Кыш и Двапортфеля: Повести - Юз Алешковский

Папа скучным голосом объяснил, что никакие магниты не притягивают костей.

Но шофёр всё-таки доказал папе, что некоторые магниты притягивают даже гречневую кашу, потому что в ней много железа. Папа слегка застонал — он ненавидел гречневую кашу — и расплатился с шофёром. Шофёр не велел давать щенку грецких орехов, пирогов с грибами, красной икры, фазанов, крабов и, расхохотавшись, уехал.

А нам было совсем не до шуток.

— Тэк-с, тэк-с, — сказал папа, посмотрев на наше окно, и как следует подтянул брюки. — Действительно, мы совершили нечто необычное. Пошли. Что ж теперь делать… Тэк-с, тэк-с… За мной!

Но щенок не откликнулся на имя Тэкс. Он обнюхивал угол нашего дома, потом задрал голову вверх и вздохнул, наверно, подумав: «Большой какой дом. Весь сразу не обнюхаешь».

ГЛАВА 9

Когда мы вошли во двор, кто-то сразу закричал:

— Двапортфеля!

— Эгей!

— Он с собакой!

Папа и на этот раз не понял, что Двапортфеля — моё прозвище. А я решил никогда на него не откликаться и тут же догадался: настоящее имя щенка забыли, а он помалкивает, не откликается на другие имена и ждет, когда назовут правильно. Вот и я так же буду помалкивать, пока им не надоест кричать «Двапортфеля!».

…Мы с трудом прошли сквозь толпу ребят в подъезд. Папа вызвал лифт. Лифтёрша тётя Кланя зло предупредила:

— Если кабину будет опоганивать, я ЖЭКу пожалуюсь. С тряпкой теперь за вами ездить?

— Этого ещё не случилось. Зачем шуметь раньше времени? Вот когда случится, тогда и пошумим, соберёмся и пошумим, — тихо сказал папа. — Щенок прекрасно знает правила поведения в лифтах. Он родился и вырос в высотном доме.

— Как зовут-то мохнатого? — угрюмо спросила наша лифтёрша.

— Пока что инкогнито, — сказал папа, подумав.

— Не выговоришь! — удивилась тётя Кланя.

— Что за имя Инкогнито? — спросил я папу в лифте.

— Инкогнито — это не имя. Это означает, что щенок пожелал временно остаться неизвестным.

Поднялись мы благополучно и встали перед нашей дверью.

Мы слышали, как мама скоблит ножом сковородку и что-то весело напевает. Один шаг отделял нас от обеда, а из щели около замка прямо нам в носы ударял запах котлет с луком и дух горячих макарон, которые мама только что переложила из кастрюли в миску с дырочками.

— У-ух, какой обед! — взвыл папа и, набравшись смелости, шепнул мне: — Поднимись на площадку. Я иду первым. Беру огонь на себя.

Я поднялся повыше. Папа как ни в чём не бывало замурлыкал песенку, воткнул ключ в замок и быстро вошёл в квартиру.

Я ждал ни жив ни мёртв, взяв щенка на руки, и заранее решил пообещать маме всё, что угодно, лишь бы не отдавать щенка обратно.

И научиться быстро читать, и не ломать приёмник, и не забывать здороваться с соседями по подъезду, и не пить после обеда холодную воду, и вытирать насухо руки, чтобы не было цыпок, и глотать зимой рыбий жир, и не повторять нехороших слов.

Всё, что мама захочет, я могу пообещать и выполню своё обещание.

Не знаю, сколько я ждал с задремавшим щенком на руках. Вдруг щёлкнул замок, папа вышел на площадку и поманил меня рукой. Сразу стало видно, что он брал огонь на себя — он стоял в одних трусиках и в майке и был очень растрёпан, как будто мама намылила ему голову.

Я спустился с лестницы. Папа пропустил меня вперёд, и тут навстречу мне из комнаты вышла рассерженная мама с одёжной щёткой в руках и с запылёнными папиными брюками на плече.

— Вот, — сказал я, сглотнув слюну, и приготовился разреветься.

— Прапрапрадед у него фон Тюбинсгаузен Второй, а бабка — баронесса фон Глейшвильбук, — осторожно заметил папа.

Мама, всё ещё ничего не говоря, вручила ему брюки и щётку. Потом взяла у меня щенка и подержала его на вытянутых руках перед собой, как меня маленького на фотокарточке.

А щенок — смешной, лохматый, беспомощный — дрыгал задними лапами и сквозь космы, свисавшие со лба, смотрел на маму.

— Бедный пёс! Худоба. Рёбер только из-за шерсти не видно, — наконец сказала мама, и, прислонившись к стене, я вздохнул с облегчением.

Она не разозлилась! Она разрешит! Она бы так не говорила, если бы не хотела разрешить!

— Понимаешь, я вовремя сообразил, что такой пёс, кроме службы и дружбы, даст нам массу шерсти. Мы навяжем носки, свитера, лыжные шапки, а для тебя — пальто джерси, — осмелев, сказал папа. — Мы победим простуду, не будем бюллетенить и пропускать уроки!

— Пойди на балкон и почисти брюки, — строго сказала ему мама и сняла со щенка папин ремешок.

Папа радостно ушёл на балкон чистить свои новые брюки. При этом он успел весело подмигнуть мне.

— Ну а кто за ним будет ухаживать? — спросила мама.

— Как — кто? Всё я буду! И кормить, и гулять, и убирать… если нужно!

— А кто за тебя будет делать уроки? Ты не забыл про свой испытательный срок?

— Наоборот, теперь я буду ещё лучше учиться, — сказал я, и мама засмеялась от слов «ещё лучше».

— Ладно. Посмотрим. Щенок очень милый. Давай договоримся: берём его с испытательным сроком на неделю. Если для тебя и отца собака не игрушка, пусть остаётся. Не будете ухаживать — найдём других, хороших хозяев. Правда, он милый. Но вы с отцом странные люди. У щенка ни имени, ни документов. Ничего! — удивилась мама.

А наш щенок зашёл в большую комнату, постоял, подумал, потом поднял лапу на правую ножку стола.

— Я этого ожидала, — сказала мама. — Неси тряпку.

Я принёс тряпку, вытер лужу, тряпку прополоскал: выжал и повесил на нижней жёрдочке балкона.

— Первым делом надо его отмыть, — вдруг решила мама. — Он грязен, как бесёнок. Митя! — позвала она папу, который всё ещё чистил на балконе брюки. — Достань ванночку, в которой мы купали Алёшу.

— Может быть, сначала пообедаем? — недовольно спросил папа, но мама подтвердила своё решение немедленно искупать щенка.

ГЛАВА 10

Папа полез на полати и достал ванночку, а я поддерживал стремянку, чтобы он не свалился, как совсем недавно, когда доставал фотоувеличитель.

В это время щенок как неприкаянный слонялся по квартире.

Мы поставили ванночку на табуретку, поставленную в ванну, и я никак не мог вспомнить, как меня маленького купали в ней.

Мама налила в неё немного шампуня и взбила белую пену. Я вовремя сбегал за щенком, который уже прилаживался у чёрной ножки радиолы.

В ванночке он стоял смирно, но нанюхался пены и пару раз чихнул.

Мама ловко его намылила, и вода вмиг стала грязно-чёрной. Папа покачал головой, сливая эту воду в уборную, и щенка ещё несколько раз намыливали в чистой воде.

Вода постепенно становилась всё светлей и светлей. И щенок тоже.

Потом мы его прополоскали в слабом растворе марганцовки, поставили под душ, промыли глаза и вынули из ванной.

Он вдруг вырвался у меня из рук, вбежал в большую комнату, встряхнулся, и обои сразу потемнели от накрапа такого мелкого дождика.

Я бросился на щенка со старой простынёй, но он увильнул. Тут мама закричала:

— Кыш! Кыш отсюда!

И вот что интересно: щенок не испугался, а присел от неожиданности и, немного склонив набок голову, уставился на маму.

— Кыш! — ещё громче мамы крикнул папа, и щенок зашевелил своими длинными ушами, с кончиков которых стекали на пол капельки воды.

— Кыш! Кыш! Иди ко мне! Ну, иди! Иди! — ласково позвал я.

И вдруг наш мокрый, жалкий, худенький щенок подпрыгнул на месте и с такой радостью и силой завилял хвостом, что обрызгал всех нас, и диван, и папину белую рубашку, висевшую на стуле. Мама захохотала.

Тут я наконец опомнился, набросил на щенка простыню, завернул его в неё и стал протирать. Простыня сразу намокла, и маме пришлось доставать моё старое мохнатое полотенце.

— Вот чудо! Неужели «Кыш» — его имя? — сказала мама и прислушалась к этому имени. — Кыш! Кыш!..

Щенок повизгивал у меня под руками, но я всё же протёр его как следует и выпустил из полотенца.

Папа присел на корточки, протянул руку к щенку и сказал:

— Ну что ж, Кыш так Кыш! Прекрасное имя. Будем знакомиться. Давай лапу. Ну, ну, давай. Вот эту, правую…

Кыш присел, немного подумал и подал папе лапу. Потом подал мне и маме, которая уже успела протереть весь пол тряпкой.

А я всё думал: почему ему понравилось имя Кыш?.. И вдруг догадался и всем объяснил:

— Наверно, старый хозяин прогонял его отовсюду и на каждом шагу орал: «Кыш! Кыш!» Вот видите? Кыш! Иди ко мне… — Кыш, как учёный пёс, подошёл ко мне и ткнулся носом в коленку.

А папа заметил, что нос у него теперь не сухой и не горячий, как на рынке, а прохладный и влажный.

— Значит, у него хорошее настроение и он нам рад, — решила мама. — А теперь за стол. Обедать!

Чтобы Кыш не был попрошайкой, его на время обеда закрыли в маленькую комнату, где я спал.