Музей современной любви - Роуз Хизер

Сейчас не время принимать решения. Окружающие беспрестанно это твердили. Три человека, не сговариваясь, подарили ей книгу Джоан Дидион «Год магического мышления», как будто книга могла решить все проблемы. Джейн понимала, что люди желают ей добра, но не сумела заставить себя прочитать ее. Ни на чем не могла сосредоточиться. Она была слишком занята: слушала Карла.

Джейн представила себе, как муж лежит на гостиничной кровати и читает газеты, полностью одетый, в растоптанных мокасинах и вязаном кардигане. Он будет счастлив, когда жена отправится бродить одна по своим галереям. А сам проведет утро в поисках закусочной, где можно съесть второй завтрак и понаблюдать за окружающим миром. Он наверняка найдет с кем поговорить. Карл есть Карл. В этом супруги сходились. Каждый из них, возвращаясь домой, рассказывал о беседах, которые вел с совершенно незнакомыми людьми.

4

К своему вящему удивлению, Левин обнаружил, что ездит в МоМА почти ежедневно. Он пересек вестибюль первого этажа, оставил плащ и зонт в секции гардероба, предназначенной для держателей абонемента, прошел через рамку металлоискателя. Сегодня вестибюль был запружен народом. Возможно, причина в ветреной погоде. Казалось, музей наводнили студенты.

Левин уставился на большой голубой воздушный шар Тима Бёртона. У подножия лестницы, прислонившись к белой стене, он услышал, как девушка описывает свадебный торт своей сестры, и на мгновение очутился в Мексике, где они с Лидией провели медовый месяц. Звуки мариачи, преследующие потенциальных заказчиков, аромат ночи и ужасающее небо. На седьмой день рождения мама купила Арки телескоп, но бездонная ночь пугала его уже тогда. Его тревожило, что он соединен с землей только ступнями. Ему казалось, что этого недостаточно. А тут еще вся эта материя, спиралью устремляющаяся к нему, свет и тьма, мчащиеся к нему сквозь тысячелетия, и такая пропасть совершенно неизвестного! Отец умер, когда Арки было четыре года, проболев всего несколько недель. «Головная боль, иногда рвота, и вот он уже так ослаб, что не мог двигаться», — рассказывала мама.

Левину всю жизнь не давало покоя это туманное объяснение: было непонятно, почему обычная головная боль и рвота могли привести к смерти.

Мама каждый год водила его посмотреть на маленькую табличку на белой бетонной стене, в которой покоился папин прах. Но папин дух, говорила мама, не здесь, он там — и она указывала на небо над головой. Бояться нечего. Разве Арки, как и мама, не считает, что где-то далеко живут другие существа? Земля не может быть единственной обитаемой планетой во всей Вселенной. И эти инопланетяне не обязательно жуткие синие человечки со сверхъестественными способностями. Они не станут похищать Арки. Там действуют некие силы, благие невидимые силы. Они позаботятся об Арки. Да, те же самые силы любили и его отца, но, возможно, им было нужно, чтобы он вернулся к ним. В конце концов все туда вернутся. Беспокоиться не о чем. Но все, что говорила мама, нисколько не успокаивало мальчика. Он пребывал на планете, где регулярно происходили какие-то катаклизмы. Существование человека была своего рода генетической случайностью. Мир вращался в непостижимой бесконечности, и каждая форма жизни являла собой хрупкий эксперимент.

В подростковом возрасте Арки прописывали различные седативные препараты, но ни одному из них не удавалось в должной мере притупить или обмануть сознание. Когда юноше было шестнадцать, не стало мамы. От чего умирают женщины, которые каждый вечер перед сном пьют ромашковый чай, верят в невидимые силы, а перед завтраком играют этюды Шопена? От упавшего во время грозы дерева.

Арки развеял мамин прах в розовом саду крематория. Этот песок, в который превратились ее кости и кожа, не имел отношения к той, которую он помнил. В нем не было ее музыки. Ее надежд на сына. Вещей, с которыми она не соглашалась. Вещей, из-за которых они спорили.

Так утвердилось его одиночество. Юноша переехал жить к родителям отца. Все произошло очень быстро. Перед тем как продать дом, дедушка и бабушка приехали, чтобы помочь внуку собрать все необходимое. Арки уложил в сумку вещи, обернутые вокруг пластинок, которые он коллекционировал; попрощался с домом и извилистой дорожкой, которая шла мимо его школы и магазина натуральных продуктов, где он работал, таская ящики с органическими фруктами и овощами, упаковывая миндаль, взвешивая гранолу. Прилетели в Лос-Анджелес, и на пути в Санта-Барбару Арки обнаружил, что свечение города стирает зияющую над ним пустоту. И мальчик решил: где бы он ни оказался в конце концов, это должен быть очень большой город. Поэтому, когда несколько лет спустя Левин переехал в Нью-Йорк и увидел, что звезды в зияющей бездне здесь не видны — их затмевают жилые кварталы Сохо и небоскребы Манхэттена, неоновые огни Чайна-тауна и ослепительные рекламы Пятой авеню, углепотребляющие гиганты Финансового района, величественные старые особы в парке и коробки из коричневого кирпича на Ист-Ривер, — то почувствовал, что победил. Человечество победило. Нью-Йорк был ярче нависающей над ним Вселенной. По одной только этой причине Левин решил, что сможет жить здесь вечно, и всецело ожидал этого. Он до сих пор часто задумывался о своем здоровье. Стареющее тело — ненадежный механизм. Что происходит с его клетками? Левину было известно, что все должно обновляться то ли каждые семь лет, то ли тридцать дней — точнее ему было не вспомнить. Он никогда не болел. Не простужался, не страдал от головной боли и лишь однажды пережил пищевое отравление. Однако регулярно проходил медосмотры. «Здоров, как бизон, — любил говаривать его врач. — Давление сто десять на семьдесят, пульс шестьдесят пять, кровь хорошая. Для своего возраста ты в прекрасной форме, Арки. Просто в отличной».

«Бизоны почти вымерли», — думал Левин.

В вестибюле он на миг уловил в толпе взгляд женщины, прислонившейся к дальней стене. Она показалась смутно знакомой. Женщина секунду смотрела на него, потом мимолетно улыбнулась, и Левин сообразил, что это та самая посетительница музея, которую он видел день или два назад. Та, которая начала повествовать, как ее спасало искусство. Ее уже ничто не спасет, подумал Левин. У нее был вид туристки из южной глубинки. Эта дамочка из тех, кто возится в своем саду, напялив широкополую шляпу. Толпа подступила к лестнице, и женщина исчезла из виду.

Левин до конца не понимал, почему ему так необходимо постоянно возвращаться к созерцанию этого странного действа, но все время ловил себя на том, что садится в электричку, входит в вестибюль, поднимается по лестнице, занимает свое место у белой линии. Атриум как магнит притягивал его к себе, а может, магнитом была Абрамович. Во всем этом чувствовалось нечто очень важное, но он никак не мог понять, что именно.

5

Джейн Миллер перевела взгляд на довольно потрепанного юриста, с которым познакомилась в свой первый день в МоМА. Она знала, что с тех пор, как в марте начался перформанс Абрамович, юрист почти ежедневно приходил в музей во время обеденного перерыва, чтобы посидеть и понаблюдать. Мэтью? Точно, его зовут Мэтью. Джейн направилась к нему.

— Что-то вы сегодня рано.

— Мне вдруг страшно захотелось посмотреть, как все это начинается, — несколько сконфуженно объяснил Мэтью.

— Что ж, тогда приготовьтесь, — ответила Джейн.

Смотритель, стоявший на лестнице, жестом показал зрителям, что до начала остается одна минута. Джейн дотронулась до руки Мэтью.

— Спешить некуда. Если только вы не собираетесь сесть напротив нее.

— Нет, — ответил юрист. — Не сегодня.

— Тогда пусть эти непоседы рвутся вперед, а мы торопиться не будем, найдем хорошее место с краешку и будем наблюдать, как и положено зрителям.

Джейн сама не понимала, почему заговорила как персонаж пьесы Теннесси Уильямса. Она окинула мимолетным взглядом фигуру Мэтью: запыленные коричневые лоферы, костюм, не подходивший к обуви и не слишком сочетавшийся с рубашкой. Однотонный галстук и добрые голубые глаза. Карл был повсюду.