Каждый день декабря - Китти Уилсон

Я бросила курить давным-давно, когда родилась Марша, редкие вечеринки и моменты слабоволия не в счет, но сегодня мамин день рождения и наши первые совместные посиделки после публикаций в желтой прессе, так что, пожалуй, сегодняшний день подпадает под оба критерия.

Я на цыпочках крадусь вниз по лестнице, картинно расставив руки и растопырив пальцы, и через парадную дверь пробираюсь в сад. Главное – миновать кухню. Родители не ждут меня раньше полудня. Вот одно из преимуществ, когда с тобой не связывают больших ожиданий.

Я устраиваюсь на низко висящей изогнутой ветке любимого дерева – старой сосне, которая много лет была моим убежищем. В детстве я играла здесь в «Питера Пэна», «Ветер в ивах» и в «Царство фей», а потом стала Ариэль, и тогда сосна была Просперо, или я была Банко, а сосна – Макбетом.

Но сейчас я скорее кошу под подростка – на мне пижама, которую я носила в шестнадцать лет. С тех пор я слегка раздалась, сиськи торчат из майки, шорты обтягивают задницу, так что почки того гляди вывалятся наружу. Эта умопомрачительная красота дополняется древним клетчатым одеялом, в которое я кутаюсь. Оно в нашем доме, наверное, с прабабушкиных времен. Возможно, в нем еще живет вирус оспы.

Скрутив косячок, я запаливаю его и откидываюсь на ствол. Затягиваюсь – и меня накрывает знакомой волной.

Мысли плывут во вчерашний день. Шансы на то, что я смогу вернуть долг Шардоне, очень невелики. Можно начинать паниковать? Благодаря находке, которая в данный момент поступает мне в рот, а оттуда – в легкие, паника может погодить до завтра.

– Все смолишь? – раздается позади меня низкий мужской голос.

В нем есть что-то знакомое и в то же время неуместное. Я оборачиваюсь – одеяло сползает, открывая миру Снупи, болтающего с Чарли Брауном.

Что за фигня?

– Рори?

– Привет, как поживаешь? Не ожидал увидеть тебя сегодня, но тут на меня пахнуло, и я понял, что ты дома. Предположил, что это не Роуз.

Он улыбается – я вспоминаю, когда видела его в последний раз, и у меня сжимается сердце.

– Ага, приехала на день рождения.

Я машу косячком в его сторону.

– Вижу, ты в порядке.

Он мотает головой, темно-рыжие волосы стали длиннее. В восемнадцать лет он зачесывал их назад и делал вид, что кудрей не существует, а теперь они вон как отросли. Ему идет. В нем всегда было что-то озорное, но только капельку. Он охотно делал то, что ему говорили, никогда не шел вразнос. Впрочем, Рори был неплохим парнем. Насколько помнится, меня озадачивала его подруга Джессика. Она была из тех женщин, которые всегда кажутся в гармонии с собой. Мне о таком можно только мечтать. Как такое вообще возможно? Просыпаться утром и не париться вопросом о собственной адекватности.

– А у кого день рождения? Точно, что не у тебя. Ты же родилась весной – в марте, да?

Вопрос Рори прерывает поток моих мыслей. И как он это помнит?

А я помню, как он рыдал. Это мне запомнилось навсегда.

– Ага. День рождения у мамы.

– Твой папа сказал, что будет дома с семьей, но он не сказал, что у твоей мамы день рождения. Как она?

– Ей тяжело. Но из них двоих ей лучше.

Рори иронично улыбается. Давным-давно он видел моих родителей в разгар баталии. Если он помнит мой день рождения, то вряд ли забыл, как они скандалили на подъездной дорожке, когда он однажды подвез меня в конце семестра. Тогда мама запулила отцу в голову теннисной ракеткой. Красивая иллюстрация на тему несостоятельности среднего класса.

– А папа тебе зачем?

– По делу.

Рори не выказывает желания уйти, поэтому я продолжаю допрос:

– Ты шеф-повар? Или из СМИ?

Оба варианта будут неожиданностью.

– Ни то, ни другое. Я занимаюсь управлением репутацией.

Он прислоняется к ветке и улыбается мне. Нередко о юношах говорят «возмужал», и это определенно относится к Рори Уолтерсу, но если он имеет дело с папой, то это характеризует его не лучшим образом.

– «Сокровище на свете разве есть ценней, чем незапятнанная честь?»[5], – цитирую я.

– Что?

– Да так. Значит, управление репутацией? Не знала, что такое существует.

О том, что в этом чувствуется что-то скользкое, я молчу.

– Ну да. Я в этой сфере давно, а сейчас она сильно развилась.

– С папой тебе придется непросто.

– Я понял. Но если он прислушается к рекомендациям, мы восстановим его имидж.

Я издаю смешок. Потом встаю, выпускаю дым вниз и плотнее заворачиваюсь в одеяло. Вид у меня не ахти, и почему-то меня это заботит.

– Тогда пойдем, дойду с тобой до двери, но ты уж позвони и притворись, что меня не видел, ладно? Тогда у меня будет еще пара часов спокойной жизни.

Он снова улыбается и кивает. А я впервые за время нашего знакомства замечаю, какие у него зеленые глаза.

Рори

Я не ожидал сегодня встретить Белл. Мы с ней давно не виделись. В университете она производила забавное впечатление: держалась дичком и надменно, а на вечеринках – в тех редких случаях, когда бывала, – могла веселиться и блистать интеллектом.

Тогда она меня восхищала – в ней было все то, что отсутствовало в моей жизни. Но при всей своей привилегированности она всегда казалась мне насторожившимся лисенком, которому все приелось.

Она не поддавалась классификации. Я обожал классифицировать и оценивать людей – кто они и из какого разряда. Это придавало жизни упорядоченность. А в Белл было что-то не поддающееся определению. Я понимал, что даже если мне удастся втиснуть ее в коробочку с надписью «Бедная девочка из богатой семьи», она будет отчаянно рваться наружу, сминая все на своем пути, протестуя и крича, что все не настолько примитивно.

Мы слушали один лекционный курс по истории английской литературы, и наши пути многократно пересекались. Она жила в одном общежитии с Джессикой, у них была общая кухня, а в остальном они были разные. Я неоднократно подвозил ее домой: ее родители жили возле Бристоля, а мои – в самом городе, и по окончании семестра это вошло в привычку. Я вел машину, а она жаловалась на то, что придется общаться с предками, на все лады расхваливала или поносила своего последнего бойфренда, паниковала из-за курсовой, а позже – из-за дипломной работы. Несмотря на все сомнения, голова у нее работала отлично, гораздо быстрее моей.

Я часто задавался вопросом, как сложилась ее жизнь, и когда агент ее отца обратился ко мне, любопытство проснулось снова. Чем она занимается? Кем стала? Изменилась ли? Курить косяк перед отчим домом, кутаясь в старушечье одеяло, из-под которого выглядывает детская пижамка, – это было очень в духе Белл, которую я помнил.

Я обрадовался встрече с ней, но эта радость отдавала горечью. Мне представлялось, что она путешествует по миру, завоевывает сердца и умы, раздвигает границы и делает открытия, а она, как выясняется, дует траву в родительском саду. Но кто я такой, чтобы судить? И из того, что она приехала домой на день рождения мамы, вовсе не следует, что она ничего не добилась в жизни, что она несчастлива и неудачница. Судить и классифицировать – этим я занимался в прошлом. Тот Рори, который считал, что, делая правильный выбор и поступая правильно, ты застрахован от ошибки.

Мне следовало брать пример с Белл.

Я выжидаю пять минут, чтобы она поднялась к себе, и нажимаю на звонок.

– Здравствуйте, здравствуйте!

Ник Уайльд распахивает дверь настежь и делает широкий жест, приглашая меня внутрь. Физиономия багровая, фирменные светлые волосы торчат во все стороны. В руке – большой бокал красного вина.

А времени – одиннадцать утра.

Класс.

Я следую за ним в огромную кухню. Дом старый и громоздкий, местами запущенный, но с приметами благосостояния, накапливаемого поколениями, а кухня – образчик инвестирования и модернизации. Агрегаты обтекаемой формы под стать НАСА, пронзительно яркий свет и мягкое пламя в каменной топке камина, огромный деревянный стол, за которым вполне могла бы разместиться вся Тайная вечеря, и еще место осталось бы.

Синди, мать Белл, сидит за столом, и при виде меня ее лицо сразу принимает радушное выражение. Это чистой воды актерство. Которое, подобно неровностям, сколам и пятнам на кухонном столе, оттачивается поколениями.

* * *

Ник два часа разглагольствует о своей непричастности к тому, что его репутация сильно подмочена. За это время он почти прикончил бутылку, нашинковал овощи и нарезал мясо с толстыми мраморными прожилками.

– Оставайтесь на обед.

– Да, пожалуйста, оставайтесь, – эхом вторит Синди.

– Вы же знаете женщин – они взбалмошные, истеричные, ради внимания