Вишенки в огне - Виктор Бычков

Хватит ли топлива? Как с поставкой боеприпасов? И ни слова о себе, о своих переживаниях, болях, утратах, что понёс батальон в первый военный день. Всё естество каждого из бойцов нацелено на конечную цель: дойти и остановить врага!

Только теперь вдруг начало саднить, болеть обожженное утром тело.

Кузьма, как и другие командиры экипажей, сидел на краю люка, свесив ноги внутрь танка, смотрел на взявшиеся волдырями руки, думал, чем бы их замотать. И вдруг до него дошло, что за весь день он так и не вспомнил о раненых руках, обожжённом лице, да они и не напоминали о себе за всё это время. Или не болели? А кто его знает? Вроде, как и не болели или кажется, что не болели? А вот сейчас заболели, напомнили о себе.

Рядом с ногами Кузьмы появилась голова заряжающего Агафона Куцего. Грязное, в масляных подтёках лицо, смотрело снизу на командира выжидающе и строго.

– Чего тебе, – перекричав шум двигателя, спросил командир.

– Там у меня сухой паёк в сидоре. Когда можно будет его распечатать? А то больно есть хочется, да и ребята…

– Терпите, как остановимся, тогда все вместе.

Спустя минуту, Кузьма уже слышал в наушниках, как оповещал по внутреннему переговорному устройству сослуживцев Агафон.

– Приказано терпеть, вот так-то, братва. Так и до Берлина голодными доедем.

– Если так, то я согласен, – отозвался меха ни к-водитель Андрей Суздальцев. – Голодные, мы злее будем, быстрее дойдём до Берлина и возьмём за горлянку этого Гитлера с гитлерятами.

Остальные члены экипажа промолчали или не были подключены к переговорному устройству.

Тяжёлая железная бронированная махина бежала вслед таким же урчащим грозным машинам, несущим кому-то смерть, кому-то – надежду на победу, на спасение, а кого-то и везла в один конец.

Огромное, почти чёрное в ночи, облако густой пыли висело над притихшей, затаившейся землёй, будто пыталось собой прикрыть её от чужого вторжения, пока вот эти танки вместе со спрятанными в их чреве воинами смогут взять, взвалить на свои плечи ответственность за свою землю, за свою Родину.

А они спешили. По рации командир приказал прекратить всякие разговоры, без крайней необходимости на связь не выходить, строго выдерживать дистанцию от впереди идущих машин.

Обгоняли несколько колонн пехоты, что так же спешили навстречу войне.

Вдоль дорог то тут, то там горели небольшие костерки, вокруг них суетились женщины, старики, дети; висели котелки с немудрёным варевом.

И нескончаемый людской поток двигался куда-то вглубь страны, подальше от вражеских самолётов, от стрельбы, от взрывов, от смерти.

Несколько раз навстречу попадались большие гурты скота, что тоже гнали по полям, уводили от линии фронта в надежде на спасение. Погонщики скота стояли в пыли, смотрели вслед проходящим танкам, махали руками.

Непреодолимой преградой для небольшой танковой колонны стала такая же небольшая, но топкая, полная воды речушка Щара, что брала своё начало где-то в таком же топком, болотистом Полесье, что бы соединиться, слиться с Нёманом правее местечка Мосты. Каких-то двадцать километров, и вот он, рубеж обороны танкового полка, куда так спешила рота капитана Паршина. Мост через речку был разбомблен!

И они оказались не одиноки: на этом берегу скапливалось немалое количество войск. Видны были тракторные тягачи с тяжёлыми орудиями на прицепах; несколько санитарных машин какого-то госпиталя; отдельно, чуть в отдаление сосредоточились машины с боеприпасами, укрытые брезентом. Пехота расположилась вдоль дороги по обочинам в мелких кустах, что тёмными кучками чернели в ночи. Некоторые пехотные подразделения пытались форсировать реку в плавь, уходили куда-то берегом, на подручных средствах переправлялись на ту сторону, ближе к войне. Руководил ими, подгонял пехоту сорвавший голос майор, что уже не мог говорить, а лишь сипел, помогая себе зажатым в руке пистолетом.

Как выяснил потом командир роты, это были части 10-й армии Западного фронта, куда и входил танковый полк с ротой капитана Паршина.

Ближе к рассвету началось шевеление, войска вытягивались в походные колонны, уходили вдоль реки вверх по течению: прошла команда переправляться по только что наведённой переправе.

Всю ночь капитан Паршин не терял времени даром, и теперь все командиры танков и члены экипажей имели табельное оружие пистолеты ТТ с двумя обоймами патронов к ним. Правда, пополнить боезапас танков так и не получилось, как не получилось и дозаправить сами машины. Даже напротив, остатки солярки, что ещё бултыхались в пришедшем с полигона топливозаправщике Петра Панова, пришлось раздать тракторным тягачам. И сейчас сам водитель бегал среди танкистов, жаловался всем:

– Какие хитрые эти трактористы с артиллеристами! Ты добудь соляру эту, как мы добыли; сохрани её, а потом и разбазаривай.

Несколько раз порывался подойти к командиру роты, но так и не осмелился, своё негодование высказывал экипажу Кольцова.

– Нет, ну вы посмотрите?! Они что, так на дурачка всю войну пройдут, знаю их, подлых. А когда стрелять придётся, вас, танкистов, попросят. Всё правильно! Боги войны! И какой дурак им такое имя дал? Вот уж точно головы не было у того человека.

– Охолонь, Петя, – Агафон сунул в руки Петру горсть сухарей. – Побереги нервы: они тебе пригодятся для разговора с Гитлером, когда мы его допрашивать станем.

К переправе подошли на рассвете. Сначала пошла тяжёлая артиллерия, за ней пристраивались танки капитана Паршина. И в это мгновение, когда первый трактор ещё не успел коснуться гусеницами того берега, заработали зенитки, что прикрывали переправу.

Откуда-то из – за леса на малой высоте появился первый немецкий бомбардировщик. Следом за ним с разных сторон с неба обрушивались несметное количество ревущих, стреляющих самолётов.

Взрывы один за другим слились в несмолкаемый, оглушающий грохот, поднимая в воздух то брёвна с переправы, то столбы воды с грязью, то оторванную от тягача пушку перевернуло в воздухе, будто фанерную; то колесо просвистела в непосредственной близости от танка младшего сержанта Кольцова.

Топливозаправщик Панова горел, сам водитель горящим факелом катался по земле.

Очередным взрывом окатило водой солдата, и вот уже он сидит на броне танка, уцепившись в скобу на башне рядом с Кузьмой, орёт в ухо:

– Стреляй, стреляй, мать твою так! У вас же пулемёты!

– Рассредоточиться! – раздалась в шлемофоне команда командира роты. – Огонь по воздушным целям!

Танк, взревев, сорвался с места, направился в густые заросли подлеска, подальше от переправы. Туда же выдвигались и другие экипажи, на ходу стреляя по самолётам.

Оттого ли, нет, но один за другим два самолёта задымили вдруг, махнув чёрными хвостами дыма, скрылись за лесом, и через мгновение оттуда раздались взрывы, взметнув навстречу взошедшему уже солнцу столб огня.

– Так их, так их, сволочей! – Петька Панов плясал на броне танка, даже несколько раз целовал его в холодную сталь. – Так их, так, грёба душу мать!

А сам уже стрелял из невесть где взятой винтовки по самолётам, сопровождая каждый выстрел страшными матерками.

По месту переправы бегал немолодой капитан, сгонял одиночных солдат, передавал такому же капитану с перевязанной головой, и тот строил их в три шеренги у подбитого артиллерийского тягача.

– В строй! Я сказал – в строй! – махал пистолетом перед носом Петра Панова, увидев, что тот никак не определиться, мечется среди танкистов.

– Куда его? – успел спросить командир взвода лейтенант Дроздов.

– На оборону переправы, да и другую переправу наводить надо, а они тут бегают… людей нет… – на ходу, не останавливаясь, отмахнулся от лейтенанта капитан.

– Прощайте, бра-а – атцы-ы! – успел ещё крикнуть Петька уже из строя, как раненый капитан уже дал команду:

– На – пра-а – во! – и сборная колонна направилась куда-то вдоль берега.

Не успели оправиться от первого налёта, как к переправе вновь направились немецкие самолёты. На этот раз два из них всё утюжили и утюжили то место, где стояла зенитная батарея, до тех пор, пока Кузьма не увидел, как разлеталось клочьями в стороны то, что только что было зенитками. Остальные снова принялись за переправу, но доставалось и танкистам, санитарным машинам, тракторным тягачам с пушками, что пытались уйти как можно дальше от этого страшного места, укрыться в лесочке, что находился недалеко.

– Командир, а патронов-то нет! – разъярённый стрелок-радист Павлик Назаров сидел на броне, матерился, махал сжатыми кулаками, орал куда-то вверх, туда, где безнаказанно проносились вражеские бомбардировщики. – Да что ж это такое? Да как же так, команди-и – ир?

Кузьма смотрел на подчинённого, и его самого распирало от осознания личного бессилия, от нахлынувших вдруг вопросов, на которые ни он сам, ни кто-то другой не могли дать объяснений, и потому самому снова хотелось тоже закричать, заорать благим матом в ответ на ту вакханалию, что творилась на его глазах.