Кельтская загадка - Лин Гамильтон

— Может, нам полюбоваться видом снаружи? — предложил Алекс, взяв меня под руку.

— Отличная мысль, — благодарно ответила я, и мы с риском вызвать гнев семейства вышли через застекленные двери в вымощенный каменной плиткой патио позади дома. Постояли там, наслаждаясь солнцем и осторожно попивая чай, такой горячий и крепкий, что чувствовалось, как он разъедает пищевод и желудок.

— Замечательное место! — воскликнула я. Алекс кивнул.

— Что имел в виду Бирн, говоря, что вы дали ему второй шанс? — продолжала я. Алекс говорил мне только, что познакомился с Бирном много лет назад. В разговоре на эту тему он был несколько уклончив, из-за обещания, как я вскоре выяснила, давным-давно данного Бирну.

Алекс жестом предложил отойти подальше от дома.

— Не знаю, что известно об этом его семье, — негромко сказал он, — так что давайте отойдем подальше.

Мы двинулись по саду, то и дело останавливаясь, чтобы насладиться ароматом множества розовых кустов.

— Я впервые увидел Эмина Бирна, когда он пил в сомнительном притоне в Сингапуре, — начал Алекс. — Мое судно стояло на ремонте в сухом доке, и мы с ребятами часто бывали на берегу. Эмин, конечно же, был вошедшим в поговорку пьяным ирландцем, притом несколько угрюмым. Не веселым, но разговорчивым. Знаете, есть такие люди, которые пристают с разговорами, даже если не хочешь их слушать. Все твердил и твердил об Ирландии, как она прекрасна, однако не настолько, как женщина, которую он любил и утратил, в таком вот духе. Полная околесица, подумал я. Пришлось даже сказать, что он зануда. Однако на другой вечер я пошел в то же самое заведение. Выпивка там была дешевой и не слишком разбавленной. Эмин снова был там, таким же пьяным.

На сей раз он был не слишком разговорчивым. Сидел у стойки, пил стакан за стаканом дешевое ирландское виски, лил слезы в стакан. Трудно сказать, что хуже: разговорчивый пьяница или плачущий. Сказал мне только, что бросил в беде свою семью — видимо, имел в виду мать. Он производил отталкивающее впечатление. От него дурно пахло, и не только перегаром. Он много дней не мылся. Мне очень хотелось отделаться от него.

Эмин уронил голову на стойку, потом вдруг распрямил спину, словно пришел к какому-то выводу, решению, пошатываясь, слез с табурета и вышел на улицу. Сам не знаю, зачем я это сделал — он был мне очень неприятен — может, мной руководило какое-то шестое чувство, но я пошел за ним. Он подошел к воде и долго стоял на пирсе, задумчиво глядя в воду. Я уже хотел уйти, но тут он вдруг бросился вниз. Даже в тусклом свете фонаря в конце пирса я видел, что он не умеет плавать. Он даже не пытался плыть. Просто камнем пошел ко дну. Что мне было делать? Стоять и смотреть, как человек тонет? Я бросился за ним.

— Так он что, не умел плавать или не хотел? — перебила я.

— Видимо, не умел. Многие матросы отказываются учиться. Считают, что, если свалятся за борт в Северной Атлантике или другом подобном месте, лучше сразу пойти ко дну, чем попусту барахтаться.

— Но вы говорите, что он хотел покончить с собой. Что это была не случайность.

— Не случайность, в этом я уверен. В темноте его было трудно найти, и он был очень тяжелым, но все-таки я его вытащил. Бедняга отбивался, но был слишком пьян. Я отвел его в какой-то паршивый отель, он бранил меня — надо сказать, дочь переняла его выражения, — уложил в постель и ждал, пока он не заснет. На другой день я заставил его вымыться, и у нас начался разговор по душам, вроде тех, что я вел с молодыми ребятами на судне, которые, скажем так, сбивались с пути. У нас вышла жуткая ссора. Она была бы несколько комичной, не будь столь отчаянной. Я придумывал причины не кончать жизнь самоубийством, а он спорил со мной.

Я сказал ему, что жизнь замечательная штука и нельзя от нее отказываться; он ответил, что его жизнь ничего не стоит. Тогда я сказал, что кончать с собой — трусость, что бы с ним ни стряслось. Эмин сказал, что его жизнь — это его жизнь и ему решать, как ею распорядиться. Я ничего не мог добиться, пока не увидел у него на шее крестик. Тут я сказал ему, что он будет гореть в аду, если наложит на себя руки. Помню, он посмотрел на меня, потом сказал, что попадет в ад за гораздо худшие вещи. Но, кажется, мои слова подействовали на него. Он взял себя в руки. Видимо, в конце концов, простил меня за то, что я спас его. Сказал что-то в том смысле, что моей вины здесь нет, что человек может умереть, лишь когда придет его час, а его час не пришел в тот день в Сингапуре. Чистый фатализм думать, что день твоей смерти предопределен. У этих ирландцев много суеверий.

— Не сказал Эмин, что совершил такого ужасного?

— Сказал, что растоптал что-то, только не могу припомнить, что именно.

— Постойте, — сказала я. — Он что, хотел покончить с собой потому, что наступил на любимую семьей фарфоровую статуэтку фирмы «Ройял Доултон»[3] или что-то в этом роде?

— В Ирландии, скорее, это была бы «Уотерфорд Кристалл»,[4] вам не кажется? — улыбнулся Алекс. — Нет, думаю, нарушил что-то вроде табу. Он употребил незнакомое мне слово, не английское. Хотелось бы его вспомнить, здесь кто-нибудь смог бы сказать мне, что оно означает. Может, и вспомню. Память, к сожалению, уже не та, что раньше.

— Но все-таки получше моей, — ответила я. — Ну и что дальше? Очевидно, вам удалось отговорить его от самоубийства.

— Я взял его на судно матросом палубной команды, и мы несколько месяцев провели вместе в море. Знаете, это была очень тяжелая работа на тех-то судах, но ему, видимо, именно это и требовалось, а работником он был прекрасным. Когда мы вернулись в Европу, Эмин получил заработанные деньги, которые ухитрился не пропить, и покинул судно. Взял с меня слово, что я никому не расскажу о том, что он назвал минутой слабости, и я впервые рассказываю вам. Честно говоря, не думаю, что расскажу и членам его семьи, хотя теперь, когда он мертв, вряд ли это имеет особое значение.

Не скажу, что я хорошо знал Эмина, мы не были близкими друзьями и вскоре потеряли контакт. До сегодняшнего дня я его больше не видел. Если не считать видеозаписи да фотографии в одном из коммерческих журналов лет пять назад: его расхваливали как успешного дельца в одной из сводок международных новостей, или как там они называются. Я узнал его, хотя он разительно изменился. Честно говоря, не понимаю, почему он упомянул меня в завещании. Сделал я для него очень мало и, разумеется, не ожидал получить что-то, когда он умрет.

— Он сказал, что вы уже отвергали предложенное вознаграждение.

— Лет через десять после того, как мы расстались, Эмин прислал мне письмо с чеком на десять тысяч ирландских фунтов — дела за это время у него явно пошли в гору, — но без обратного адреса. Получать по чеку деньги я не стал. У Эмина не было никаких причин это делать.

— Мне это вполне понятно, — сказала я. — По его словам, вы дали ему второй шанс. Он даже назвал «Вторым шансом» свой дом и имение, так ведь? Это был очень важный момент, своего рода водораздел в его жизни.

Алекс пожал плечами.

— Интересно, где этот ваш Коттедж Розы, — продолжала я. — Надеюсь, он красивый.

Тут появился Майкл Дэвис.

— Я не нашел Бреты, — сказал он. — Хотя искал повсюду. Что будем делать?

Новость Майкла потребовала долгого совещания между Твидлдумом и Твидлди, но в конце концов они решили продолжить чтение завещания Эмина О'Нила Бирна из графства Керри, Ирландия. Ничего неожиданного там не было, мы только узнали, что у Дейрдре и Джона есть фамилии — у нее Флад, у него Херлихи. Майкл Дэвис выглядел признательным за дар Эмина, Джон Херлихи тайком поздравил себя, плеснув в стакан из стоявшего на боковом столике хрустального графина, и даже на лице Безутешной Дейрдре появилось что-то похожее на улыбку, когда она услышала, что получит. Суммы были довольно щедрыми, Дейрдре получила поменьше, чем Джон; я решила — потому, что она начала работать во «Втором шансе» позже Джона. Адвокат Падрига Гилхули все это время сидел с каменным лицом, и все снова напряглись, когда Твидлди дошел до той части, где говорилось об Алексе и Коттедже Розы. Зятья заерзали от удовольствия, когда было подтверждено, что «Бирн энтерпрайзис» наследуют их жены, а Маргарет выглядела, как и предсказывал ее муж, недовольной нищенской суммой, которую он оставил ей, хотя по меркам большинства сумма была немалой. Выли обычные оговорки: невероятно сложное объяснение, как в случае чьей-то смерти разделить оставшиеся деньги, и так далее. Призналось, особого внимания я на это не обратила.

Затем наступила минута, касающаяся той части, которую даже сам Бирн считал странной, — оба адвоката пошли по комнате, раздавая всем упомянутым в завещании конверты с их именами, выведенными дрожащей рукой: вне всякого сомнения, рукой Эмина Бирна в предсмертном усилии. Маргарет получила конверт, Этне с Фионуалой тоже, и, как ни странно, поскольку это должно было быть семейным обрядом, Алекс, Майкл и Падриг. Остался неполученным только конверт Бреты, поскольку ее не было в комнате. Твидлдум взял его и торжественно запер в стенной сейф.