Тайны прошлого - Джулия Хиберлин

Я собирала храбрость в кулак, готовясь пройти по темному коридору.

Мысленно, ни на дюйм не отступая от двери папиного кабинета, я прошагала весь путь до гаража, где оставила свой пикап. По коридору, по лестнице, наружу, в жаркую ночь, вдоль двух пустых кварталов, до самого гаража. И никакие пропитанные текилой туристы в жестких, только что купленных ковбойских шляпах не явились составить мне компанию.

Мысленно же в одиночестве я поднялась на скрипучем лифте на третий этаж. Пересекла полосатую от теней бетонную дорожку, дошла до старого папиного «шеви» — одна. Задергалась, открывая дверь, потому что к тому времени я уже панически хотела только одного — забраться внутрь и защелкнуть замок изнутри. Дистанционного пульта древней машине не полагалось.

Стоя все там же, в безопасном мирке Мелвы, глядя в темноту коридора, я подумала было вернуться и провести ночь на папином диване, в ложбинке, оставленной его телом, с пистолетом у изголовья. Но вместо этого набрала знакомый номер на мобильном, надеясь, что скрип над моей головой издают не Джек Смит и не Этта Плейс. И не мой покойный папа, разозлившийся оттого, что какая-то незнакомка заявила на меня свои права.

Глава 4

Дыхание получалось быстрым и отрывистым. Я не видела ничего, кроме тьмы и маленьких осколков света — блесток, кружащихся в целой галактике черноты. Вытянутые вверх руки болели, ладони вжимались в обитую атласом крышку гроба. Я слабела. Это продолжалось уже несколько часов.

Приглушенно, но очень близко зазвонил телефон. Кто-то был там, над моей могилой, над шестью футами красной глинистой почвы, в которой копошились земляные черви. Кто-то мог помочь мне. Я начала кричать, так громко, что проснулась от собственного крика.

Так оно обычно и заканчивалось. Этот сон преследовал меня как минимум десять раз в год, и хуже всего была невозможность угадать, когда именно он приснится, когда я проснусь, взмокнув от пота, захлебываясь слюной, отчаянно пытаясь вдохнуть. Была лишь одна ночь — памятная ночь на третье сентября, которую я всегда проводила с лошадьми в поле, не позволяя себе прилечь, — когда я точно была освобождена от этого кошмара. Но все остальные ночи года мне приходилось засыпать под зловещий смех жути, которая могла повториться в любую из них.

Мои сны с самого детства не обходились без физических последствий. Если во сне я падала с лошади и просыпалась от удара о землю, задница у меня болела еще целый час. Две ночи назад мне снился секс, я проснулась за миг до оргазма, и понадобилось всего пару движений пальцами, чтобы испытать его наяву. Но это, возможно, потому, что в последнее время секса в моей жизни нет совсем.

Несколько ударов сердца — и серая пропасть сна осталась позади. Я в номере люкс в «Ворсингтоне». Мое тело взмокло от пота, волосы прилипли к шее. Сердечный ритм замедлился при виде тщательно расправленных белых простыней, антикварного резного шкафа и вишневого покрывала, все еще аккуратно сложенного в ногах кровати.

Виктор из Эль-Сальвадора был более чем счастлив отвезти меня вчера ночью от двери папиного офиса в своем желтом такси, проводить внутрь, поливая историями о собственной безнадеге на личном фронте, а затем передать из рук в руки швейцару отеля. За последние десять лет визитки Виктора прочно обосновались в каждом бумажнике МакКлаудов, с того самого Рождества, когда он заснул у ленты приема багажа, дожидаясь меня с задержанного до трех часов ночи рейса из Чейенна. Сорок пять миль до ранчо мы преодолели уже к рассвету, но при этом Виктор потребовал от меня лишь стандартной оплаты. Все МакКлауды в тот год страдали от кишечной инфекции, у каждой кровати стояли ведра, которые кто-то принес из конюшни. И все же папа выполз из постели, в пижаме и шлепанцах, и вручил Виктору хрустящую стодолларовую банкноту на чай.

Моя племянница Мэдди нарисовала знак, приклеенный теперь к спинке переднего пассажирского сиденья его машины. «Лучший Таксист на Земле!» — сообщал знак, а ниже веселый коричневый человечек махал из-за криво нарисованного руля косо нарисованного такси, ехавшего по коряво нарисованной зелено-голубой планете.

Я надеялась, что детский рисунок Мэдди хоть немного сгладит ту предвзятость, которой Виктора окружали после теракта 11 сентября. Меня бесил тот факт, что ему пришлось прикрепить три американских флажка в салоне — для того чтобы подбодрить пассажиров.

Телефон провопил еще дважды, и я сделала невероятное усилие, пытаясь отыскать его в пышных облаках одеяла.

— Где тебя носит? — осведомилась Сэди, как только я прижала трубку к уху.

— Который час? — сонно спросила я.

— Одиннадцать утра. И тебя нет на ранчо. Я стою на крыльце, так что не ври по этому поводу. Ты сказала, что проведешь ночь здесь. — Ее обвиняющий тон был оправдан.

— Ох, Сэди, прости! Я задержалась в офисе… — Я обдумывала, сказать ли ей для начала о Вэйде, или о надоедливом репортере, или о женщине, которая утверждает, что я вовсе и не сестра Сэди.

Но сказала только следующее:

— Я решила взять пример с папы и сняла номер в «Ворсингтоне». Я думала, что встану в семь и буду на ранчо раньше тебя.

Сэди и Мэдди, моя племянница, жили в двух милях от ранчо, в двойном трейлере с семейным названием «Жестянка Желаний». Трейлер стоял на чудесном участке, который Сэди пока что не решилась застроить.

— Ага, ну да. Словно ты сможешь оторваться от своей пуховой перинки на рассвете. Это было оптимистично. Но зато ты наконец поспала.

Она резко сменила тему.

— Томми, вчера вечером, после твоего ухода, у мамы был небольшой припадок.

Мигом проснувшись, я резко села и обнаружила три крошечных пустых бутылки из-под водки на столике, а также тот факт, что я совершенно голая, если не считать пурпурных стрингов.

— Почему ты не позвонила?

— Я не хотела тебя беспокоить, ты же возишься сейчас с папиными делами, и, боже, никто из нас больше на это не способен. К тому времени, как я к ней добралась, мама уже успокоилась. Она сказала, что у нее просто разболелась голова, и спросила, почему все так беспокоятся. А санитары в это время собирали тарелки, которыми она швырялась по комнате. За это ей выдали немного «В».

«В» означало валиум. Мне кажется, что со временем любое слово в английском языке начнут сокращать до одной-двух букв. Сэди, пристрастившаяся к общению со своим айфоном, шла в ногу с этой тенденцией, я же слегка отставала. Через сотни лет, наверное, лингвисты будут изучать наш язык и писать отчеты (короткие) о том, как неэффективно мы использовали свой мозг. Ну зачем подбирать длинное слово, если прокатит сокращение? Зачем держать в голове пятнадцать слов, которые означают одно и то же? Поэзия, нюансы, ритм — все это потеряет свое значение.

— Она тебя узнала? — спросила я у сестры.

— Нет. Ну, то есть да, но не сразу. После того, как мы сходили к Ирэн. — Сэди помолчала. — И немного прогулялись по полю.

Я снова легла на кровать. Неудивительно, что Сэди так легко меня простила.

— И что Ирэн?

— Я же слышу твой тон, Томми.

Для людей вроде моей сестры есть свои определения. «С приветом» — слишком грубо. Я предпочитаю «с широкими взглядами». Сэди — моя полная противоположность и одновременно самая любимая личность на земле.

Но вот для Ирэн в моей голове собраны совершенно другие слова.

— Она заставила ее лечь на стол. Ей кажется, что мама аккумулирует слишком много энергии у себя в голове, и от этого у нее головные боли и проблемы с памятью. — Сэди перевела дыхание. — Томми, клянусь, я видела, как из нее поднимается что-то похожее на туман. Мама даже вздрогнула. А потом мы мило пообедали в «Кэтфиш Кинг». Ты же знаешь, как она любит «Кэтфиш Кинг». Она называла меня Сэди Луиза. Она уже сто лет меня так не называла.

Я вовремя удержалась, проглотив фразу о том, что за улучшение маминой памяти Сэди должна благодарить жареную рыбу, а не бывшую католичку/ведьму/инструктора по йоге, имеющую пристрастие к марихуане.

Два года назад врачи диагностировали у мамы раннюю стадию деменции. Одиннадцать месяцев назад папа сдался и перевел ее в больницу, специализирующуюся на болезни Альцгеймера и ее многочисленных непроизносимых кузинах.

Неизлечимо. Есть только лекарства, которые могут облегчить состояние, но обычно не помогают кардинально. Нам всем было сложно это принять, но только Сэди до сих пор страстно искала сверхъестественное чудо, которое могло бы вернуть нам маму.

— Это замечательно, — осторожно ответила я.

— Правда?

— Правда. Ты молодец.

Я не лгала. Возможность выбраться оттуда на некоторое время наверняка пошла маме на пользу. Да и кто я, беглянка, такая, чтобы критиковать способы Сэди заботиться о маме, пока ее сестрица, как обычно, в сотнях миль к северу?

Мы закончили беседу, договорившись встретиться на ранчо в середине дня, с куриными КРБ и утверждением мира. «КРБ» — это куриные рубленые бифштексы.