Скромный гений подземки - Владимир Васильев

В зале вроде бы стало светлее, чем обычно. Бронзовая Зоя Космодемьянская определенно улыбалась Глебычу как своему. Глебыч чувствовал, что на левой стене ближе к центру зала вот-вот отвалится одна из мраморных плиток, что у зеркала в конце платформы помутнели верхние уголки и что одна из лампочек среднего пути (внизу, над контактным рельсом) не горит…

Ощущения были очень странные и вместе с тем очень естественные. Нужно было просто к ним привыкнуть.

С «Измайловской» как раз прибыл поезд; Глебыч наладился было в переднюю дверь переднего вагона, но тут из кабины выглянул машинист.

– О! – сказал он. – Привет. Заходи.

Глебыч нерешительно замялся.

– Это ж вроде запрещено…

– Пассажирам – запрещено, – подтвердил машинист со смешком. – Но не тебе же!

Он протянул руку.

– Я – Петро. Заходи давай!

Глебыч на мгновение зажмурился, а затем вошел в кабину поезда метро. Впервые в жизни.

Поздоровался с помощником машиниста, с нескрываемым любопытством обозрел приборы и органы управления.

Выглядели они загадочно.

«Интересно, – подумал Глебыч. – По идее, мне придется во всем этом разобраться…»

Вид несущегося навстречу тоннеля, освещенного фарами поезда, был незабываем. Ехать в кабине поезда метро – совсем не то, что ехать просто в вагоне…

А еще Глебыч понял, что в ближайшее время его ждет немало открытий. Удивительных и волшебных.

И действительно, в отношении метро жизнь Глебыча переменилась кардинально. Теперь он мог переходить со станции на станцию в любое время, даже если уже час ночи и переход закрыт. Любой турникет безропотно пропускал его без всяких карточек или проездных. Милиционеры ему козыряли. Машинисты здоровались. Техники подмигивали и иногда затаскивали в таинственные помещения за дверями со строгими табличками «Служебный вход» и «Посторонним вход воспрещен». Пили техники в основном спирт. Если перед эскалаторами собиралась внушительная толпа и хотя бы один из эскалаторов стоял, для Глебыча, не задумываясь, запускали его, и ни единый умник не норовил последовать за Глебычем. Однажды Глебыч пережил форменное потрясение: он обнаружил, что может сесть в вагон через закрытые двери. Равно как и покинуть оный вагон. И ни один из пассажиров не обращает на это внимания. Ни один!!!

Под Новый год Глебыч во второй раз встретил коллег. Правда, не понял, с каких они веток. Но других Гениев он теперь узнавал безошибочно: чувствовал визитку. Нутром, селезенкой, седьмым или восьмым чувством. У встреченных, к примеру, визитки оказались в карманах. У одного, лысоватого и хлыщеватого мужичонки с острым лицом и бегающими глазками, – во внутреннем кармане пиджака. У второго, тучного кучерявого херувима, – в кармане необъятной куртки. Глебыч столкнулся с ними на «Автозаводской», выйдя из поезда.

– О! Смотри! Наш маросейский герой, – сказал хлыщ насмешливо, подталкивая соседа локтем.

Глебыч застыл, глядя на них. Он не знал, что сказать и как поздороваться. Банально растерялся.

Херувим почему-то обидно заржал. Хлыщ тоже усмехнулся, как-то недобро и хищно. А потом оба, ни слова больше не говоря, уселись в вагон и поезд тронулся.

Глебыч некоторое время неподвижно стоял, глядя на убегающие во тьму габаритные огни. Люди старательно обходили его.

«Черт! – подумал Глебыч вскоре. – Все-таки я ничегошеньки не понимаю в этой игре. Надо искать Гения Калужской. По-моему, нужно поговорить с ним, а не с этими…»

И он стал искать. Часами бесцельно кружить по метро, пересаживаясь со станции на станцию без всякой системы. В этом Глебыч неожиданно для себя стал находить еще большее удовольствие, чем раньше. Он ведь всегда любил метро. И московское, и киевское, и даже питерское, хотя Питер как город недолюбливал.

Поиски не привели ни к чему. Всю зиму и почти всю весну Глебыч жил надеждой на встречу, но ни с кем из Гениев так и не столкнулся. Он продолжал поиски и боялся только одного.

Что его сознательно избегают.

А вскоре произошло то, что рано или поздно происходит со всеми: у Глебыча умерла мама.

Ей было уже восемьдесят три года; невзирая на возраст, Виктория Ильинична до последних дней оставалась бодрой и деятельной старушкой – с поправкой на возраст, конечно. В магазины ходила сама, готовила сама. В общем, никого и ничем не обременяла. Глебыч, наверное, внутренне давно был готов к смерти мамы, потому что ощутил лишь стылую пустоту и тихую горечь. Сестра, видимо, испытывала то же, потому никаких истерик и криков на похоронах не случилось – только слезы и нескрываемая печаль. Печаль по человеку, прожившему большую и правильную жизнь и ушедшему только потому, что все мы рано или поздно уходим. Несколько дней после похорон Глебыч ходил подавленный. Он вдруг поймал себя на мысли, что последние годы очень редко виделся с мамой. Изредка забегал подкинуть деньжат к ее скудной пенсии, о себе не рассказывал (да и нечего было рассказывать), на вопросы отвечал односложно и торопился бежать дальше – дела. Виктория Ильинична так и не дождалась невестки и внуков от непутевого сына-одиночки. Хорошо хоть у сестры семья вполне сложилась: молодчина муж, четверо детей…

На десятый день после смерти Виктории Ильиничны позвонила сестра, попросила прийти в мамину квартиру. Глебыч догадывался зачем.

Он прекрасно знал текст завещания. Все пополам. Сбережений у родителей никаких не было, стало быть речь шла только об имуществе. О двухкомнатной квартире в Кунцево и нехитром ее убранстве.

Глебыч ехал в Кунцево, не замечая ничего вокруг. Глядел невидящими глазами в пустоту и заранее обдумывал, что скажет сестре.

Ни к чему этот мещанский дележ. У сестры четверо детей, живут в неплохой трешке на «Нагатинской», но шесть человек для трехкомнатной квартиры – все же слишком. Тем более старшие девки-близняшки здоровенные уже, вымахали выше Глебыча. Стройные, длинноногие и, что приятно, не без масла в голове. Заканчивают школу, или, как это теперь у них называется, колледж. А поступать навострились не куда-нибудь, а во МГИМО.

А на другой чаше весов Глебыч, старый пень-одиночка. На плеши – сороковник, за душой – ничего путного. Ну несколько сотен статей, ну десяток убойных репортажей. Своим горбом заработанная квартирка – двухкомнатной совестно назвать. Типичная однушка с дополнительной стеной-перего–родкой. И ванна сидячая. В общем, холостяцкая берлога, стены в разводах и драный линолеум на балконе…

«Нечего тут обсуждать, – подвел черту под недолгими раздумьями Глебыч. – Пусть Светка мамину квартиру продает или разменивает свою и мамину на бульшую. Им нужнее, как ни крути. А я перебьюсь…»

Это решение зрело в Глебыче давно, лишь сейчас он осмелился оформить его в слова, пусть даже произнесенные только мысленно. Впрочем, через какой-нибудь час он скажет их вслух и никогда не пожалеет об этом.

А из вещей попросит только старинный письменный стол, любимое папино кресло и книги. И все.

Отцовские часы и бритва уже лет пятнадцать как хранились у Глебыча. Теперь кресло, стол… вот и вся овеществленная память. А еще надо будет как-нибудь зайти к сестре с гостинцами для младшеньких, с бутылкой и посвятить вечер просмотру фотографий. Начиная с самых старых, пожелтевших от времени, с трогательными надписями на обороте.

Погруженный в себя, Глебыч доехал до «Кунцевской» и так и не заметил, что на схеме метро Арбатско-Покровская линия стала длиннее. После «Щелковской» значилась станция «Гольяново».

Не заметил. Не до того ему было сейчас.

Телефонный звонок выдернул Глебыча из похмельного утреннего сна. Вчера со Светкой и ее мужем все обговорили, Глебыч своего решения не изменил. Сестра расплакалась… В общем, пообщались еще немного, а потом выпили. В память. Совсем немного.

Но Глебыч отчего-то захмелел. Не слишком, но дома достало сил только раздеться и, примостив у койки запасенную бутылку минералки, тихо отключиться. Наверное, это действительно были опустошение и усталость, а не опьянение.

– Алло! – сказал Глебыч в трубку и закашлялся.

– Поздравляю, – донеслось в ответ. – Все-таки я был прав, что не списал тебя со счетов…

– Секундочку, – сдавленно всхрипнул Глебыч, отложил трубку и потянулся к минералке. Только с наслаждением выпив грамм триста он смог заставить себя оторваться от горлышка.

– Алло! Кто это? С чем поздравляете? Я не понял.

Собеседник тихо засмеялся.

– Мы встречались в метро, коллега. Я Гений Калужско-Рижской. Полагаю, нам следует встретиться и поговорить. Ты в самом деле новичок и в самом деле ничего еще не соображаешь.

Сон и тяжесть в голове безвозвратно унеслись прочь, словно последний поезд во втором часу ночи с конечной станции.

– Встретиться? Конечно! Где?

Гений Калужской фыркнул.

– Что значит – где? Разумеется, в метро!

– На какой станции?

– На новой. Недалеко от тебя. Ты поймешь, только на схему взгляни внимательнее. Выезжай, я там буду минут через двадцать.