Разворот полем симметрии - Никита Сафонов

8.2. И можно совсем срывать, разрывать все, о чем не было написано, одинаковые фигуры-слова, однотипные движения-слова, ничего не означая, не заставляя их больше говорить – того, что сказано сверх, но не в том отношении, ко всему здесь была хоть какая-то возможность говорить, или тебе, снимающему, соположить эти статуэтки символов, эти «пространства смерти», эти неразличимые друг перед другом остатки грамматики. Но ты, проходя мимо, не видишь ту самую точку, то расположение аппарата, к которому, так или иначе, поворачивается сначала твое плечо, а уже после: очертания глаз, границы лица, весь корпус обращенного, забывший сказать нечто: забывший то, о чем не забыть. И в прошлом, и далее. Как можно наконец выйти, прийти к тому, что является чем – прошлым, данным, переданным, дальним, тем, что далее (что далее? окончание, темнота, молчаливое превращение немоты), как было проще сопоставить намерение перед собой, саму картину перед собой с тем, что окружало призрачность отнесенного.

Фигуры: IX

9.1. Два – два прожектора, одновременно работающие, два аппарата, с разной частотой вымеряющие геометрию изнутри пространства охоты (ловушки? желания? необходимости?), два имени собственных, круг длительного мерцания надписей (см. 1.1.), записанных в невесомость системы, которая уже не создана, но порушена – часть составных фактур обрела знаки исчезновения; сколы, зачеркивания – то, чего можно избежать в письме, то, чего не избежать в написании. Написать, как назвать, как выкопировать письмо, элемент продолженного письма. В общем, этого даже и не стоило бы касаться, и не стоит точно описывать – последнее подобие, завершающий ключ к находке метода, к тому, чтобы переопределить метод и цель долгого, обреченного внимания. Внимания не к вещи, не к предметности, таящейся среди набора букв, знаков, начал, но внимания к страху, к ужасу «среди». К ужасу органа, разложенного на составную, одну, часть. К страху тела, расположенного в бешеном ужасе органа, в собственной обреченности на двойное не отрицание, но повторение. Тем все ближе к письму, чем к картине. Эти пробелы, озаренные светом, эта нехватка и пустота не могли быть «изображены здесь», не могли быть нами, ведь (читай: 1, 2 – 8, 2.2) «нас здесь не было». Позже я мог бы показать, внутри этих объектов, через тебя (посредством, в какой-то степени, тебя) это место, этот апофеоз невозможности показать.

9.2. И теперь оба этих посланника освещения, дьявола света, озаряли бы те сцены писания: нанесения смутных, заполненных собой надписей на голые части стены (два). Сложнее было бы с тем, что кажется совсем уместным: зачеркнуть записи тела, записи, выгравированные в темноте плотной кожи, обнесенные ореолами отражений, водой, стекающей со стены. И после этого можно прийти к возвращению, возвращению в границы кадра движущегося, истекающего движением, к воде, стекающей с этого памятника постоянству спора со статикой, измерением остановки.

Фигуры: С

Это сопротивление сюжета, этот фильм о сопротивлении, эти ненормальные описания происходящего, жесты события, собранного на скорую руку, – не руководство, не предисловие. Не жара середины дня, когда не поставить себя среди остального, когда в направлении съемки уже заложена иллюзия ошибки. Иллюзия ли? Нет ли в этой ошибке провала более изначального, дальнейшего, оплошности, оставленной в рамках «и так далее» и т. д.? Речь не о партитуре безмыслия, борющегося за обретение места, за вход в открытую полость символа, в определение несуществующего (пока) за счет времени, за счет разделения любой сцены на 1 и 2, на первую и вторую, несуществующего внимания к копии названия для играющего в эту иллюзию. Играющего ошибку, играющего так точно, что не остается ошибки, но только граница между явной и постоянной, между оглаской того, что не сказано, и тем, что заканчивается намерением сказать. Далее говорится, что предположение не заканчивается, что аппарат не заканчивает снимать и далее не возникает ни предложения, ни мысли, ни означенного, т. е. – ты остаешься одним существующим в этих стенах, заканчиваешь последнюю речь, закрывая глаза, разбрасывая то, что находится между пальцев, то, что вложено, то, что не терпит времени, боясь вернуться в изгибы сюжета, боясь так же остаться и т. д.

Речи: 1 – 9

1. «То, что было изображено здесь, то, что не было дописано в силу каких-то причин, я допишу этой рукой, этим краем моего языка, тем, что я не говорю, тем, что я прочитаю на этих стенах сомнения, на расстоянии глаза от заглавной буквы».

2. «Начнешь ли читать, думая, что эта сохранность падает и осветляет меня здесь, расположением призывая осилить действия внутри того, что ты называешь (когда-то, между делом, назвал) фильмом о знании».

«Разрушенные, части одного и того же тела – ветром, обматывающим тень, оставленную на самом дне».

3. «Я располагаюсь здесь, разбрасываю, разрушаю себя, становлюсь пленкой, остановкой дыхания, ненавистью к тому, что “за”».

4. «В отражении, данном твоей направленностью, не имелось лица».

«Узкие, как зауженность горла, проемы».

5. «Отнимая в уме эти попытки, больную скорость чтения, дикую скорость рук среди белеющей хватки материала, не стоило делать ни одного поворота, говорить что-либо, что-либо вообще просить писать».

6. «Останется ли то, что написано, будет ли сообщено, будучи оставлено, забыто; забыв, я сообщу: вспомни поверхность, как слабость моего голоса, этого голоса, когда здесь так мало света».

7. «Когда здесь не было совсем ничего – ни нас, вымеряющих расстояния от тела, ни лица, ухваченного синтезом кадра и рассуждением, прежде, о нем, ни прежнего затвора, сдергивающего постоянно время съемки, кажется, именно тогда имелось нечто, неподвластное постоянному забыванию, постоянной трагедии мысли».

8. «Не речь, не называние одного третьим, не осторожность гортани, не эхо. Я говорю это так, что одно не становится продолжением другого, что каждое узаконено в собственном отрезке. Т. е. расставляю пробелы в самом приближении».

9. «Так, чтобы вернуться в изначальность всей этой истории, чтобы остаться при появлении безымянного».

Идея круга

Счет ламп или переход их одной

продолжительности листа вниз

словаря города и вещей

никто не составлял: его скорость

не есть геометрия. Что тело в надписях, за которыми видна

буквальность

продолжает спираль горла, отражения рта

говорящего: сравнение возможно,

но эта категория света не может иметь имени

Четырех утр меж тем, что должно быть начертано вихрем

но и он не способен иссохнуть

вне наших шагов

ты не можешь не слышать: это не шелест произносимого,

роспуск письма и флаги воды, технотеория пруда и recondite,

книги, забытые на обложке существ

Вещи казались, падали

на растение, выраженное в наброске

Перед тем, как здесь оказалось отражение, говоришь ты.

Пять языков расходились в стороны переворота, над

дымящимся корпусом цветового пятна, свернутого, как стена.

Там, где его нет, ветер несет страницы, листы, обернутые в звук

колебаний стен, пола, ссохшейся земли, покинутой каждым,

каждый из которых – фраза, подпись.

Мы пошли дальше и не видели там лес, не стояли,

рассматривая свои тени, пока прохлада безмыслия завершала

воспоминание о записи, в котором горели сосны, плавился лед,

настойчиво искажалась математика слога, который осаждал

произношение, пока я двигался в рассечении твоих

расплетенных волос, расходившихся волнами вокруг уводящих

горизонт плечей – то было сказанное, не увиденное – мы не

могли говорить, но слова составляли внутреннюю опору моста,

воображаемого перехода с одной пустоши на другую, где

шумовая завеса листвы терялась вдали, пока мы не покидали

страниц c импульсами солнечного массива (она то появлялась

в книге, то становилась дыханием), и я мог заметить,

как закатные декорации постепенно размежаются,

оставляя любовников в состоянии критического надрыва

отчаянно спорить об отрицании: нечто существовало

в доступности падающих лучей, получасовом ветре,

манере закидывать руку.

Видишь, и это уже не море,

Сера.

После того, как ночью осталось только пройти до ближайшего

поселения, нельзя было говорить о фигуре сферы, в которой х

мог бы организовать пространство мышления.

Его движения не похожи на обратную перспективу подражания

руинам огня. Боль обжигает нижнюю губу, выполненную

в камне. Запах земли. Словосочетание может быть выброшено

из памяти на кривую любых отражений,

где нет ни одной фразы во времени, отражающей верхний тон.

Они видят себя насквозь, и видеть их значит не повторять

того, что может быть соединением осколков стекла

того, что сжигает грамматику цвета