Артефакт острее бритвы - Павел Николаевич Корнев

оказалось проработано в достаточной мере, я усилил напор и перебросил остатки энергии во вторую точку, а заодно вколотил в неё осознание только-только случившихся во мне изменений.

Вновь всего так и пропороло огненным клинком, но на сей раз мерзкие ощущения оказались не столь уж и болезненными. Перетерпел, переждал, собрался… и выплеснул всю силу до последней капли! Разогнал её и направил по исходящему меридиану от оправы к правой ключице и далее — к локтю и запястью. Стылость опалила и ударила в заранее стиснутый кулак, начала стремительно накапливаться там, но — держу, держу, держу!

Хватило меня самое большее на пять ударов сердца, а затем пальцы разжались, и в ассистента врача ударила струя необработанной небесной силы. Тот оказался к этому готов, перехватил и развеял. А миг спустя брызгами белого огня разлетелась уже моя кисть!

Перетягивая предплечье зачарованным жгутом, врач как-то очень уж буднично произнёс:

— Вот поэтому такой способ прожига меридианов и…

Мир пошёл кругом, и на сей раз коробочку с нюхательной солью к моему лицу подносить не стали. Сомлел.

Глава 2

11−1

Пальцы не оторвало. И даже руку до костей не сожгло. Лечение полученных травм целиком и полностью покрыла стоимость процедуры прожига — на восстановительные процедуры дополнительно раскошеливаться не возникло нужды.

— Рано я вас похвалил, молодой человек. Ох рано! — со вздохом признал врач, когда ученики принялись расстёгивать ремни. — Идти ва-банк было с вашей стороны не слишком умно.

Я выплюнул кожаный обрезок, прокушенный едва ли не насквозь, и сипло выдохнул:

— Ну как?

Бородатый дядечка покачал головой, но от нравоучений воздержался и ответил по существу:

— Прожжён меридиан от излива и до первой узловой точки, а ещё фрагмент оправы между первым и вторым узлами. Сами они пока что находятся в зачаточном состоянии, их придётся разрабатывать и уравновешивать, но так и должно быть. А вот не закреплённый на конце исходящий меридиан — это ничего хорошего. Не критично, просто как чемодан без ручки: и развивать несподручно, и на произвол судьбы не бросить.

— То есть, всё не так плохо? — спросил я с затаённой надеждой.

— Пока не зафиксируете исходящий меридиан вторым узлом, даже не думайте его нагружать! Должную стабильность энергетического потока обеспечить не сможете, а срыв аркана — ничего хорошего, уж поверьте на слово.

— Понял. Не буду. Что ещё?

— На первоначальном этапе стабилизация узлов сопровождается весьма болезненными ощущениями, да и прожжённые меридианы будет ощутимо припекать. Сосредоточие — не волшебная пилюля, которая всё делает за вас, она лишь запускает процессы и в некоторой степени их ускоряет, но не более того. Рекомендую прорабатывать каждый из фрагментов абриса не менее получаса в день. Особенное внимание уделяйте проблемному меридиану, иначе неизбежно начнётся деградация.

Стоило бы поинтересоваться значением незнакомых слов, но вместо этого я приподнял голову, взглянул на пятно покрасневшей кожи чуть ниже солнечного сплетения и не удержался от смешка.

— А как по мне — чистое волшебство!

— Костыль для торопыг и неумех! — отрезал врач. — Уж лучше потратиться на дорогую алхимию!

— Не мой случай.

Врач пожал плечами.

— Тем не менее настоятельно советую подобными процедурами не увлекаться! Если переборщить — начнётся отторжение.

— Вы о каком количестве сосредоточий сейчас говорите? Два — это уже перебор или ещё нет?

— Собираетесь повторить процедуру? — Врач задумчиво хмыкнул. — Два — нет, не перебор. Переварить два сосредоточия способно подавляющее большинство адептов, вы не исключение. Просто это в некоторой степени затянет процесс их приживления.

— И сколько он тогда займёт?

— Сложно предсказать. Месяц, возможно — два. Всё зависит от индивидуальных особенностей, закалки тела и этапа возвышения. Большинству аколитов приживление сосредоточий — всё равно что мёртвому припарки. Да иначе никто и не стал бы расходовать сосредоточия на адептов! Устаревший варварский метод…

Спрашивать, почему он не сказал об этом раньше, я не стал.

Что я хотел, то и получил. И даже самую малость больше. На остальное — плевать.

Врач ушёл, его ассистент велел одному из учеников проводить меня в палату. Я немного полежал, собираясь с силами, затем негнущимися пальцами застегнул рубаху и уселся на хирургическом столе. Неосторожное движение отозвалось острой резью чуть ниже солнечного сплетения — там будто крохотный колючий шарик заворочался, и я едва не чертыхнулся от неожиданности. Болезненно покривился, осторожно сполз на пол и заковылял на выход.

В палате сразу повалился на койку, а когда малость полегчало, то обратился к внутреннему зрению, оценил случившиеся изменения и потянул в себя небесную силу. Дальше начал прорабатывать прожжённый фрагмент абриса, точнее — заняться этим попытался. Такое впечатление, в потроха расплавленного свинца залили. И безо всяких медитаций прекрасно узлы и меридианы ощущаю.

Черти драные, да попробуй их не ощутить, когда будто огнём горят!

Выписали меня на следующее утро. Оценили состояние, накормили завтраком и отправили на плац у главных ворот, где уже выстроились решительно все абитуриенты, даже те, кого серьёзно потрепало в небесном омуте. На тёмных камнях брусчатки — намалёванная белилами полоса. На трибуне — наставник Синеок.

Я самую малость припозднился и большую часть переливания из пустого в порожнее благополучно пропустил, да и, распихивая соучеников в поисках своего отряда, к разглагольствованиям наставника тоже не прислушивался. А там уже и перечень абитуриентов, принятых в ученики, зачитывать начали.

Впрочем, «зачитывать» — не совсем то слово. Синеока аж распирало от чувства собственной значимости. Озвучивая имена, этот вздорный тип определённо ощущал себя вершителем судеб, пусть даже и составляли список совсем другие люди.

Первым наставник вызвал Буремира, и тот пересёк нарисованную на брусчатке черту безмерно довольный собой. Заряна фыркнула от возмущения, но высказаться на сей счёт попросту не успела, поскольку следующей объявили уже её.

Так дальше и пошло: абитуриенты переходили на другую сторону и становились внешними учениками, а отбросы продолжали стоять у белой полосы чужие на этом празднике жизни.

Белый — цвет смерти, всё так, но я остался на правильной стороне.

Я знал это наверняка.

Набралось неудачников с два десятка человек. Не прошли в ученики все абитуриенты со склонностью к белому аспекту — исключения не сделали даже для Беляны, ставшей аколитом первой из всего потока. Отсеяли и босяков. И если Вьюн, Ёрш и Лоб по этому поводу нисколько не переживали, то красовавшийся приметным ярко-алым ожогом Тень выглядел откровенно пришибленно.

На меня он поглядел недобро, но