Пластмассовый бог - Николай Гусев

меня всегда вызывала уважение честность, с которой профессор, разговаривая со мной по-английски, пытался произнести мое русское имя так, как его произносят у меня дома. У него это плохо получалось, но он старался.

– Вопрос не из праздного любопытства? – спросил я.

Профессор отрицательно помотал головой и посмотрел на меня серьезно. Я пожал плечами.

– Ну… это международная организация по контролю за технологическим прогрессом. В народе ее называют «страшный суд», Ассамблея решает каким изобретениям выдавать патент, а каким – нет, и какие эксперименты и исследования в какой области запретить или разрешить.

– Очень емкое и исчерпывающее объяснение, – похвалил Шаломбери. – Да, действительно, именно этим и занимается Ассамблея. Запрещает и разрешает. Вероятно, для тебя не секрет, сколько запрещённых исследований ведётся нелегально?

– Мы вскрываем до трехсот подпольных лабораторий ежегодно, так называемые «стелс-предприятия», работающие под прикрытием частных компаний и занимающиеся разработкой незаконных технологий.

– Хорошо. – Профессор в задумчивости помолчал. – Хорошо. Знаешь такую фирму «Заслон»?

Он бросил на меня быстрый, проницательный взгляд.

– Да, конечно. Они вооружают русский флот.

– Я тоже до недавнего времени так думал. А когда узнал у меня не то что челюсть отпала… одним словом, я убедился, что твоя контора ни черта не умеет работать. Вы тут гоняетесь за мухами, пока в вашей гостиной резвиться слон. Черт побери, Джерджи, ты возглавляешь Интерпол! И я делаю для тебя такие открытия!

– И чем же занимается твой «Заслон»? – спокойно осведомился я.

– Не только вооружениями и не только для флота. У них на Титане подземная лаборатория. Очень большая. Они готовят кое-какой эксперимент. Это прорывные технологии. Исследования проводятся в области искусственного интеллекта. Как ты понимаешь, это запрещённые исследования. Сознание и творчество. "Пластмассовый бог", слыхал?

Добавил он и сделал значительное лицо.

– Слыхал. Но ведь… – заикнулся было я.

– Да, – перебил он и тонко улыбнулся. – Все верно, Титан свободная зона, некоторые законы там теряют силу… но мы должны покончить с тем, что делает «Заслон» на Титане. Его деятельность необходимо прекратить.

– И что, нужны доказательства? Нужно забраться туда и сделать пару фотографий?

– Нет, – сказал Шаломбери и я поднял взгляд, почувствовав, как изменился его тон. Он тонко улыбнулся. – Все гораздо серьезнее.

– В чем дело?

– Фотографии я и сам тебе предоставлю. Только вот будет ли от них толк? – Мое лицо приняло нехорошее выражение и Артур заторопился объясниться: – хорошо, слушай, я работаю в этой лаборатории. И у меня есть основания предполагать, что руководство Ассамблеи в курсе происходящего на Титане и, более того, обеспечивает финансирование и секретность проекта. Вот так. Ты внесешь меня в программу защиты свидетелей?

Я усмехнулся.

– Во-первых, у тебя скорее всего нет доказательств. А во-вторых… знаешь, я слыхал, у тебя есть великолепный личный кораблик, на котором, по слухам, можно при желании прожить до старости ни в чем себе не отказывая.

– Эт-то верно, – цокнул языком довольный Шаломбери. – Только вот не люблю я одиночество…

– Так что ты хочешь от меня? – спросил я. – Защиты? Думаешь, Ассамблея следит за тобой? На Титан я заброшу ребят, так уж и быть. Покопаем. Но чур никакой политики!

– Есть одна существенная проблема, – протянул профессор и я напрягся. – Я боюсь не столько Ассамблеи, сколько того, что она может сотворить… понимаешь, «Заслон» – это русская контора. А русские, как ты знаешь, не сотрудничают с Интерполом. Понимаешь, чем тут пахнет? Международным конфликтом в космосе, мать его!

6.

Доктору Гейзенбергу показалось, что его кто-то позвал и он проснулся.

Ещё было рано; имитационный потолок едва освещал комнату, погружённую в стальные рассветные сумерки. Он долго ещё лежал, вспоминая сон.

Ему снилась зима. Буря завывала под темным небом, крутились вихри снега в жидком свете фонарей. Он куда-то спешил, волновался. Перед ним возник из тьмы ночи храм – тускло блестели в ночи золочённые купола, косые столбы света подсвечивали древние белокаменные стены с узкими зарешеченными окошками. В окошках дрожало пламя свечей, двигались тени. Он вошёл и увидел множество народа, не протолкнуться, было шумно и жарко, а на амвоне стоял некто в балахоне, лица которого видно не было, и судил входящих.

И все подходили к нему и рассказывали о своих горестях, несчастьях. Кто-то просил исцеления, кто-то просил за друзей, родственников, кто-то выпрашивал денег, ещё подходили разные несчастные, обездоленные и все просили только одного – дайте им избавления. И некто в балахоне давал им это, и доктор видел, как они выходят из храма и с ними начинает происходить все тоже самое, что и прежде, только в два раза хуже, потому что освобождённые от бремени, они потеряли память о былом и слепо, с радостью, словно в первый раз окунались с головой в прежнее болото, попадали в те же самые ловушки и западни жизни. Вот и подошла очередь доктора. Он приблизился к фигуре и вдруг увидал лицо под капюшоном балахона – пластмассовые губы и нос, стальные пластины на щеках, красные огоньки глаз, металический подбородок и лоб и растягивающийся в жуткой улыбке рот, обнажавший страшные, железные зубы. Доктор закричал и побежал из храма, а металлическое чудище тянуло руку, шагало за ним и пыталось схватить его…

Он встал и подошёл к календарю, переставив дату. Сегодня было ровно восемь месяцев его работы на Титане. Он немного размялся после сна, принял душ и побрился, выпил стакан содовой, оделся, аккуратно собрал в папку бумаги, погасил свет и вышел.

Сегодня комиссия должна заслушать его доклад. А он потребует допуска в конструкционный отдел. И если они не согласятся показать ему машину, то он откажется от диалога, откажется предоставить свои наработки в пользу проекта, он больше не напишет для них ни слова, хуже того, попытается сбежать! Конечно, они могут просто силой отобрать у него работу и выставить его вон, но доктор не лыком шит – он может и сболтнуть лишнего заинтересованным лицам где-нибудь за пределами лаборатории… в конце концов, не решится же Гринев убить его?

Он вошел в зал заседаний. Посередине за столом, широком и длинном, сидело несколько человек. Были и директор Хойк с Гриневым. Гейзенбергу указали на место напротив комиссии, с другой стороны стола. Он сел, чувствуя на себе взгляды собравшихся. Положил папку на стол, прокашлялся и огляделся. Члены комиссии сидели с отсутствующим видом, кто-то едва слышно перешептывался, кто-то вообще как будто спал. Оказывается, ждали Шаломбери. Он вошел решительным шагом, полы белоснежного халата, надетого поверх дорогого костюма, развевались, на лице сияла жизнерадостная улыбка. Доктор поднялся и пожал ему руку. Шаломбери