Бог пороха - Бим Пайпер

Несмотря на то — нет, благодаря тому, что по настоянию отца он учился на пресвитерианского священника, Моррисон был агностиком. Агностицизм для него означал отказ воспринимать или отвергать что бы то ни было без доказательств. Кстати, неплохая философия для копа. Итак, он не собирался отвергать возможность машины времени, особенно когда его зашанхаили из своего времени в какое-то еще с помощью такой штуки. Где бы он ни был, а это не было двадцатое столетие, и вряд ли он в него когда-нибудь вернется. Это он принял сразу и окончательно.

Слезши с обрыва, он подошел к ручейку и пошел вниз по течению до слияния с потоком побольше — как он и знал, оно было недалеко. Сороки поднимали шум при его приближении. Дорогу перебежали два оленя. Небольшой черный медведь подозрительно посмотрел в его сторону и заспешил прочь. Если еще удастся найти индейцев, которые не будут швыряться томагавками до вопросов…

К броду у ручья спускалась дорога. На миг, и он это признал, у него захватило дыхание. Настоящая дорога, с колеями! И на ней — конские яблоки; самая красивая вещь, которую увидел он с момента попадания в это «здесь и сейчас». Это значит, что он все же не опередил Колумба. Будет, конечно, трудно представиться, но хотя бы можно будет сделать это по-английски. Может, он даже еще успеет поучаствовать в Гражданской дойне. Перебредя ручей, Моррисон пошел по дороге на запад, туда, где должен был располагаться Беллефонте.

Солнце перед ним клонилось к закату. Массивные гемлоки здесь уже были вырублены, и на их месте росла вполне приемлемая вторичная флора, в основном темнохвойная. Наконец, уже в сумерках, Моррисон услышал рядом с дорогой запах вспаханной земли. Огонек впереди он увидел уже в полной темноте.

Дом был видел неясным силуэтом, а свет выходил из узкого горизонтального окошка под крышей. За домом можно было разглядеть конюшни и, если доверять обонянию, свинарники. На дорогу выбежали, заливаясь лаем, два пса.

— Эй, есть кто живой? — крикнул Моррисон.

Из открытых окон послышались голоса: мужской, женский, еще один, мужской. Он снова позвал, заскрипел засов, и дверь распахнулась. Крупная женщина в темном платье посторонилась, приглашая его войти.

Это была одна большая комната, освещенная одной свечой на столе, другой на каминной полке и огнем из очага. У одной стены — двухъярусные кровати, посреди — заставленный едой стол. В комнате были трое мужчин и еще одна женщина, кроме той, что его впустила, и из-за двери, которая вела вроде бы в пристроенный сарайчик, выглядывали детские глаза. Один из мужчин, светлобородый, крупный, стоял спиной к огню и держал в руках что-то вроде короткого ружья. Но это было не ружье — арбалет с наложенной стрелой, натянутый.

Остальные двое мужчин были моложе — может быть, сыновья арбалетчика, у них тоже были бороды, хотя у одного — только пушок. На каждом была кожаная безрукавка и кожаные чулки. У одного из молодых людей была алебарда, у второго — топор. Старшая женщина что-то шепнула молодой, и та ушла за дверь, прогнав туда детей.

Моррисон миролюбивым жестом протянул руки:

— Я — друг, — сказал он. — Я иду в Беллефонте, это далеко?

Мужчина с арбалетом что-то сказал; молодой с алебардой что-то добавил. Женщина ответила, молодой с топором что-то сказал, и все засмеялись.

— Меня зовут Кэлвин Моррисон. Капрал полиции штата Пенсильвания. — Ага, этим не отличить полицию штата от швейцарских гвардейцев. — Это дорога в Беллефонте?

Еще какой-то обмен словами. Это не был голландский, на котором говорят в Пенсильвании, Моррисон был в этом уверен. Польский, может быть? Нет, он его достаточно слышал, чтобы узнать, если не понимать. Он огляделся, пока они спорили, и увидел в дальнем углу слева от очага три иконы на полке. Моррисон хотел подойти посмотреть. Иконы есть у римских католиков и у греко-католиков, и он знал разницу.

Человек с арбалетом опустил оружие, но не разрядил его, и заговорил медленно и отчетливо. Этого языка Моррисон в жизни не слышал ни разу. Он так же отчетливо ответил по-английски. Остальные переглянулись, озадаченно разводя руками. Потом его знаками пригласили сесть и поесть и впустили детей — всех шестерых.

К столу подали жареную ветчину, картошку и кукурузу. Столовыми приборами служили ножи и несколько двузубых вилок; мужчины пользовались кинжалами, висящими на поясе. Моррисон вытащил пружинный нож, отобранный при одном аресте. Нож произвел фурор, и пришлось несколько раз показать действие пружины. Еще подали ягодное вино, крепкое, но не особенно изысканное. После еды женщин оставили убирать со стола, а мужчины набили себе трубки табаком из кувшина на полке, предложив и Кэлвину. Моррисон набил трубку и зажег, как и все остальные, горящей головней из очага. Шагнув назад, он смог рассмотреть иконы.

Центральной фигурой был старик в белой мантии с синей восьмиконечной звездой на груди. С одной стороны от него находилась сидящая женщина с преувеличенными признаками беременности, коронованная венцом из колосьев и с кукурузным початком в руке, с другой стороны — мужественная фигура в кольчуге и с шипастой палицей. Единственное, что в. нем было необычного, — голова у него была волчья. Бог-отец, богиня плодородия, бог войны — нет, эти ребята; не католики. Ни греко-, ни римо-, ни как-нибудь еще. Моррисон склонил голову перед центральной фигурой, коснувшись лба, и повторил этот жест перед двумя другими. За спиной раздался одобрительный шепот: все увидели, что он не язычник какой-нибудь. Кэлвин сел на стул у стены.

Дверь не стали снова запирать на засов. После еды детей загнали обратно в пристройку. Никто не разговаривал, все прислушивались. Он вспомнил, что за столом осталось пустое место. Одного из молодых послали с сообщением. Докурив трубку, Моррисон сунул ее в карман и как бы невзначай расстегнул кобуру. Прошло около получаса, когда послышался стук копыт по дороге. Он притворился, что не слышит, и остальные поступили так же. Старик передвинулся поближе к своему арбалету, старший поднял алебарду и взял тряпку, будто полируя рукоять. Стук копыт замер снаружи, зазвякали доспехи. Собаки яростно залаяли. Моррисон достал револьвер и взвел курок.

Молодой подошел к двери, но не успел ее коснуться, как она распахнулась, отбросив его назад, и ворвался человек — борода под высоким шлемом, стальной нагрудник, черный с оранжевым шарф, — размахивая длинным мечом. Все, кто были в комнате, закричали в тревоге — это было не то, чего они ждали. Совсем не то. Из-за спины первого ворвавшегося напирал второй, и высунулось дуло короткого мушкета. Снаружи бухнул выстрел, и раздался собачий визг.