущенны. Крисп с Евдокией пололи, пока руки не покрывались волдырями, а потом начинали вылавливать жучков и улиток из бобов и капусты, лука и вики, свеклы и репы. Крисп орал, и визжал, и прыгал вверх-вниз, отпугивая воришек-воробьишек, ворон и скворцов. Это тоже было забавно.

Он отгонял от овощей и деревенских цыплят с утками. Вскоре отец разжился двумя несушками, нарубив дров одному из оседлых крестьян. Крисп приглядывал за курами и разбрасывал их помет на огороде.

Обязанности пугала он исполнял вместе с другими ребятишками также на полях, засеянных пшеницей, овсом и ячменем. Дети из семей новопоселенцев превосходили числом родившихся в деревне, и работа в поле стала заодно соревнованием в выносливости и смекалке. Крисп успевал поддерживать порядок на своем участке и помогал соседям; даже мальчики, бывшие на два года постарше, вскоре признали его за своего.

Он умудрялся находить время и для проказ. Рух так никогда и не узнал, кто подложил тухлое яйцо в солому аккурат в самое изголовье его ложа. Несколько дней ему с семьей пришлось спать на улице, пока дом проветривался от смрада. А Евдокия как-то раз с воплями прибежала к матери, увидав после купания в речке, как ее одежда прыгает сама собой.

В отличие от Руха, Таце мигом сообразила, кто посадил жабу в платье Евдокии. В ту ночь Криспу пришлось спать на животе.

В предвидении дождливого сезона отец помог одному нерасторопному новопоселенцу починить крышу – и заработал поросенка. Криспу пришлось присматривать и за ним.

– Будущая свиноматка, – не без удовольствия констатировал отец. – Через год разведем своих собственных свиней.

Крисп предвкушал, как будет лопать свиные отбивные, ветчину и бекон, хотя мысль об уходе за поголовьем свиней радовала его куда меньше.

В деревне было небольшое стадо овец, которым сельчане владели сообща и разводили больше ради шерсти, чем ради мяса. Из-за наплыва новых жителей, прибывших налегке, в той лишь одежке, что была у них на плечах, овец и ягнят остригли по второму разу за год. Вечерами мать Криспа сучила пряжу и начала обучать этому искусству Евдокию. На улице между двух столбов с вилками соорудили ткацкий станок, и мать превращала готовую пряжу в ткань.

Крупного рогатого скота в деревне не было. Весь крупный скот принадлежал кубратам. Коровы и быки олицетворяли в Кубрате богатство, почти как золото. Вместо быков крестьяне пахали на ослах.

Отца это крайне раздражало:

– У быков есть рога, к которым можно прикрепить ярмо, а ослам приходится привязывать его к шее, и они задыхаются при малейшем усилии.

Но Рух показал отцу специальный хомут для ослов, сделанный крестьянами по образцу упряжи, которую кубраты надевали на коней, запрягая их в юрты. На отца это произвело большое впечатление:

– Кто бы мог подумать, что варвары способны изобрести такую полезную штуку?

Но изобрести способ выращивания винограда на северных склонах гор варварам все же не удалось, так что вместо него все ели яблоки и груши и пили пиво. Новопоселенцы не переставали ворчать по этому поводу, хотя некоторые сорта пива с добавками меда были почти так же сладки на вкус, как вино.

Отсутствие винограда внесло в жизнь не только серьезные, но и мелкие перемены. Как-то раз отец Криспа принес домой парочку зайцев, пойманных им на поле. Мать отбила мясо, начинила его чесноком – и застыла на месте.

– Как я могу завернуть его в виноградные листья, если их здесь нет?

Казалось, невозможность приготовить пищу так, как ей хочется, расстроила ее больше, чем насильственный угон в Кубрат; но именно такие мелочи больнее всего напоминали об оторванности от родной земли.

Фостий, погладив жену по плечу, обернулся к сыну:

– Сбегай к Руху и спроси, что Ивера употребляет вместо виноградных листьев. Ну, живо!

Крисп мигом примчался обратно.

– Капусту! – торжественно сообщил он.

– Это не одно и то же, – заметила мать.

Вкус и правда был другим, но Криспу понравилось.

Страдная пора наступила раньше, чем на теплом юге. Мужчины сжали сначала ячмень, а затем овес и пшеницу, пройдясь по полям с серпами. Крисп с ребятами шли следом, подбирая зернышки, упавшие на землю. Большую часть зерен бросали в мешочки, меньшую – в рот. После того как зерно было убрано, мужчины вновь прошлись рядами по полям, срезая золотистую солому и связывая ее в снопы.

Потом дети, взявшись по двое за сноп, оттащили их в деревню. А под конец взрослые, загребая ведрами навоз из навозных куч, удобрили поля для следующего посева.

Едва убрали зерновые, как приспела пора собирать бобы и рубить стебли на прокорм свиньям. И только засыпав зерно с бобами в глубокие ямы-хранилища – за исключением части ячменя, оставленного для пивоварения, – вся деревня наконец перевела дух.