Паоло и Рем - Дан Маркович

Так вот, холст... Сюжет, который насилуют все, кому не лень. Нечего изобразить, так напишу-ка я "Снятие с креста"...

x x x

Огромный холст, огромный! Даже просто закрасить плоскость в шесть квадратных метров тяжелой плотной краской нелегко, а тут картина, да еще какая!.. Рем знал силу больших картин, и злился на себя, но терпения заполнить такое пространство... столько серой ремесленной работы - скулы сводит... Терпения не хватало. Говорят, у Паоло фабрика помощников, но это сейчас, а начинал он с упорства и одиночества - никто не помогал ему писать эту огромную вещь. Что терпение, тут смелость и мужество необходимы. Прекрасная великая живопись!.. Да, но что, что он делает?!.

Паоло превратил трагедию в праздник. Чадил один факел, но было светло как днем, стояли люди, богато одетые, какие-то здоровенные старики-борцы стаскивали с креста по щегольски расчитанной диагонали тело тридцатилетнего красавца с мускулистым торсом, и не тело вовсе -- ясно, что жив, только на миг прикрыл глаза... Старик, что подавал тело сверху, зубами держал огромную ткань, и казалось, что он таким вот образом без труда удержит не только эту простыню, но и сползающее тело спящего молодца... Внизу красивый молодой человек, протянув руки, торопится принять якобы тело... при этом он обратил к нам лицо, поражающее мужественной силой.

Они все это разыгрывают с торжественной обстоятельностью, позируют художнику, на лицах много старания, но нет ни горя, ни даже печали, словно знают, что ненадолго, и все сказки - воскреснет он, впереди тысячи лет почитания, стертых колен и разбитых лбов... Паоло все знает и не беспокоится, не хочет портить нам настроение, выражать боль, скорбь, печаль. Не хочет. А как написано!

Это была загадка для него - как написано! Мощно, ярко, красочно, торжественно, даже весело... И нет ни намека на драму и глубину - сценка поставленная тщательно одетыми актерами... Зато как вписано в этот холст, почти квадрат, по какой стремительной энергичной диагонали развертывается событие, как все фигуры собрались вокруг единого направления, соединились в своем движении - удержать, снять, передать вниз тяжесть... Гений и загадка заключались к композиции, в загадочном умении подчинить себе пространство, чтобы ничего лишнего, и все служило, двигалось, собралось вокруг главного стержня.... И в то же время...

Пустота есть пустота! Цвет? Такого сколько хочешь в каждой лавке. Свет?... - тошнотворно прост, и он снаружи, этот свет.

x x x

А должен быть - от самих вещей, от их содержания, из глубины...

Впрочем, какой толк художнику от разговоров, они остаются дымом, и рассеиваются. Дело художника - его холст. У Рема на холстах все проще, бедней, чем у Паоло -- он не умел так ловко закручивать сюжет в спираль, вколачивать пространство в прямоугольник, а что такое картина, если не прямоугольник, в который нужно вколотить всю жизнь...

Не прошло и получаса пути, как до Рема начало доходить, что же он несет... Не картины вовсе, а эскизы! Стоит развернуть первый же холст, как все кончится! Паоло скажет -- "ну-ка, ну-ка, придвиньте поближе ваши эскизики..."

Зачем идешь?..

Но он не понимал, что там еще делать, как развивать дальше, какие детали выписывать и обсасывать... Ну, просто не соображал, ведь он все сказал, а дальнейшее считал неинтересным и неважным. Он просто уверен был, что все, все уже сделано... и в то же время отчетливо предвидел, что скажет этот насмешливый спокойный старик. Посмотрит и брезгливо скажет -- "ну, что вы... только намечено, а не сделано, ничто не закончено... и пространство у вас пусто, тоскливо."

Потом вытянет указкой костлявый палец, и с недоумением спросит?

- А эт-то что за пятки, чьи тут босые ноги вперлись в передний план?

x x x

- Это ноги сына, который вернулся в родной дом, он стоит на коленях перед отцом.

- Но где же его лицо, где его страдание, о котором ты так много говоришь?

- Он не может смотреть лицом, он спрятал его, ему стыдно, он спиной к нам, спиной.

-Спиной?!. Ладно, пусть. Хотя спиной... А отец, что он, где его лицо? Только намечены черты.

-Там темно, он согнулся, гладит спину сына. У него на лице ничего, что может быть на его лице - просто сын вернулся, он спокоен теперь, сын вернулся...

- А кругом что? Тоже темно, где люди, природа?.. Где, наконец, картина, одни темные углы!

И Рем ничего не найдет сказать, ответить, потому что невидящему не объяснишь.

И в то же время он прав будет, Паоло, так не пишут картину.

И значит я не художник, а Зиттов не учитель, и оба мы -- пачкуны.

Но это были пустые слова, в глубине он не верил им. Хотя не раз говорил себе -- "глупостями занимаешься, сходи, посмотри, поучись у Паоло..." Говорил-то говорил, но при этом ухитрялся продолжать свои глупости. И вот, наконец, собрался, шагает за советами, и вообще... посмотреть на Мастера, на дворец его, фонтаны, павлинов...

Он шел поучиться, но уже по дороге начал спорить с будущим учителем. Зиттов недаром смеялся -- "кто у нас кого учит?.."

"Сначала подсуну ему "Возвращение", а дальше видно будет. Если что, повернусь и уйду."

x x x

Это первая была картина, которую он решил показать Паоло -"Возвращение блудного сына", так он ее назвал. Просто возвращение после долгого отсутствия, ничего он ею доказывать не хотел.

А вторая его картина была вызовом, и он опасался, что из-за нее Паоло обидится и не сообщит ему свои тайны мастерства. И все-таки он нес ее, потому что считал хорошей. "Снятие с креста".

Да, сначала он писал ее в противовес роскошному и красочному полотну Паоло, яростно протестовал, хотя спроси его - против чего ты, он бы начал мычать, переминаться с ноги на ногу, и ничего путного и дельного сказать бы не смог. Но как только втянулся в саму живопись, все мысли и протесты куда-то улетучились. Все равно, оскорбительный для Паоло получился вид. И он опасался, что этот волшебник с ясным ласковым взглядом вдруг рассвирепеет, желчно высмеет его и отошлет обратно, а возвращаться, несолоно хлебавши, он не хотел. В сущности ведь ничего особенного - картина и картина, так себе картинка... не выпендриваюсь, не важничаю, просто... мне жаль его...

- Кого?

- Ну, Христа, и всех, кто там, они ведь ничего не знали, а смерть страшна.

Еще бы, страшна, конечно, ведь неизвестно, как обернется, воскресит -не воскресит... и больно, и мерзко, и сплошные гадости от учеников...

Он редко рассуждал о смерти, зато представлял ее себе отчетливо и ярко, - видел ту волну, которая неумолимо и быстро наступала, с ревом и грохотом, с шипением... и как она отхлынула, успокоенная своими страшными делами, тихая и ласковая, с кружевными штучками, пузырьками, прохладная мутноватая водичка... Он всегда именно так представлял себе смерть - неумолимая сила, кто может ей противиться...

Будничную сцену подавленности и смирения, вечер страха и отчаяния, вот что он изобразил на своем небольшом, по меркам Паоло, куске холста, который кое-как натянул на старый кривой подрамник, довольно небрежно загрунтовал, потом, не дав маслу как следует просохнуть, содрал, и вот несет, небрежно свернув, вместе с несколькими другими, чтобы показать Мастеру, как он называл Паоло. Ну, спорил с ним, и что?.. Не соглашался, как же иначе, но чаще все-таки снизу вверх смотрел. Первым мастером, которого он знал, был Зиттов, но тот сразу стал своим, а Паоло казался недосягаемым, солнечным и, главное, непонятным, и как мираж парил в воздухе над унылыми холмами, чахлыми соснами и сероватым неярким песком побережья.

x x x

Дорога, по которой он шел и шел, уйдя в сторону от темного, плотно утрамбованного песка... она отходила от берега все дальше, но он еще долго видел эту серую пустыню, чуть вздыхающую воду, которая очистилась от льда и негромко праздновала весну. Было торжественно и тихо, даже постоянный в этих краях ветер улегся и не свистел протяжных песен. Людской жизни вокруг не было, справа от него проплывали чахлые кусты, сломанные деревья, выброшенные морем бревна, начинающая прорастать трава, отчаянно зеленая на сером унылом фоне, а на редких деревьях, которые он видел, уже возникал легкий коричневато-красный пух, или дым - роился над ветвями, это было предупреждение почек, они еще не открылись, но изменили цвет, и кроме обычного землисто-серого и темных пятен, возникло свечение более яркое и теплое... Рем всегда удивлялся этому явлению, откуда возникает, из самих вещей, а может из воздуха вокруг них?.. Это была тайна, которая ему досаждала.

Его поле зрения было ограничено земляной дамбой, которую нарастили на всякий случай, зная коварство плоской и мирной воды. Так что видел он немного, метров на пятьдесят вправо он видел, а дальше почва поднималась и закрывала горизонт, но он знал, что за этим валом пустые плоские поля, кое-где группами, стадами деревья, за ними одинокие крыши... Народ начинался где-то подальше от воды, и там жизнь шла по-другому, а здесь простиралась зона напряженного ожидания подвоха. Они всегда готовились, и никогда не были готовы. Обычные люди, будничная жизнь, такой она и перетекла на картину, на его "Снятие с креста".